Приключения маленького тракториста - Михаил Жестев

— Может, — Алешка отвернулся, чтобы не встретиться глазами с Шугаем.

— Так что же получается? Человек машину не знал, а залез в нее. Значит, хулиганил?

Но прежде чем Алешка сообразил, как надо ответить, он почувствовал у себя на плече руку Шугая, а она у него, что гири в амбаре.

— Говори, — зачем трогал машину?

— Я не трогал.

— Мне все известно, не обманешь! Видели тебя на тракторе.

Алешка понял, что попался, но решил не признаваться. Врать так врать до конца. И он выпалил:

— Никто меня не видел.

— Нет видели, — барышня одна!

— Это она со зла.

— А ну, пошли в деревню, там разберемся. И к бабке твоей зайдем и в правлении побываем!

Алешка не сопротивлялся. Что и говорить — попался, как крот в горшок. Теперь уже не было смысла ни отрицать свою вину, ни оправдываться. А может, прикинуться бедненьким, распустить слезы, вымолить прощение? Никита Иванович, я больше не буду! Никита Иванович, отпустите! Ну нет, этим Шугая не проймешь. А, впрочем, не все еще пропало. Большой ты, сильный, хитрый ты, Шугай, как ловко заманил Алешку. Но и Алешка тоже себе на уме. Ты его поймал, держишь за рукав и думаешь, — не вырваться мальчишке. А про канаву забыл… Вот она. Шагнул, отпустил на минуту и ты проиграл, тракторист.

Алешка уже бежал по пахоте. Ему что! В майке, в засученных штанах, босой, легко! А для Шугая пахота хуже, чем песок. В сапожищах, комбинезоне, — здоровенный, тяжелый. Вязнет в борозде, спотыкается о гребни. Где там Шугаю поймать его. Намается и отстанет. До леса не добежит, а добежит, в лесу не сыщет. И Алешка еще сильнее наддал. От ног только пыль, а сам словно летит над землей. А ну, где ты там, Шугай?

Тракторист отстал, но продолжал преследовать Алешку.

— Не уйдешь! Все равно поймаю!

И взял наискосок, отрезая Алешке дорогу к лесу. Ну и пусть! Только напрасно думает Шугай, что загонит его домой, прямо к бабке. Домой он не побежит. Да и через деревню тоже. Там не Шугай, так другие поймают.

Алешка вымахнул напрямик к огородам и с разбегу перескочил изгородь. Немного царапнуло частоколом да порвал штаны. Ничего! Только бы добежать скорее до речки, переплыть ее, а там — мелколесье. Ищи — свищи!

А сзади уж ломилась под Шугаем изгородь. И не до того Алешке, чтобы разбирать на огороде дорогу. Через картошку, так через картошку! По капусте, так по капусте! А сколько он помял кустов, сколько сбил кочанов, об этом он узнает вечером, когда придут жаловаться на него бабке. А теперь — только бы уйти от Шугая!

Алешка выскочил на крутой берег и скатился по песчаному откосу вниз, прямо к мосткам. У мостков лодка, на днище весла, цепь петлей накинута на сваю. Прыгай, оттолкнись от мостков и греби! Только не лучше ли прямо в воду? Ведь и Шугай возьмет лодку — вон их сколько по берегу. На воде не на пахоте. Он раз гребнет, а тебе десять надо.

И на глазах у Шугая Алешка выбежал на мостки и, не раздеваясь, нырнул в воду. Шугай бросился к лодке. Теперь мальчонка попался. Будет знать, как трогать трактор. Надолго запомнит. Он быстро оттолкнулся от мостков и стал ждать: когда же Алешка покажется из воды? Речка не лес: не спрячешься.

Но Алешка не появлялся. Шугай встревожился. Берег, мостки, вода, — Алешки нет. Раз, два, три, четыре, пять. Сосчитал до десяти, двадцати. Нет Алешки. Неужели утонул мальчишка? Вот беда! Нырнул, стукнулся головой о камень — и конец! Шугай подгреб к берегу, выскочил на мостки и, сняв сапоги, прыгнул в воду. Он нырял и, пока хватало воздуху, ползал по илистому дну. Алешки нигде не было. Шугай всплывал, оглядывался и снова скрывался под водой. Все бы отдал, только спасти мальчишку. Зачем он погнался за ним? И что теперь будет? Что людям скажет? Шугай поплыл к берегу. В мокром комбинезоне, с которого стекали ручьи, он побежал в деревню и закричал на всю улицу:

— Алешка Степанидин утонул…

Деревня всполошилась. Все бросились к реке. Бежали как на пожар. Только в колокол не били. Тащили багры, сети, весла и суматошно кричали:

— Степанидин Алешка утонул!

А утопленник Алешка стоял в это время под мостками по горло в воде и наблюдал, как его спасают. Одни ныряли за ним с лодок, другие нащупывали баграми, третьи уже заводили сети чуть не от середины реки. С берега кричали:

— За быстриной ищите!

