Генетика этики и эстетики - Владимир Эфроимсон

Громадная роль социальной преемственности в формировании личности совершенно очевидна: мать, воспитательница, ясли, детский сад, школа, сверстники и взрослые, учителя, ВУЗы, книги, журналы, газеты, кино, радио, телевидение и бесконечное количество иных средовых факторов уже с рождения оказывают влияние на личность, но идея, что влияние среды монопольно — глубоко ошибочна: однояйцевые близнецы, генетически идентичные (в отличие от двуяйцевых близнецов, генетически схожих лишь по половине своих генов), оказываются почти тождественными не только по внешности, но и по психике и множеству компонентов интеллекта. Это близкое к тождеству сходство психических особенностей частично сохраняется и между однояйцевыми близнецами-партнерами, выросшими раздельно, независимо друг от друга, в разных условиях, разумеется, если эти условия среды не были очень контрастными (например, помимо самого разделения в раннем детстве противоположными социальными условиями, низшим образованием у одного близнеца, высшим образованием у его однояйцевого партнера). Следовательно, если условия среды не экстремально различны, а находятся в рамках обычной нормы, генетическое тождество обеспечивает очень высокую степень не только внешней, но и интеллектуально-эмоциональной схожести. Но бросающееся в глаза физическое и психическое сходство однояйцевых близнецов, даже выросших раздельно (но не в контрастных условиях), показывает, что огромная доля разнообразия психики, наблюдаемая в пределах любой одновозрастной группы мальчиковдевочек, юношей-девушек, мужчин и женщин, одной расы, нации, экономической или образовательной прослойки, обусловлена именно наследственными факторами.

Неисчерпаемое разнообразие генотипов является вообще одной из основ существования не только вида Homo sapiens, но и любого другого вида животных. Дело в том, что генетически однородные сорта растений, а также виды животных, неизбежно становятся жертвами любого адаптировавшегося к ним штамма вируса, бактерии, протиста или даже паразитического червя. Наоборот, если вид состоит из множества генетически глубоко различных индивидов, заражение микробным штаммом одной особи, сопровождающееся размножением и отбором в ней, дезадаптирует штамм по отношению к множеству других особей вида-хозяина, отличающихся и от жертвы и от других особей по множеству биохимических и антигенных свойств, типу и темпам обмена, строению макромолекул и т. д.

Индуцируемый бесчисленными паразитами отбор на повышение наследственной гетерогенности настолько интенсивен, что, пожалуй, во всем мире высших животных, например млекопитающих, не найдется такого вида, в котором какие-либо две особи имели бы вполне одинаковый генотип (если не считать однояйцевых близнецов).

Необходимо рассмотреть еще одно прискорбное недоразумение. Десятки лет господствовало мнение, что всемерное отнесение индивидуальных психических различий за счет социальных факторов соответствует философии диалектического материализма, тогда как признание роли наследственности считалось реакционной отрыжкой, близкой к расизму и социал-дарвинизму. В настоящее время мало кто из советских психиатров решится оспаривать господствующую роль наследственных факторов в развитии столь распространенных расстройств психической сферы, как шизофрения, маниакально-депрессивный психоз, слабоумие. Однако среди философов, психологов, педагогов, социологов все еще господствует тенденция отрицать роль наследственности, если речь заходит о вариациях любых способностей и интеллекта в целом и об их развитии в рамках норма—талант—высокая одаренность. Хотя и в этих рамках генетика располагает обильными данными близнецового метода, в частности данными тестирования однояйцевых близнецов, выращенных врозь, представление о наследовании одаренности, а главное, о значительной генетической детерминированности ее, встречается в штыки. Основой подозрительного отношения к несомненным фактам является чрезвычайно упрощенное представление о том, что признание их приведет к антидемократическим позициям, оправдывающим расовое, национальное и классовое неравенство.

