Превращение - Анна Гурова

— Будем!

Глава 2. Эмо-гёрл

Девушку звали Вероника.

Или Ники — как она сама представилась.

— Везёт мне на Лех, — заявила она, услышав моё имя. — Был у меня один знакомый, хе-хе-хе…

К чему относилось её хихиканье, я не понял, а она объяснять не стала.

Погода не располагала к прогулкам. Вот-вот мог снова начаться дождь, да и по лужам шлёпать не хотелось. Я предложил было пойти в кафе. Но потом вспомнил, что денег осталось кот наплакал — аккурат на еду до получки.

— А пошли треснем по пиву! — я решил, что готка от такого предложения не откажется.

— Ну пошли, — охотно согласилась девчонка.

Я похвалил себя за знание женской психологии вообще и психологии готов в частности.

Мы пошли в сторону ближайшего метро, попутно высматривая круглосуточный продуктовый ларёк и болтая о том, о сём, словно старые знакомые. С Ники оказалось очень легко общаться. Вскоре я уже чего только ней не узнал. Около года назад она вернулась из Москвы, где жила с четырнадцати лет. Там же закончила школу.

— А сейчас где учишься?

— Да так, — она пожала плечами. — В институт один… захаживаю.

В общем, я понял, что моя новая знакомая не особо налегает на учёбу.

Мы быстро напали на общую тему для разговора. То, что интересовало нас обоих — русский рок. В нём она разбиралась отлично, гораздо лучше меня. Причём о многих довольно известных рокерах Ники упоминала, как о своих знакомых и друзьях. Сначала я подумал, что она притусованная фанатка, но потом по нескольким проскользнувшим фразам понял, что она играет сама. У неё была своя рок— группа, которая даже записала один альбом. О нём Ники с кривой ухмылкой сказала:

— Да, фигово продавался. Все хвалят, но никто не берёт — говорят, неформат. Так и раздали по друзьям и знакомым.

— А как записали? — заинтересовался я. — Это же наверно дорого?

— Папа дал денег, — сказала Ники равнодушно.

Наверное, врёт, подумал я. Впрочем, почему бы и нет? Мелких рок-групп в Питере как тараканов, и в Москве наверное, то же самое.

Мы прошли уже почти до конца Липовой аллеи, и впереди замаячил железнодорожный переезд, когда Ники неожиданно повернулась ко мне, заглянула в глаза и спросила совершенно другим тоном:

— Лёша, был ли ты когда-нибудь влюблён?

Я ошалело взглянул на неё:

— Чего?!

— Влюблён — страстно и безнадёжно? Без всякой надежды на взаимность? И при этом — ты находишься с НИМ рядом каждый день, а иногда и ночь. Смотришь на него, вдыхаешь его запах, прижимаешься к нему плечом — и при этом точно знаешь, что тебе НИЧЕГО не светит?!

— Он что, голубой? — ляпнул я.

Ники бросила на меня бешеный взгляд.

— Нет, это я так… подбодрить тебя хотел!

— Меня невозможно подбодрить, — страдальчески произнесла она, устремляя взор к облакам. — Я схожу с ума… Вчера я приняла решение — всё, хватит! Нельзя так мучиться! Я письмо ему написала, где призналась во всём, а он… — раздался всхлип, — он послал меня подальше! Он сказал, что «больше не желает этого слышать», и что «я его раздражаю»! Представляешь, какой ужас? Но что мне делать? Он — моя жизнь. А теперь мне остаётся только умереть!

— Точно. Ужас, — пробормотал я.

Во блин. Никакая она не готка! Это же самое натуральное эмо!

Вот ведь везуха мне подвалила! Можно сказать, солидного мужчину на третьем десятке — склеила чокнутая девчонка-эмо. В памяти услужливо всплыл характерный отрывок с какого-то портала:

«Скрежет тормозов! Крики людей! Кровь на асфальте, сирены скорых! И только окровавленный розовый мишка валяется среди дымящихся обломков…»

Говорила мне мама — не знакомься с девушками в общественном транспорте!

Впереди раздались короткие резкие звонки, замигали красные огоньки — закрывался переезд на Старой Деревне. Я не к месту вспомнил Анну Каренину и подумал, что неплохо было бы на всякий случай увести мою эмо-гёрл подальше от рельсов и поездов. Незаметно повернул налево, в обледеневший сквер возле здания районной администрации. Ники этого не заметила. Она размашисто шагала рядом со мной, вся погружена в свои страдания.

— Зачем только папа меня ему отдал?

«О как…»

В голове возник образ подпольного гарема.

— В Москве было так клёво, так весело — ребята, тусовки… Кореша мои, Рэндом с Нафаней, клубы, квартирники… И тут появился папа и всё испортил!

— «Папа» — это в смысле отец? — на всякий случай уточнил я.

Из бессвязной речи девчонки выяснилось следующее. У неё есть отец. Который какая-то там шишка. С отцом у Ники невероятно сложные отношения. Впрочем, наверное, типичные для властолюбивого папаши и трудного отпрыска, каким без сомнения является Ники. Папаша грубо вырвал её из рокерски-тусовочной среды (я его где-то понимаю), а потом «отдал» тому парню, по которому она сейчас и страдала. В каком смысле отдал, я не вполне врубился.

— Он твой учитель?

— Воспитатель, — буркнула Ники, породив в моём воспалённом сознании образ колонии для несовершеннолетних.

— Чему он тебя учит-то? — осторожно поинтересовался я.

— Жизни, — кратко ответила она. Подумала и добавила: — И смерти.

Мне люто захотелось пойти домой, навернуть макарон с сыром и лечь спать.

Блин, с кем же это я ухитрился познакомиться?! Вот ведь влип!

Но всё только начиналось. Я ещё не понял, КАК я влип.

Мы прошли через сквер насквозь, снова пересекли улицу Савушкина и оказались на Приморском проспекте. Тут я сообразил, что выбрал крайне неудачное направление для прогулки. С одной стороны тротуара стремительно проносились машины, слепя фарами, и улетали в темноту. На другой стороне чернела Нева в белях пятнах подтаявших льдин, дальше — полный мрак. Елагин остров. Горят одинокие фонари, и нет ни единого прохожего, кроме нас. И верно, какой идиот пойдёт гулять в парк в такую погоду и в такое время?

Кроме девочки-эмо.

— Ага, — пробормотала Ники, завидев воду. — Прекрасно!

Она стремительно перебежала Приморский проспект, не обращая внимания на машины. Я, проклиная всё на свете, устремился за ней.

Дальше мы пошли вдоль берега Невы. Мокрый нетоптаный снег под ногами превращался в кашу. Машины обдавали нас грязными брызгами. Ники снова завела песню про своего «воспитателя».

Его звали Грег.

И он был самым крутым в мире. Ну конечно.

— Хочешь, я расскажу, как мы с ним познакомились? — спросила она, и не дожидаясь моей реакции, начала: — Отец мне ничего не объяснил. Он просто привёз меня сюда, в Питер. Сказал, типа — хватит страдать фигнёй. Пора начинать учиться. Я отца вообще-то уважаю и никогда с ним не спорю. Но тут я очень разозлилась. А он привёл какого-то мужика, представил нас друг другу и вышел. Мы стояли друг напротив друга… я ещё подумала — ничего не буду говорить, пусть он первый начнёт. Отца я слушаюсь, но этому типу я в лояльности не клялась. И тогда Грег сказал мне одну вещь — очень странную. Он спросил: «Прежде чем мы начнём обучение, ты должна ответить — чем ты готова ради него пожертвовать?»