Небо цвета надежды - Амита Траси

Я на цыпочках прокралась к ее комнате и остановилась у двери. Иногда, слушая музыку, я думала, что слышу сердце нашего дома, звуки лились мне в уши, наполняя тело ритмом. Но сегодня я лишь понуро стояла, дожидаясь, когда песня закончится.

– Ну чего тебе? – проворчала Сакубаи, кладя перед собой танпуру. Задать вопрос было нелегко, но я знала, что надо просто быстро выпалить слова – и все.

– Зачем к амме приходят все эти мужчины? Среди них и мой папа есть, да? – проговорила я почти шепотом.

– Да, – вздохнула Сакубаи. – Пора тебе узнать обо всем.

Она поманила меня к себе и похлопала рукой по лежанке рядом. Похоже, мой вопрос привел ее в какое-то странное возбуждение. В глазах появился блеск, как бывало, когда они с аммой сплетничали, и Сакубаи прижала к губам палец, будто просила меня хранить тайну.

– Я расскажу тебе о том, о чем амма говорить не желает. Видишь ли, мы – одни из многих женщин, чьи прародительницы дали обет посвятить всех рожденных в их семье дочерей богине Йелламме. После того как твоя амма прошла обряд посвящения, к ней начали приходить мужчины. Вот так это и происходит. Сейчас обряд всего один, и он становится все короче и короче, но в мои времена церемоний в нем было две. Во время обряда посвящения мне надо было искупаться в трех священных прудах, после чего моя мать и старейшины отвели меня к главному жрецу. В этом состоял основной обряд. Тогда мне было восемь лет. Жрец прочел молитвы и рассказал о моих обязанностях перед Богиней и деревней.

– Каких еще обязанностях? – спросила я.

– Не перебивай. А потом меня ждала вторая церемония, Удитумбуваду[15]. Когда я прошла ее, мне было двенадцать или тринадцать. Ах, я сияла, словно невеста! Меня нарядили в красное сари, а жрец несколько часов читал надо мною мантры и осыпал мою голову рисом. А после этого… – она глубоко вздохнула, – после этого жизнь изменилась…

Я никак не могла взять в толк, при чем тут мужчины, которых принимает амма, и почему Сакубаи молчит, когда я расспрашиваю ее о моем отце. Я подумала, что, возможно, Сакубаи просто не расслышала, и решила еще раз спросить ее об этом, но она так увлеченно рассказывала, что перебивать я не стала.

– Каждый день рано утром я принимала ванну и отправлялась в храм, где жрец совершал пуджу[16] в честь богини Йелламмы. Обычно я подметала в храме полы, но иногда старшие девадаси учили меня песнопениям, прославляющим Йелламму. Они же показали мне, как играть на танпуре, научили танцевать танец садбир, который исполняется в храме для Богини в знак почтения. В некоторые дни мы ходили от дома к дому и просили подаяние. А потом пришел день, когда меня увидел в храме один заминдар. Он сказал, что хочет сделать меня счастливой, и даже выстроил для меня этот дом. В те времена жизнь была прекрасной. Тогда…

– Что же ты не расскажешь ей, как твоя жизнь изменилась и как, несмотря ни на что, ты возложила бремя этого ремесла на плечи твоей дочери? – раздался вдруг голос аммы. Она вошла в дом с заднего двора и теперь стояла перед нами, упершись рукой в бедро. При каждом слове ее длинные серьги подрагивали. – И, если уж ты об этом заговорила, почему бы тебе не признать, что на свадьбу это не особенно похоже? Свадьба, значит? А жених тогда где?

– Нельзя так говорить, – Сакубаи зажала руками уши, – рассердишь Богиню. Осквернишь традицию – и Богиня наложит на нас вечное проклятье. Наша судьба решается в ту секунду, когда мы рождаемся на свет.

– Какая еще традиция? Что решается? Что мы во имя Бога всю жизнь должны спать с разными мужиками? Что для Бога мы служанки, а для всех деревенских мужчин – жены?

– Это отец Мукты тебе голову заморочил. Вложил в нее грешные мысли. Как ты не поймешь, мы – нитья сумангали[17], спасены от тягот вдовства, потому что ни единому мужчине не суждено взять нас в жены. Нам не нужен муж. Мы удостоены привилегии связать судьбу с Богиней. Ты сошла с ума – столько лет ждать его! Он оставил тебя, когда ты была беременна Муктой, – неужели ты думаешь, что он вернется к тебе? Он и правда тебя околдовал. – Сакубаи вздохнула.

– Никто меня не околдовывал. И ни от чего мы не спасены. По-твоему, наша жизнь – это привилегия? Посмотри вокруг. В каком мире ты вообще живешь? Отец Мукты лишь открыл мне глаза. Нельзя так жить!

– Вон оно что. И как же тогда нам жить? Впрочем, об этом я и слышать не желаю. Через пару лет Мукту ждет обряд посвящения. И тебе пора ее подготовить.

