Охотник (СИ) - Шнайдер Эйке

— Когда или если?

— Я не знаю. Был бы ты… одаренным, я бы почти не беспокоился: на нас все заживает, как на собаках.

Выходит, и тут Гуннар не чета им. Одаренные действительно жили дольше и медленней старились. И, получается, легче выздоравливали. Но показалось, или Эрик замялся, словно хотел сказать не «одаренный», а что-то другое? Или опять разум шутит не к месту? Эрик сунул в глиняный горшочек полосу ткани, следом еще и еще.

— А так я не знаю, — продолжал он. — Не хотелось бы смотреть на вещи слишком мрачно.

— Лучше смотреть на них беспристрастно. — сказал Гуннар. — Итак, у меня в крови плавает зараза из кишок, сами кишки пока не работают, и что это значит?

— И это значит, что их содержимое вместо того, чтобы выходить положенным путем, всасывается в кровь…

— То есть вместо крови у меня тоже плавает дерьмо.

— Это ты называешь «беспристрастно», — рассмеялся лекарь. — Нет, все не настолько плохо… Ты молодой, здоровый и сильный. Так что есть причины надеяться, тело все же справится и с заразой, и с ядом.

Врет или нет? Раньше они были честны друг с другом, но у целителей свои представления о правильном. Мог приврать лишь для того, чтобы не омрачать последние дни.

— Ну и я помогу… когда снова смогу плести. Пока… извини.

Так вот почему свечи. Но насколько должен вымотаться одаренный, чтобы не суметь даже поддерживать светлячок — то, что любой из них мог делать совершенно бездумно, одновременно разговаривая, читая и даже?.. Хотя нет, на пике страсти светлячок Вигдис гас.

— Двое суток, да? Один?

— Был бы один, сдох бы уже. Вигдис от тебя не отходила… да и остальные. Ингрид отсыпается, Иде пока на ногах, но… — он развел руками. — Извини. Что смогли.

— Похоже, это я должен извиняться за причиненные хлопоты. И, чем бы это ни кончилось… Спасибо.

— Плеснешь при случае, — хмыкнул Эрик.

— И счет выставить не забудь, если будет кому…

Гуннар помолчал, размышляя, хочет ли он знать остальное. Встретить ли смерть понимая, что происходит, или надеяться до конца? И насколько здраво он сейчас рассуждает, учитывая, что мысли путаются, а от жара снова пересохло во рту. Не получится ли так, что потом он горько пожалеет о своем любопытстве?

— А если тело не осилит? И ваших плетений не хватит?

Эрик молча выудил из горшочка пропитанную мазью ткань, уложил полосу поперек раны. Рядом еще и еще, точно кроя крышу дранкой.

— Сердце перестанет справляться и начнет колотиться как бешеное. Живот больше не будет болеть…

— Он и сейчас не болит. Ты точно мне не врешь?

— Поверь, если бы не мак, тебе было бы сейчас очень несладко. Кстати… — Он вытер перепачканные мазью руки, взялся за пузырек с настойкой. — Пей.

— Говорю же, не болит.

— Когда заболит, поздно будет. Пей, вот же дал Творец такого барана пользовать…

Гуннар проглотил на редкость гадкую жидкость, поморщился.

— Дальше.

— Будет постоянно рвать. Потом угаснет сознание, и тебе станет все равно, как это закончится.

— Понятно.

Эрик закашлялся в полотенце, убрал его, быстро глянув, заметил ли Гуннар. Неужели ему настолько не все равно? Или гордость искусного целителя задета?

— Если хочешь, утром пошлю за священником, — сказал он.

Были бы силы — Гуннар рассмеялся бы. Полжизни грешил, перед смертью спохватился.

— Ты, кажется, забыл, кто я.

— Наемный меч, — пожал плечами Эрик.

— И охотник на одаренных.

Меч в руках правосудия, говорили его учителя в ордене. Наемный убийца, если не играть словами. Большую часть одаренных, за которыми его посылали, Гуннар убил вовсе не в честном бою. Да и о каком честном бое может идти речь, когда один способен просто остановить сердце, или подчинить разум, на время превратив в послушную куклу, или один Творец знает что еще, а второй — просто человек? И небесное железо — невеликое спасение, оно не помешает, скажем, обрушить на голову рядом стоящее дерево.

— Забыл, твоя правда. — Лекарь придвинул табурет, руками, не плетением, сел, опираясь локтями о колени. — И что? Это помешает мне послать за священником, чтобы тебе стало спокойней?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Будь Гуннар чуть более в здравом уме, он бы смог объяснить, наверное. В ордене говорили: ты — лишь живое воплощение справедливости Творца. Как меч не повинен в том, что творит рука, его держащая, так и на охотниках нет крови. Гуннар верил, верил довольно долго. Пока не понял, что человек, в отличие от бездушного железа, всегда волен выбирать.

