Повести - Владимир Тендряков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Девчушки, ехавшие в ремесленное, сбились тесной кучкой, со страхом уставились на вылезших из кабины Василия и Княжева. У директора МТС был потерян картуз, со лба по щеке багровая ссадина.
Какое– то белье, мужские сорочки, цветные женские платья валялись на траве, висели по мокрым кустам. Крошечную, сердито топорщащуюся елочку нежно обняли голубые трикотажные кальсоны. Один из объемистых новеньких чемоданов младшего лейтенанта лежал на полпути от дороги к машине раскрытым. Около него согнулись сам лейтенант и его жена.
Наверху, на обочине дороги, торчала фигура, полная недоумения и растерянности, – заготовитель в своем широком, чуть шевелящемся на ветру плаще.
Пестрота раскиданной кругом одежды, неожиданное многолюдье среди покойно шелестящих листьями невысоких березок и кустов казались Васе чем-то диковинным, не настоящим, картиной не от мира сего. Ведь всего минуту назад ничего этого не существовало, – была лишь тесная кабина, забрызганное грязью ветровое стекло, медленно плывущая навстречу дорога…
Он провел по волосам, почувствовал от прикосновения руки боль в темени, опомнился и спросил в пространство:
– Все живы?
На его голос обернулся младший лейтенант. Он резко разогнулся над чемоданом, зло вонзая каблуки своих сапожек в травянистую землю склона, без фуражки, в косо сидящем кителе, подбежал к Василию.
– Кто вам доверил возить людей?! – закричал он тенорком. – Вы не шоф-фер! Вас к телеге нельзя допустить, не только к машине!
– Э-э, друг, чего кричать, – попробовал было остановить лейтенанта Княжев, с боязливой лаской ощупывая ссадину на щеке. – Парню и без тебя на орехи достанется.
– Нет, вы поймите! Здесь были дети, женщины, могло кончиться убийством!…
Жена лейтенанта, оставив раскрытый чемодан, бросилась к мужу:
– Митя, полно! Ведь он же не нарочно. Зачем кричать? Митя!
– Мало его судить. Надо судить тех, кто дает таким олухам права!
– Митя, стыдно же…
– Наташа, ты ничего не понимаешь!
– А офицерик-то за свои чемоданы обиделся, – вставила со стороны женщина.
Жена Мити вспыхнула, схватила мужа за рукав:
– Несчастье случилось! Как тебе не совестно? Все молчат, один ты набросился. Мне за тебя стыдно! Мне!
В это время за опрокинутой машиной из-под накренившейся, сломанной ударом кузова березы, донесся сдавленный стон: «И-и-и!…» Старуха, все еще стоявшая над своей корзиной, проворно полезла через кусты, зачастила оттуда скороговоркой:
– Святители! Угодники! Матерь божья! Да ведь тут парня пришибло. Вот те крест, пришибло! Детушка ты мой родимый, лежи, голубчик, лежи, не понужай себя… Люди добрые, да скореича идите!
Василий, отталкивая всех с дороги, бросился за машину.
Голова в кустах, ноги в тяжелых грязных сапогах с затертыми отворотами раскинуты в сторону, схватившись руками за живот, лежал парень, который помогал Василию выбираться из «Чертова пруда».
Когда Василий услышал стон и вслед за ним причитания старухи, он испугался и первой его мыслью была мысль о себе: «Смертный случай! Теперь-то уж не миновать, теперь засудят…» Но едва он, бросившись на колони, нагнулся, отвел ветви куста и увидел изменившееся лицо парня, – нежно-розовое, с мелкими бисеринками пота на лбу, ввалившимися висками и мутными непонимающими глазами, – то сразу же забыл свой испуг, мысли о том, что его засудят, вылетели из головы.
Чужая, не совсем еще понятная, но наверняка страшная беда в упор глядела на него мутным взглядом.
Не жалость, это слишком легкое слово, скорей отчаяние, болезненное, острое, охватило Василия, – что он наделал?!
С минуту, не меньше, Василий бессмысленно смотрел, не зная, как поступить, чем помочь. А помочь чем-то нужно.
Силу б свою вынуть, боль на себя принять, но как?… Что делать?
– Любушки! Ведь мать же у него есть! Чья-то кровиночка… Вот оно, горюшко-то, не знамо, когда придет! – разливалась старуха.
Темные на странно розовом лице губы парня дернулись, обнажив стиснутые белые крупные зубы. Парень процедил:
– По-моги… подняться…
Василий рванулся к нему, обнял одной рукой за плечо, другую попробовал просунуть под спину. Но парень, изогнувшись, громко застонал. Василий растерянно выпустил его.
– Ничего, ничего. Жив же, – раздался над его головой трезвый голос Княжева. – Надо доставить как-то в больницу. Хотя бы к нам, в село, в фельдшерский пункт.