– И что, по-твоему, я должна ей рассказать? Как каждый мужчина в деревне приходит попользоваться нами, чтобы потом выбросить? Или мне научить ее, как отказаться от надежд? Рассказать, что мужчина ее никогда не полюбит и что ожидания напрасны? Научить, как не рожать детей, как не… – Голос аммы задрожал, она едва сдерживала рыдания. Когда я увидела в ее глазах слезы, то и сама расплакалась, коря себя за глупое любопытство.

– Можешь сколько угодно себя обманывать. Женщины нашей общины не знают своих отцов. Отца никто из нас не заслужил. С чего ты решила, что Мукта заслужила? – И Сакубаи махнула рукой, выпроваживая амму из комнаты.

Слова эхом отдавались у меня в ушах. Так больно мне еще не бывало, даже когда амма ругалась или била меня за какие-нибудь проступки. Я выбежала из дома и долго просидела во дворе, наблюдая, как вечер наполняется темнотой. Здесь, на улице, было тихо, а разговаривать мне было не с кем, и я просто смотрела на небо, на яркую, словно улыбающуюся мне луну. Я говорила с луной – рассказывала, что мне нужен отец, и спрашивала, согласна ли она со мной. А потом я попросила луну передать мою мольбу Богу, чтобы тот вернул мне отца. Я надеялась, что однажды луне надоест слушать мое нытье и смотреть на меня, и тогда она придумает, как мне помочь.

Размышляя о жизни, которая меня ожидает, я слонялась по скалистым лесам у подножия Сахьядри. Друзей у меня не было. Деревенские жители никогда не разрешали детям приближаться к общине девадаси, живших на окраине. До моего рождения там было много женщин – им, как и нам, суждено было прожить жизнь рабынями, но много лет назад наша деревня сильно пострадала от засухи и девадаси решили покинуть эти места. Амма уезжать отказалась, поэтому теперь наш дом сиротливо торчал на окраине. Прямо как я. Горы Сахьядри – вот с кем я дружила. Я карабкалась по скалам так же стремительно, как обезьяны по деревьям. Амма вечно тревожилась, что я заблужусь, разобьюсь или что на меня нападет какой-нибудь дикий зверь, но здесь, в дремучих лесах, я находила утешение – звуки и свежий воздух успокаивали меня. Чего мне бояться, когда вокруг благоухают цветы? По ночам путь мне освещали светлячки, я бежала за ними, и они всегда выводили меня из леса.

Все мои горести начались с того самого момента, когда к нам впервые явилась Мадам. Мне тогда было девять лет. Она постучалась в нашу дверь, и браслеты у нее на руке мелодично зазвенели. Вместе с ней пришел сильный, хорошо сложенный мужчина. День был пасмурный, дождь начал накрапывать уже рано утром, а вскоре в сгустившихся тучах загремел гром. Ливень колотил по разбитым дорогам, утрамбовывая грязь. Я глядела в окно и вдыхала сладкий запах земли, когда по нашему крыльцу затопали их заляпанные ноги.

Сакубаи все утро слонялась по дому и нетерпеливо теребила паллу своего сари, явно кого-то ожидая. Увидев их в окно, она торопливо засеменила к двери. Ее глаза сияли, а лицо расплылось в улыбке. Она пригласила гостей в дом и долго обнималась с ними. Я стояла позади, боязливо выглядывая из-за спины Сакубаи. Мадам сложила зонтик, поставила его возле двери и протянула руки в приветствии:

– Намаскар[18], Сакубаи. Сколько же лет мы не виделись! У тебя все хорошо?

Сакубаи кивнула. Она отвела Мадам в угол, и они обе уселись на пол, скрестив ноги и глядя друг на дружку. Мужчина же привалился к косяку и дальше не пошел. Его налитые кровью глаза шарили по сторонам, но время от времени он задерживал взгляд на мне. Из-за щетины на подбородке выглядел он каким-то неряшливым. Ухмыльнувшись, он развязал обмотанный вокруг шеи платок, потом почесал треугольник черных волос, торчащих из-под расстегнутой рубахи.

– Это, наверное, твоя внучка Мукта? – Мадам повернула голову ко мне, а я с опаской посмотрела на нее. – Подойди сюда. – Мадам взяла меня за руку и попыталась подтянуть к себе, но я увернулась и схватилась за сари Сакубаи.

– Не бойся. Это друг, – сказала Сакубаи, высвободила свое сари из моих пальцев, и в следующую секунду я уже стояла перед Мадам.

Яркое оранжевое сари оттеняло ее кожу, а губы были красные, словно вымазанные в крови. Несмотря на толстый слой белой пудры, я разглядела на ее пухлых щеках маленькие шрамы, как будто кто-то не пожалел времени и наделал в ее коже крошечных дырочек.

– Какая ты красавица! – Она сжала мои плечи. – Глаза зеленые, да еще и кожа светлая. Сакубаи, тебе выпал счастливый билет!