Действительно, признание наследственных различий в одаренности, на первый взгляд, позволяет расположить человечество в виде пирамиды с гениями на узкой вершине, талантами и дарованиями ниже, тогда как середнячки, посредственности и бездарности заполнят широкое объемистое основание. Но в действительности же, в силу независимости наследования одних способностей от других, человечество пришлось бы разложить на бесчисленное множество пирамид: по музыкальной памяти, по способности ее мобилизации, по комбинаторным, математическим, лингвистическим и бесчисленным иным способностям, по скорости реакций физических и психических. Дж. Гильфорд (Guilford J. Р., 1967), например, насчитывает 120 видов способностей. Совершенно ясно, что нет ни одной профессии, для которой достаточно было бы только узкой способности (например, счетно-вычислительной, которой превосходно владеют даже некоторые клинические слабоумные), а требуется какая-то своя комбинация способностей (Bracken H. К., 1969). Следовательно, на основании данных о генетике способностей и речи не может быть об одновершинной пирамиде (кстати, люди, наиболее одаренные по суммарному результату тестирования — коэффициенту интеллекта КИ, как правило, оказываются вовсе не особенно продуктивными в творческом отношении, но об этом ниже). Речь может идти о том, чтобы «должный человек оказался на должном месте», а именно это и является идеальным решением конфликтов между индивидуальными и социальными интересами — «от каждого по способностям»...

В настоящее время почти никто не оспаривает дарвиновскую теорию естественного отбора. Трудно оспаривать роль личности и «случая» в ходе истории. Но существуют очень стойкие, вполне естественные предубеждения по поводу любого применения теории естественного и социального отбора по отношению к человеку. Почти автоматически любые соображения по этим вопросам сразу ассоци-

/5

ируются с социал-дарвинизмом и не обсуждаются по существу. Естественный отбор у человека представляется чем-то несуществующим с начала цивилизации. Если же говорить о социальном отборе, т. е. о подъеме в более обеспеченные или престижные прослойки, то признание роли каких-либо биологических факторов «с порога» рассматривается как нечто близкое к нацизму, фашизму и социал-евгенике.

Между тем, сущность расизма и социал-дарвинизма заключается вовсе не в признании генетических различий между расами (таковые бесспорно существуют), а в ложном утверждении наследственного умственного или духовного превосходства одной расы над другой (чего на самом деле нет). Социал-дарвинизм заключается в утверждении, что более обеспеченные классы или нации наследственно превосходят менее обеспеченные, но вовсе не в признании биосоциальных факторов. Поэтому надо не налагать вето на изучение отбора (естественного и социального) у человека, а изучать его, памятуя, что еще полвека назад самые крупные генетики того времени (Меллер, Холден, Хогбен) опровергли социал-дарвинизм, что, кстати, нашло свое отражение в Эдинбургском манифесте генетиков (1939) и в резолюциях Американского общества генетики человека (1977—1978).

Социал-дарвинизм зародился задолго до появления теории Дарвина. Его генеалогию, тем не менее, ведут от Дарвина и особенно от Гексли. Поэтому в качестве частной задачи возникает необходимость документировать решительно враждебное отношение Гексли к переносу дарвиновской теории естественного отбора в человеческое общество — надо лишить родословную социал-дарвинизма и тени благовидности.

Таким образом, для признания основного демократического принципа предоставления равных и оптимальных возможностей развития всем людям вовсе не требуется замалчивания теперь уже бесспорного факта генетического разнообразия человечества.

Генетика ясно установила несостоятельность принципа «или генетика, или среда». Ясно, что в развитии любой особенности участвуют и генотип, и среда. Но ясно, что в рамках обычных условий развития соотносительное значение генотипа и среды для разных свойств, нормальных и патологических, совершенно различно. Так, в развитии гемофилии или множества антигенных особенностей человека практически все детерминируется генотипом (признание чего, кстати, не помешало, а чрезвычайно помогло лечению гемофилии); генотип, очевидно, в очень большой мере определяет «потолки» возможностей различных компонентов психики, тогда как содержание этой психики, тоже в норме, в огромной мере определяется условиями развития. Например, генетически детерминирована способность к членораздельной, понятной речи, что иллюстрируется фактами наследственной глухоты, слабоумия или психоза. Наоборот, в реализации психических потенций, в частности языковых, решающую роль играет среда.