Снега метельные - Иван Щеголихин

У Николаева на скулах задвигались желваки

Девушка не плакала, не перебивала комсорга. Молча поднялась и, не обращая внимания на окрик Иванова, вышла. Она уже никого и ничего не боялась. Никто и ничто не могло причинить ей горя большего, чем то, ко­торое она уже несла в себе. Она пришла сюда без надеж­ды на облегчение, скорее по инерции своей прошлой жиз­ни, в которой она была чистой и честной, дисциплиниро­ванной комсомолкой.

Ирина Михайловна, молча слушавшая речь Иванова, поднялась и вышла вслед за девушкой. Женя не знала, как ей поступить, выйти или остаться. Во всяком случае, здесь она принесет меньше вреда, так что лучше остать­ся, не мешать разговору двух женщин.

— Вот, пожалуйста.— Иванов развел руки и выста­вил подбородок в сторону ушедшей.— Теперь сами ви­дите.

— Что «пожалуйста?»— сквозь зубы проговорил Ни­колаев.— Что «сами видите?»

Он не знал, чем выразить свое негодование, какими словами. Перед ним был чрезмерно активный деятель. Николаев ясно представил себе, как этот деятель проди­рался в комсорги, как шумел на собраниях, требуя нака­зания то одному, то другому. Теперь он будет не спать по ночам, до рассвета держать возле себя членов бюро, уве­ренный, что только так и нужно вести комсомольскую работу, бескомпромиссно, самоотверженно, без сна и от­дыха. До утра он способен морочить голову пустяками, лишь бы удовлетворить свою неутолимую потребность повелевать, властвовать, администрировать.

— Давно комсоргом?

— Не так давно, еще молодой. С июля. Прежний уехал, меня поставили в самый напряженный момент. Ес­ли доверили, то я, товарищ Николаев...

— Да что вы з-зарядили «товарищ-товарищ»!— вски­пел Николаев.— У вас все правильно, принципиально, нравственно, только доведено до абсурда, до своей про­тивоположности, когда вместо помощи человеку — вред, вместо добра — зло и в конечном счете вместо жизни — смерть. Неужели ни у кого из членов бюро не хватило чуткости разобраться, помочь в беде человеку? Она ведь совершенно одна осталась. Она, возможно, любила этого негодяя, хотела стать матерью, а вы ее, в сущности, на преступление толкнули.

Иванов растерянно поморгал и отупело уставился на Николаева. Он совсем не ждал такого поворота дела.

— Скажите ей, что из комсомола ее исключать не бу­дете, родителям сообщать не станете.

Иванов, наконец, пришел в себя, спросил недовольно:

— Что ж, товарищ Николаев, по головке гладить та­ких? А ведь она не первая и не последняя. У нас есть еще Танька Звон, из Риги приехала. Работает, как надо, а морально — сегодня с одним, а завтра с другим. Мы с ней поговорили, как следует, пригрозили исключением, а она р-раз — и комсомольский билет на стол! Как ее дальше воспитывать? А Соколова? Не замужем, а забеременела? Дурной пример показывает! Да и на самом деле, кому она нужна с ребенком?..

У Николаева от бешенства стянуло скулы.

–– Способная родить не нужна, а способная убить нужна!

Даже шея комсорга покрылась потом.

— Сейчас... поговорю,— с запоздалым унынием ска­зал он.

Николаев крикнул ему вдогонку:

— Пусть она соберет свои вещи и к вечеру придет сюда. Я отвезу ее в Камышный. Да помогите ей перене­сти вещи!

Иванов скрылся. Николаев и Женя переглянулись.

— А от бешенства у вас нет вакцины?— спросил Ни­колаев.— Еще немного и кусаться начну.

Вот уже больше двух недель скитались Ирина Михай­ловна и Женя по целинным полям. Они делали прививки всем, кто прибыл в эти дни на уборку в их район, а при­были студенты из Москвы, Алма-Аты, Челябинска, при­были солдаты со своими машинами, прибыли ра­бочие из Кустаная, и еще, как сказал Николаев, при­ехала молодежь из Болгарии. Разумеется, здесь не сви­репствуют эпидемии туляремии и бруцеллеза, но потому-то они и не свирепствуют, что главное направление нашей медицины — профилактическое.

В белых халатах, в косынках с красными крестиками Ирина и Женя бегали по полю вдогонку за комбайнами, на ходу взбирались к штурвальным, полуголым, с черной задубевшей кожей, протирали спиртом кожу на плече, растворяя грязь и пот, и наносили легкие царапины с каплей вакцины. Они останавливали машины на дороге, высаживали шоферов из кабины и делали прививки. На­прасно Николаев сделал им замечание относительно уче­та, тетрадки для регистрации больных у них были и они их заполняли, когда это было возможно. Решительным и напористым медичкам никто не смел отказывать. Солда­ты подчинялись им, как офицерам. Белый халат и сумка с красным крестом действовали на шоферов, подобно жезлу автоинспектора. Они колесили по району — нынче здесь, завтра там,— ночевали, где придется: под откры­тым небом, на токах, в палатках, в кабинах автомашин.