Почему-то некстати вспомнилось, как он, тогда совсем еще сопляк, охотился в третий раз. Четыре покровителя той женщины умерли один за другим, незадолго до смерти обратив большую часть имущества в безликие монеты и драгоценные камни — не украшения, которые можно было бы описать и опознать. Контроль разума не оставляет следов, впрочем, вполне возможно, что она обходилась и без него, как многие до нее и многие после.

Гуннар нашел ее быстро: у ордена были хорошие осведомители. Вскоре он знал, что она живет в поместье очередного покровителя, и любит проводить утра — а покровитель вставал хорошо если к обеду — за вышиванием в саду. Злой и невыспавшийся, дело есть дело, Гуннар умостился в развилке ветвей старой раскидистой яблони и ждал.

Женщина вышла в сад, как и многие дни до того. Слуга тащил массивную раму с пяльцами, служанка — корзину, накрытую кружевом, чересчур, пожалуй, большую для рукодельной. Слуги с поклоном удалились, Гуннар вложил болт в желоб заранее взведенного самострела, небольшого, но оттого не менее смертоносного. Он знал, что не промахнется: болт в глаз, жертва не успеет крикнуть, а он спокойно уйдет. Но когда снова перевел взгляд на цель, женщина взяла из-под кружева спеленатого младенца, склонилась над ним, воркуя. Он бы не промахнулся… если бы смог спустить тетиву. Потом, стоя под плетью — честно признавшись в том, что нарушил приказ — он так и не решил, был то миг слабости, или просто нельзя было поступить иначе. Впрочем, женщину все равно достали другие.

Через несколько лет Гуннар захотел покинуть орден. Ему разрешили, на время, сказав, что иногда нужно отдохнуть от охоты и подумать. Но когда-нибудь за ним пришлют снова — если будет за кем посылать. Из ордена пока не приходили, не указывали на новые цели. Но были другие заказчики, те, кто отчаялся добиться справедливости.

Даже если все обернется совсем плохо, сожалеть не о чем, а каяться только ради того, чтобы вымолить снисхождение Творца Гуннар не собирался. Как жил, так пусть и судит, а там — на все воля Его.

Дверь раскрылась, вернув Гуннара в настоящее, в щель просунулась рыжая голова Ингрид.

— Не помешаю?

Эрик глянул вопросительно, Гуннар помотал головой. Не помешает, наоборот. Не придется подбирать слова, пытаясь объяснить, почему он не хочет врать служителю Творца о раскаянии.

Ингрид подошла к целителю, прошлась руками по плечам, разминая мышцы — тот прижмурился, выпрямляясь, потерся затылком о ее живот. Извернулся, глядя в лицо снизу вверх. Она мотнула головой — мол, ничего. Шагнув к постели, положила ладонь на лоб Гуннара, и он, не удержавшись, ухватил ее руку, чтобы хоть на немного продлить ощущение прохлады — даром что собственную едва смог поднять. Лицо женщины сделалось отрешенным, как у всех одаренных, занятых сложным плетением. Эрик, едва заметно нахмурившись, коснулся ее бока, но Ингрид снова мотнула головой.

— Я поспала немного. Все хорошо.

При взгляде на нее сами собой вспоминались полузабытые легенды о девах битвы: ростом Ингрид не уступала самому Гуннару. Да и отправить на тот свет могла голыми руками, не говоря уж о клинке или плетениях. Обычно, правда, она предпочитала клинок, и многие по-первости не узнавали в ней одаренную. Тем более что перстень — знак полноправного магистра, закончившего обучение — она не носила.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Впрочем, она вообще не носила украшений — ни серег, ни браслетов, ни гривен, ни даже лент в волосах, перетягивая толстенную рыжую косу кожаным шнурком, на котором висела бусина дымчатого стекла, внутри которой переливалась алым капля. Эрик таскал такую же на запястье. Будь внутри настоящая кровь — а выглядело именно так — Гуннар сказал бы, что видывал подобные штуки и раньше, в ордене. Только те были деревянные, некрасивого бурого цвета. Дерево хорошо впитывает кровь, а по крови можно отыскать любого одаренного где угодно. Но когда он попытался об этом расспросить, Эрик лишь отшутился, а Ингрид посмотрела в глаза и сказала, мол, мне нравится украшать косу именно так, и этого достаточно. Хорошо хоть напрямую не заявила, чтобы не лез не в свои дела, хотя намек был достаточно прозрачен.