Флот и крепость. Синопский бой - Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ушаков во всех боях неизменно применял одну тактику: «Св. Павел» с самого начала шел на сближение с адмиральским кораблем противника и осыпал его таким частым и таким метким градом снарядов, что очень быстро выводил из строя и обращал в бегство; а победитель тут же переводил весь свой огонь на следующий сильнейший корабль и долбил его, пока он не поворачивал следом за адмиральским.
Испрашивая награды для команд судов своего отряда, Ушаков однажды писал: «Я сам удивляюсь проворству и храбрости моих людей: они стреляли в неприятельский корабль с такою сноровкой, что казалось, что каждый учится стрелять по цели. Прошу наградить команду, ибо всякая их ко мне доверенность совершает мои успехи. Равно и в прошедшую кампанию одна только их ко мне доверенность спасла мой корабль от потопа, когда штормом носило его по морю».
Командир удивлялся проворству и храбрости своих команд, команды удивлялись проворству и храбрости своего командира, и 18 февраля 1799 года им, приходившим в удивление друг от друга, предстояло взять крепость, неприступности которой несколько столетий удивлялся весь мир.
III
В корфинской крепости известно было все, что делалось на кораблях эскадры, на острове Корфу и на других островах.
Когда узнали там, что вполне благополучно прорвали блокаду и были вне опасности от погони «Женере» и лихая бригантина, экспансивные французы, высыпав наружу из укреплений, так громко аплодировали их успеху и так вызывающе кричали «браво», что Ушаков только залпами из орудий нескольких кораблей перекрыл их радость.
Гарнизон крепости был снабжен в избытке, и если там, на крутобоких голых скалах, не было колодцев, то были объемистые, высеченные в камне цистерны для хранения дождевой воды, в которой теперь, зимою, не было и не могло быть недостатка.
Командовал трехтысячным гарнизоном генерал Шабо, один из многих талантливых людей, выдвинутых французской революцией. Он не опасался за крепость и раньше, когда же удался побег «Женере» и бригантины, он перестал сомневаться и в том, что русский адмирал не в состоянии штурмовать крепость: если силы блокирующего так слабы, что позволили дважды прорвать блокаду; если он, осаждающий, терпит гораздо большие лишения, чем осажденный; если, наконец, из Тулона, куда должен был в скором времени прибыть «Женере», пришлют достаточной силы флот, о чем просил Шабо, то откуда же и было взяться сомнению в своей несокрушимости?
В тех прокламациях, которые очень часто сочинял красноречивый Шабо для корфиотов, он не скупился на мрачные краски, когда изображал, что с ними сделает Ушаков, если они неразумно вздумают помочь ему победить французов. Он рисовал дело так, что корфиоты, как и все греки других островов, будут переданы тогда в полную власть туркам, а турки их начисто ограбят и вырежут.
Прокламации читались и горячо обсуждались в городе и в окрестных селениях; число желающих сражаться с французами становилось все меньше, отношения их к Ушакову все подозрительней.
Идеи свободы, равенства и братства уже успели проникнуть к ним и взволновать тихую воду жизни ионийцев, но они были потомки тех, которые еще на заре истории человечества испробовали все формы правления.
На Корфу, как и на других островах, шла в это время если и не слишком жестокая, все же вполне заметная борьба за жизненные блага, и богатые и знатные среди островитян не ложились спать, не имея оружия под руками и надежной охраны около своих домов.
Однажды к Ушакову на корабль была допущена депутация от корфиотов около двух десятков человек. Это были люди скорее бедные, чем среднего достатка. Лица их были суровы, одежда только пыталась казаться праздничной, так как надета была для исключительного момента. Но все же они были чрезвычайно живописны, эти корфиоты.
С обветренными солеными морскими ветрами лицами, с орлиными носами, воинственно усатые, в круглых, низких суконных шапочках с красными и синими кистями, в коричневых и синих расшитых во всех направлениях шнурками курточках, коротких, похожих на жилеты, и в широких шалевых коричневых или цветных кушаках, за которыми заткнуты были пистолеты, и ятаганы, и сабли, у каждого свой арсенал, — они поднялись со своей шлюпки по трапу на палубу, где и выстроились было по-солдатски, но Ушаков пригласил их в свою кают-компанию и приказал подать каждому чашку кофе, так как понял, что они явились для серьезного разговора.
Ушаков не знал ни одного иностранного языка и разговор, который действительно был серьезным, вел через переводчиков.
Греки заранее из своих выбрали старика, который мог бы говорить с русским адмиралом, и тот после нескольких приличных случаю фраз сказал, осторожно выбирая слова:
— Мы — люди темные, мы мало знаем, что такое Россия... Мы знаем, — это большая, очень, очень большая страна... Там много людей, очень много. Поэтому там император! (Тут он поднял палец в знак почтения, помолчал и продолжал.) Там, в России, нельзя без императора, но острова наши — малы, и нас, греков, на островах не так много, как русских в России... Нас всего едва-едва двести тысяч... Для нас здесь им-пе-ра-тор — это большая нам честь, — мы не стоим... И если даже король, — мы тоже не стоим... И если князь даже, — все равно не стоим.
Все греки-депутаты согласно качнули при этих словах старика головами и пытливо повернули их к русскому адмиралу.
Ушаков понял, о чем беспокоятся эти люди, и сказал твердо:
— У вас я думаю устроить республику.
— Так! — тут же отозвался старик.
— Так! Республику! — радостно поддержали остальные.
Только после этого выпили они по глотку кофе, но старик все-таки не дотронулся до своей чашки; он спросил Ушакова:
— В республиках бывают и те, кто приказывает, и те, кто только слушает и исполняет; как будет у нас? Кого назначите вы начальниками?
— Это уж кого вы выберете сами, те и будут ваши начальники, — ответил Ушаков.
Греки переглянулись и выпили еще по два