Жене нравилась такая кочевая романтическая жизнь, хотя за день она уставала смертельно. Даже когда засы­пала, видела перед глазами руки, множество рук, мужских с мощными мускулами и венами, и женских, девичь­их с едва заметными жилками, красных, обожженных только что, и бронзовых, прокаленных многодневным за­гаром. Сотни рук...

Ночью Женя часто просыпалась, ворочалась и удив­лялась тому, что Ирина Михайловна спит спокойно. Она удивлялась ее неутомимости и однажды вечером спроси­ла, сколько Ирине лет.

— А тебе сколько?

— Девятнадцать.

— Ну, ты еще совсем зеленая,— сказала Ирина Ми­хайловна и вздохнула.

Женя поняла, что она ушла от ответа на ее бестакт­ный вопрос, но ведь Ирине не так уж много лет, она стар­ше Жени максимум лет на шесть-семь, не больше, но по­чему-то болезненно реагирует на вопрос о возрасте, есть такие люди, что поделаешь. Что касается Жени, она не станет вздыхать ни в двадцать пять, ни в сорок, ни в пятьдесят лет. Она уверена, что в любом возрасте ей бу­дет интересно жить.

...Сегодня они решили переночевать на бригадном ста­не «Изобильного». Надо сказать, что все предложения о ночлеге исходили от Ирины Михайловны, и это естест­венно, Женя еще слишком мало знает целину.

Ужинали поздно, в сумерках, и после ужина Ирина Михайловна куда-то исчезла. Женя одиноко сидела возле кухни, наблюдая, как повариха, сняв белую куртку, энер­гично чистила котел.

— А кто такой Хлынов?— громко спросила Женя, вспоминая совет Николаева.

Женщина выпрямилась, быстро и пристально огляде­ла Женю, откинула локтем волосы со лба и только тогда ответила:

— Челове-ек. Наш бригадник.

— А где его можно увидеть?

— Здесь,— опуская голову в котел, пробубнила жен­щина.

«Вот и пойми ее... Не побегу же я кричать по стану, кто тут Хлынов... Да еще Ирина Михайловна куда-то за­пропастилась».

Где-то совсем рядом злорадно заквакали лягушки. Женя, украдкой потянулась, разминая уставшее тело, подняла тяжелую сумку, отошла в сторонку и села прямо на траву, обхватив колени руками.

Неподалеку лаково мерцали темные стекла вагончи­кА. Сизые стены его совсем потемнели в сумерках, и сей­час четкий прямоугольный силуэт врезывался в звездное вечернее небо, как памятник.

Женя догадывалась, сколько чудесных истории было рассказано в таких вот вагончиках в непогоду, когда не выйдешь на работу, или ночью, или в час отдыха, сколь­ко всяких разных чувств и настроений перенесено и пере­жито в них за эти целинные годы! Жили в таких вот полевых вагончиках и раньше, но, кажется, только на це­лине обнаружились подлинные их достоинства, когда приходилось размещать в вагончике и больницу, и ро­дильный дом, и пекарню, и баню, не говоря уже о про­стом жилье. И где бы ни увидел теперь сизый вагончик на чугунных плоских колесах: в городе, на стройке, в тайге, в пустыне, в горах — непременно припомнится це­лина...

Чуть в сторонке светлели две палатки — летом в ва­гончике жарко,— и там негромко гомонили ребята и де­вушки, вернувшиеся со смены.

Стало холоднее, дохнуло ночной прохладой с полей. Повариха вымыла котлы, раскатала рукава кофточки, время от времени посматривая на Женю, поправила ле­гонько волосы и крикнула в сторону палаток неожиданно тонким голосом:

— Девчонки, Танька не пришла?

Как будто Женя у нее не про Хлынова спрашивала, а про какую-то Таньку.

— Не-ет, Марь Абрамна, не-ет!..

Женщина вздохнула, опять стала поправлять волосы, высоко поднимая светлые, незагорелые локти.

— А чего вы одна сидите?— спросила повариха.— Шли бы к ним.

— Жду,— отозвалась Женя.

— А он всегда на загонке дольше других задержива­ется. То ли на загонке, то ли еще где,— озабоченно про­говорила женщина.

— Да нет, я Ирину Михайловну жду,— уточнила Женя.

— А вы проходите сюда, посидим вместе, подождем,— позвала ее Марья Абрамовна к вагончику.

Женя подошла к поварихе, стала пристраиваться на ступеньки, сработанные, судя по светлым невыгоревшим доскам, недавно, к началу уборки.

— Если негде, у меня переночуете,— просто сказала повариха.