— Полегче баграми, пораните мальчишку…

Сколько шуму из-за Алешки! Его вся деревня ищет,

а он под мостками. Вот смешно! А ну, Шугай, нырни еще! Смех смехом, а кому это охота быть живым покойником? Но самое страшное впереди. Попадет ему за все: и за то, что залез на трактор, и за то, что помял чужой огород, и больше всего за то, что утонул. Нет, не за то, что утонул, а за то, что не утонул. Хоть и вправду топись! А может, вылезти из-под мостков? Никак нельзя! Лучше переждать. Не до ночи же его будут искать? Поищут и разойдутся. И тогда он вылезет. А дома скажет — нырнул, переплыл речку и в лес ушел. Получится — весь шум устроил Шугай, а он тут ни при чем.

Неожиданно Алешка увидел бабушку. Маленькая, седая, она не сбежала, а слетела с крутого берега и бросилась к реке. Ее едва успели схватить. Она вырывалась из чьих-то рук, билась о землю, кричала:

— Пустите! Пустите меня к Лешеньке!

И перед горем бабушки Степаниды все опасности, грозящие Алешке, показались ему такими ничтожными, что он, не задумываясь, вынырнул из-под мостков. «Бабушка не плачь, я совсем не утонул…» Батюшки-светы! Сам утопленник появился.

Все замерли. Бабка Степанида бросилась обнимать внука. Но Алешка поспешил вырваться из ее объятий. Он воспользовался минутой растерянности и дал тягу. Во все стороны летели брызги воды, песка, грязи и тины. А вслед ему улюлюкали и смеялись. И все покрывал голос Шугая:

— Держи его!

Из воды — в полымя

Алешка прибежал домой и забрался на печку. Когда пришла бабка, он застонал, застучал зубами, затрясся в ознобе. Старая Степанида заволновалась.

— Ой, касатик, да что с тобой?

Она поставила самовар, достала меду.

Алешка с удовольствием пил чай с медом; ему было жарко, все же он жаловался:

— Ой, холодно, бабушка!

Она накрыла его теплым одеялом, закрыла двери и окна — еще продует внучка.

— Поспи, Алешенька!

Алешка охотно закрыл глаза. Но через несколько минут он беспокойно заворочался под одеялом. Ну и пекло! Пот так и льет. Даже во рту солоно. И не продохнуть. Дернул же его черт залезть на печь в такой день, когда не то что дома — на улице жарища. Сейчас бы на речку! Алешка заметался, смахнул с себя одеяло.

— Бабушка, ледку бы, с погреба…

— Да что ты, что ты! Лихорадка, а тебе ледку. Дай-ка лучше горчичничек поставлю.

Бабка Степанида намазала большой газетный лист горчицей и налепила его внуку на спину. Алешка молча страдал. Наконец он не выдержал:

— Не могу больше, бабушка.

— А ты потерпи. Это болезнь выходит! — И прикрыла его еще тулупом. Это было уже сверх всякого терпения. Алешка хотел было спрыгнуть с печки. Но тут же юркнул под тулуп. В дверях показался Шугай.

— Как малец?

— Жар с ним. Все мечется.

— Били мало!

— Был бы жив отец — выпорол бы, и дело с концом, — прослезилась Степанида. — А я что? Заругаешь — смеется, замахнешься палкой — убежит. Мне с ним не совладать.

Алешка с трудом дышал под тулупом. Горчичник жег спину хуже ремня. Не утонул, так сгоришь.

А Шугай не спеша продолжал:

— Так я, бабушка Степанида, предупредить хочу. Ежели что еще случится, суда Алешке не миновать. Совесть есть у мальчишки?

Алешка извивался под тулупом. Когда Шугай уйдет? А тут еще ввалилась тетка Дарья. Она раскинула по лавке свою широкую юбку и пошла жаловаться. И весь-то огород Алешка потоптал. И капусту, и огурцы, и картошку. Кто же убыток покроет?

Алешка возмутился. Врет тетка Дарья. Помял немного капусты. А она ишь что выдумала — целый огород! Да и мяли они капусту вместе с Шугаем. Но сейчас он готов был взять на себя любую вину, лишь бы содрать со спины распроклятый горчичник. Ну, когда же уйдет Шугай? А тот словно прирос к полу и продолжал свое:

— А ты, Степанида, чего смотришь?

Бабушка заволновалась и запричитала не то ругая, не то пытаясь выгородить внука.

— Это у него болезнь такая, Никитушка! Сам знаешь, покойный отец на колхозной мельнице работал — человек он был аккуратный, исправный, берег поставы и плотину пуще своего дома. Мать, царство ей небесное, все знали, как женщину тихую, добрую. А с парнем — беда! И что это у него за болезнь такая? То с радио что-нибудь учудит, то с электричеством. Я, грешным делом, по темноте своей, как гроза, — так в погреб. Одной рукой за землю держусь, другой крещусь: господи, заземли. А он шнур то торкает, то выдернет. Радио заикается, словно грозы испугалось. А ему весело. Одна была надежда: подрастет — умнее станет. А вырос еще хуже. Трактора покою не дают. Видно, не тем худо сиротство, что пожалеть некому, а тем, что бояться некого.