Василий вскочил на ноги, оглядел умоляющими глазами стоящих стеной пассажиров:
– Ребята! Товарищ Княжев! Помогите мне. Сделаем носилки…
– Что мы, чурбаны бесчувственные? Поможем. – Княжев оглядел присутствующих: – Жаль, мужиков средь нас маловато.
– Вот видите, до чего доводит безалаберность! – снова загорячился лейтенант. – Человека покалечили!
– Митя, зачем же кричать об этом, – со вспыхнувшими щеками, стараясь ни на кого не глядеть, начала успокаивать жена. – Криком делу не поможешь.
– Нет, это безобразие! Равнодушно относиться к преступнику!
– Митя! Прошу!
Василий сорвался с места, царапаясь о кусты, спотыкаясь, скатился вниз, к берегу реки, вынул из изгороди две жерди, притащил их на плече к машине. Заготовитель торопливо скинул свой широкий брезентовый плащ, представ перед всеми в каком-то полудетском, даже по его тщедушной фигурке тесном, порыжевшем пиджачишкe. Жерди просунули в вывернутые внутрь рукава плаща, сам плащ застегнули на все крючки. На плащ еще накинули старый, пахнущий бензином кусок брезента, валявшийся в кузове. Все это сооружение кое-где прихватили веревками… Получились громоздкие, неуклюжие носилки.
Василий и Княжев, приговаривая ласково: «Потерпи, потерпи, браток…», насколько это было можно, с осторожностью, один – под мышки, другой – придерживая грязные сапоги, переложили парня на носилки. Он не застонал, не крикнул, только с шумом втянул в себя воздух сквозь стиснутые зубы.
– Значит, как условимся?…– Княжев оглядел столпившихся вокруг носилок людей. – Надо, чтоб силы были равны. Я понесу, ну, скажем, с Сергеем Евдокимовичем. – Княжев указал на съежившегося в своем кургузом пиджачишке заготовителя. Тот в ответ покорно кивнул головой. – Ты, Дергачев, понесешь на пару с лейтенантом.
– А я считаю…– отчеканил младший лейтенант, – мы не должны никуда нести! Надо немедленно вызвать сюда врача и участкового милиционера.
В первый раз за все время Василий угрюмо возразил:
– Не сбегу, не беспокойтесь… А гонять туда да обратно – времени нет.
– Для суда важно, чтоб все осталось на месте, как есть.
– Митя, глупо же! Боже мой, как глупо и стыдно!
– Наташа, ты не понимаешь!
Женщины, до сих пор лишь соболезнующе вздыхавшие, шумно заговорили:
– Нести лень голубчику.
– Сапожки испачкать не хочет.
– Тут человек при смерти, а он…
– А что ж, бабоньки, дивитесь – в чужом рту зуб не болит.
– Образованный, молодой…
– У молодежи-то ныне всей совести с маково зернышко.
– Митя, ты понесешь! – Острые плечи вздернуты, руки нервно теребят на груди концы шелковой косынки, рваный зеленый листочек застрял в завитых волосах, на белом виске, как родинка, засохла капелька грязи, по милому, простоватому лицу – красные пятна, на глазах, детских, серых, откровенных, – слезы, они просят.
– Митя, ты понесешь! Ты нe откажешься.
– Наташа, ты не понимаешь…
– Нет, я все понимаю, все! Митя! Ты понесешь! Или!…
– Что – «или»?
– Или я уеду обратно домой. Не буду жить с тобой! Не смогу! Какой ты! Какой ты нехороший!
– Наташа!
Наташа прижала к глазам крепко сжатые кулачки, из одного из них недоуменно заячьим ушком торчал конец косынки.
– Наташа…
Она отдернула плечо от его руки.
– Не тронь меня! Не-на-ви-жу! Не хочу видеть! Какой ты!…– Оторвав руки от лица, прижав их к груди вместе с измятой косынкой, она шагнула к Княжеву: – Я понесу! Я! Не бойтесь, я сильная. Я смогу… Только не просите больше его! Не надо! Не просите! Какой он! Какой он!
Княжев с виновато растерянным лицом ощупывал ссадину на щеке, а Василий, стоявший рядом, сморщился. В эти минуты у него все вызывало острую боль.
Между женщинами снова пробежал глухой шепоток:
– Нарвалась девонька…
– Век-вековечный красней за идола.
Младший лейтенант стоял перед людьми, в кителе, на котором две пуговицы были вырваны с мясом, остальные, начищенные, продолжали мокро сиять. Его уши, по-мальчишески упрямо оттопыренные, багрово горели, как прихваченные осенними заморозками кленовые листья.
– Что тут разговаривать, – решительно произнес Василий. – Справимся, – и нагнулся к носилкам. Княжев взялся с другого конца, удивился:
– Ого! Тяжеленек малый!
Раненый застонал.
Боком, шажок за шажком, стараясь не зацепить носилками за кусты, не тряхнуть, вытащили на дорогу.
За носилками тронулись заготовитель и жена лейтенанта, горестно сморкающаяся в концы косынки. Женщины пошептались между собой, покачали головами, крикнули:
