Кладбище - Татьяна Енина

Темные заросли крапивы. Провалившиеся могилы. Памятники… сырые и холодные камни.

Павлик присел на корточки, прислонившись спиной к одному из них.

Он прислушивался, но не слышал ничего, кроме шума ветра. Скорее всего никто его не преследовал.

Ему снился сон.

Он шел по болоту, старательно ощупывая почву под ногами, он был собой и одновременно кем-то еще, и мысли в его голове были чужими, и только страх и тоска были его собственными, или, быть может, тот человек, которым он был сейчас испытывал те же самые чувства, что и он?

Он вышел на поляну, которая находясь несколько выше уровня болота, была довольна сухой. Павлик знал, что только что миновала полночь и было сейчас самое темное время суток. На поляне стояли люди, закутанные в длинные темные одежды, они стояли вокруг плоского черного камня и вся тьма, которой жило болото, исходила, казалось, именно из этого камня.

Сердце забилось сильнее и почему-то вдруг подкосились коленки, но тот, кем был сейчас Павлик все-таки пошел туда, пошел, чтобы присоединиться к этому странному действу.

Они что-то пели. Но очень тихо. Павлик не мог разобрать слов, до тех пор, пока не подошел очень близко…

Он проснулся.

Как раз перед тем, как услышать первое слово.

Проснулся и ему показалось, что из одного сна он попал в другой.

Вокруг него стояли люди.

Они стояли вокруг Павлика тихие и печальные, словно тени. Молодые женщины, мужчины… и дети. Их было много, Павлику показалось, что их целая толпа. Они были одеты соответсвенно тому времени, когда смерть пришла за ними и привела на это кладбище.

Старый дед одетый в белое и с длинной белой бородой — единственный старик в этой толпе — подошел к нему, и его легкая как паутина рука коснулась его лба.

— Спи спокойно, — произнес он, его голос был едва слышен, — Ничто больше не потревожит тебя.

Павлик опустился на землю, ногами к могильному камню, сложил руки на груди. И он погрузился в темноту и тишину. И в покой.

Он проснулся поздним утром, солнце было уже высоко, и это оно разбудило мальчика своими лучами.

Он спал на могиле, полузасыпанный землей, в той же самой позе, которая ему приснилась ночью.

Мишка сидел возле стола в кабинете следователя, смотрел в пол и хлюпал носом.

— Я правда не знаю, — бормотал он, — Мы гуляли, а потом он ушел.

— Он сказал, куда он пойдет?

— Нет, не сказал… он только сказал, что у него какое-то дело.

— Мишка, ты вспомни, — простонала павликова бабушка. Она сидела тут же рядом. Ее лицо, казалось, совсем почернело и глаза глубоко ввалились, — Вы же друзья…

— Я правда не знаю, — выдавил из себя Мишка и заплакал.

Позний вечер.

В мишкиной комнате старенький продавленный диван со сломанными подлокотниками, застеленный довольно несвежим бельем, обеденный стол и табуретка у лишенного штор окна. Вещи и и другие мишкины пожитки валяются где придется. Сквозь грязные окна вливается свет фонаря.

Мишка, кусая ногти, смотрит в окно, потом кинув беспокойный взгляд на запертую дверь, открывает раму.

Мишка осторожно вышел из своей комнаты, заглянул на кухню, где шумно пировали его родители с приятелями-алкашами, потом вернулся в комнату и выбрался из окна на улицу. Огляделся по сторонам, весь трясясь от страха, не заметил поблизости никого и, прячась в тени кустов и деревьев, побежал… Он плакал от страха, но все же добежал до дома старика.

Дома не было. Было едва дымящееся пепелище.

Мишка развернулся и кинулся прочь.

Он шел по болотистой местности, по той самой тропинке, по которой когда-то давно его вел Павлик.

И не мог найти того места. Бегал, блуждал, осматривается по сторонам…

Потом громко и отчаянно закричал:

— Па-ашка!!!

Ночь. И холодно. А страшно-то как!

Мишка плакал, но шел. И крапива уже не так досаждала, как… призраки.

— Пашка… где же ты?

Павлик развел костер, в котором пек себе на ужин картошку.

Он услышал далекий Мишкин крик:

— Па-ашка!

Он подскочил на месте и оглянулся, пытаясь определить, откуда доносится крик.

Он боялся кричать так громко, как его друг, он просто побежал туда, откуда, как ему казалось, слышался его голос.

— Пашка!  голосил Мишка где-то совсем поблизости.

Наконец Павлик увидел его.

— Тихо ты! — прошептал он ему из-за кустов, — Иди сюда.

Мишка кинулся к нему, обнял.

— Я думал, что не найду тебя, что они тебя убили, — всхлипывал Мишка.

— Зачем же ты орал? Они могли услышать тебя.

— Зачем орал! — передразнил Мишка, — Не мог найти в темноте твое чертово кладбище!

— Не мог найти? — удивился Павлик, — Да ты ж на нем находишься.

Мишка огляделся и не поверил своим глазам.

Действительно… вокруг него со всех сторон эти покосившиеся могилы.

Он стоял и хлопал глазами и не знал, чего сказать.

— Пошли.

Павлик привел Мишку к своему костру.

— Картошку будешь?

— Угу. Где взял?

Павлик хихикнул.

— Где-где… в Караганде! Маленький что ли?

— Наворовал? — удивился Мишка, вытаскивая палочкой из углей испекшуюся картошку, — Это там, на огородах? А сторож?

— Что там в городе происходит?

— Твоя бабушка пошла в милицию, заявила что ты пропал. И меня допрашивали. Но я ничего не сказал… Я потом бегал к дому старика, там только пепелище.

— Они убили старика, — произнес Пашка, — И я это видел… Помнишь Пескаря?

— Это такой тощий и ушастый?

— Ну да. Это он убил старика. Ножом.

— Вот это да, — выдохнул Мишка.

— Меня они тоже хотели убить, но я смог убежать. Пескарь взял и рухнул рядом со стариком. Как мертвый.

— Может и правда помер?

Павлик пожал плечами.

— Я теперь тоже домой не вернусь, — заявил Мишка, — А то они и меня захотят убить, я ведь тоже все слышал тогда…

Павлик кивнул.

— Надо нам выбираться отсюда и бежать куда подальше.

— Ага. Как только рассветет…

Они уснули на нагретой костром земле, потеснее прижавшись друг к другу.

И Павлик снова видел сон.

Продолжение того, что снился ему прошлой ночью.

Павлик спал, а Мишка не мог уснуть. Слишком много всего ему пришлось пережить за этот день.

К тому же он боялся спать на кладбище.

Эти могильные плиты, эти кресты, едва вырисовывающиеся в темноте… И как только Павлик может спать…

И вдруг он увидел Пескаря.

Тот подошел к нему тихо-тихо и приложил палец к губам… Мишка не посмел закричать…

Тот, кем снова стал Павлик, подошел к людям, стоящим возле черного камня и встал рядом с ними.

— О владыка душ наших, — произнес один из собравшихся, кинув на Павлика быстрый взгляд, — Мы снова собрались здесь все… теперь, чтобы испросить великой милости… для себя. Мы, любящие дети твои, жаждем приобщиться благостного сна. Пребудет ли на то воля твоя?.. И кому из нас выпадет великая честь остаться в этом царстве, порожденном тобой, чтобы стать служителем алтаря и проводником душ тех, кого ты изберешь в творцы?

Говоривший склонил голову к алтарю, потом поднялся и указал рукой на того, кто был сейчас Павликом.

Потом все собравшиеся, а было их трое, легли на черный камень.

Еще чуть позже Павлик обнаружил себя копающим могилы, и укладывающим в них тела. Это была тяжелая работа, но он справился с ней. Он вырыл три могилы и потом водрузил по кресту на каждой из них. Три деревянных, грубо сколоченных креста.

Он остался один в огромном темном лесу, утопающем в болотах. Он — и три свежих могилы.

Сон, что приснился ему, был так реален, что проснувшись Павлик не мог понять, где он. Но уже в следующее мгновение он испугался, потому что не увидел рядом с собой Мишку.

Он поднялся, огляделся. Темнота была полнейшей.

— Мишка! — позвал он, чувствуя, что его начинает трясти, — Мишка, где ты?

Он отправился к тому месту, что видел во сне  и нашел его довольно легко, словно кто-то вел его через лес. Он увидел плоский черный камень и на нем лежал его друг Мишка. Бледный и неподвижный, глядящий в черное небо пустыми остекленевшими глазами.

Павлик огляделся.

Лес замер в тишине.

Но мальчик чувствовал как лес смотрит на него чужим враждебным взглядом.

… Он лег на черный камень рядом с Мишкой, вытянувшись во весь рост. Точно так же. Его открытые глаза постепенно остекленели…

3 эпизод

Павлик проснулся от того, что солнечный луч, проникнув сквозь занавеску, упал ему на лицо.

Постепенно, просыпаясь, он начал возвращаться в мир реальный. Свет… сначала просто свет… золотыми искорками под веками… потом голоса… бабушкин… и еще чьи-то… Мама! Папа!