Омерта - Марио Пьюзо

Они встретились в золотой октябрьский полдень на просторной веранде. Силку не удалось установить в доме подслушивающие устройства, а судья не разрешил вести круглосуточное наблюдение за домом. В тот день люди дона его не обыскали, что в немалой степени удивило Силка.

Очевидно, дон Раймонде Априле не собирался предлагать ему что-то противозаконное.

Как всегда, Силка удивляло и даже чуть тревожило впечатление, которое производил на него дон. Даже зная о том, что этот человек приказал убить добрую сотню людей и бессчетное число раз нарушал законы, Силку никак не удавалось возненавидеть его. Но при этом он верил, что такие люди есть зло, и винил их в том, что они разрывали и без того непрочную ткань общественного порядка.

Дон Априле был одет в темный костюм, темный галстук и белую рубашку. В лице его не было ничего жестокого, наоборот, на нем читались доброжелательность и сострадание. И Силку оставалось только гадать, как в одном человеке могли сочетаться такое лицо и абсолютная безжалостность.

Дон тактично не протянул Силку руки, чтобы не ставить агента ФБР в неудобное положение.

Знаком предложил гостю сесть и приветственно кивнул.

— Я хочу, чтобы вы взяли меня и мою семью под вашу защиту… точнее, защиту общества.

Силк изумленно воззрился на него. Куда клонит старик?

— Последние двадцать лет я был для вас врагом. Вы преследовали меня, но я всегда испытывал к вам чувство благодарности, потому что играли вы честно. Не пытались подсунуть компрометирующие улики, никого не склоняли к даче ложных показаний. Вы отправили в тюрьму большинство моих друзей и прилагали все силы, чтобы я последовал за ними.

Силк улыбнулся.

— До сих пор прилагаю.

Дон согласно кивнул.

— Я избавился от всех сомнительных предприятий, оставив себе лишь несколько банков, а это, безусловно, респектабельный бизнес. Я отдаю себя под защиту общества. И вы в немалой степени облегчите себе жизнь, если больше не будете преследовать меня. Потому что теперь в этом нет никакой необходимости.

Силк пожал плечами:

— Это решает Бюро. Я столько лет пытался добраться до вас, так чего останавливаться? Вдруг мне повезет.

Дон помрачнел, его лицо прорезали морщины усталости.

— В обмен я могу вам кое-что предложить. На мое решение повлияли те огромные успехи, которых вы достигли в последние годы. Но дело в том, что я знаю вашего главного осведомителя. Знаю, кто он. И никому об этом не говорил.

Силк на несколько секунд замялся с ответом, а потом заговорил бесцветным голосом:

— У меня такого осведомителя нет. И потом, решает Бюро — не я. Так что вы напрасно потратили мое время.

— Нет, нет, я не ищу никакой выгоды, речь идет лишь об услуге. Позвольте мне, учитывая мой возраст, поделиться с вами личным опытом.

Не пользуйтесь силой только потому, что она на вашей стороне. И пусть ощущение победы не кружит вам голову, если сердце подсказывает вам, что в этой победе есть капелька трагедии. Позвольте сказать, что теперь я воспринимаю вас как друга, а не врага, и прошу подумать о том, что вы приобретете или потеряете, отказавшись от моего предложения.

— Если вы действительно отошли от дел, какая мне польза от вашей дружбы? — улыбнулся Силк.

— Мое доброе отношение, — ответил дон. — А это немаловажно, даже если речь идет о ничтожнейшем из людей.

Позднее, когда Силк прокрутил пленку своему заместителю Биллу Бокстону, тот спросил:

— И что сие должно означать?

— Тебе еще есть чему учиться. Слышать надо не только слова, но и то, что стоит за ними. Дон поставил меня в известность, что он далеко не так беззащитен, как может показаться, и будет приглядывать за мной.

— Ерунда, — отмахнулся Бокстон. — Они не посмеют поднять руку на федерального агента.

— Это правда. Поэтому я не откажусь от намерения отправить его в тюрьму, независимо от того, отошел он от дел или нет. Однако сомнения у меня остаются. Может, он действительно хочет…

Изучив истории наиболее известных династий Америки, этих «баронов-разбойников» «„Бароны-разбойники“ — презрительное прозвище основателей крупных промышленно-финансовых корпораций, сколотивших свои состояния в период первичного накопления капитала во второй половине XIX и начале XX вв., зачастую при помощи обмана и грубой силы (сам термин пошел от прозвища мелких феодалов в средневековой Европе, взимавших подати за проезд через свои земли).», которые, не зная жалости, создавали свои империи, попирая все законы и нормы человеческой морали, дон Априле, как и они, увлекся благотворительностью. Он мог себе это позволить, потому что построил свою империю: ему принадлежали десять банков в крупнейших городах мира. Он участвовал в строительстве больницы для бедных. Он поддерживал художников, писателей, актеров. Он учредил кафедру изучения эпохи Возрождения в Колумбийском университете.

Действительно, Йельский и Гарвардский университеты отказались от его двадцати миллионов на постройку студенческого общежития имени Христофора Колумба (первооткрывателя Америки в ту пору в интеллектуальных кругах не жаловали). Йель, впрочем, согласился взять деньги при условии, что общежитие назовут в честь Сакко и Ванцетти «Сакко и Ванцетти — анархисты, деятели рабочего движения. 5 мая 1920 г, были арестованы по обвинению в убийстве с целью ограбления кассира обувной фабрики. Процесс проходил в обстановке панического страха перед развитием рабочего движения и „красной опасности“. Несмотря на отсутствие прямых улик, 14 июня 1921 г, признаны виновными и приговорены к смертной казни на электрическом стуле. 23 августа 1927 г, казнены без рассмотрения апелляции невзирая на признание арестованного к тому времени настоящего убийцы кассира.», но дона Сакко и Ванцетти не вдохновляли. Он презирал мучеников.

Человек не столь достойный посчитал бы себя униженным и оскорбленным и затаил обиду, но только не дон Раймонде Априле. Он просто отдал эти деньги католической церкви на ежедневные мессы в память его жены, уже двадцать пять лет пребывавшей на небесах.

Он пожертвовал миллион долларов Ассоциации друзей нью-йоркской полиции и еще миллион — Обществу защиты нелегальных иммигрантов. Все три года, прошедших после его отхода от дел, он стремился улучшить мир, в котором ему довелось жить. Он откликнулся на все просьбы о пожертвованиях, кроме одной. Дон Априле отказал в материальной поддержке развернутой Николь кампании за запрещение смертной казни, ее крестового похода, конечной целью которого являлось исключение высшей меры наказания из уголовного законодательства.

Пусть это покажется удивительным, но три года добрых дел и щедрости позволили практически вычеркнуть из памяти общества те тридцать лет, на протяжении которых дона Раймонде Априле выставляли исключительно в черном цвете.

Многие великие покупали доброе отношение к себе, прощение за предательство друзей и жестокие, непопулярные решения. И дон был не чужд этой слабости.

Тридцать лет он прожил, ни на йоту не отходя от установленных им строгих моральных норм, пусть они и расходились с моральными нормами, по которым жило общество. В своде заповедей, которыми он руководствовался, и следовало искать причины уважения, которым пользовался дон все эти годы, и безграничного страха, который служил основой его могущества. Потому что главная заповедь гласила: никакой жалости.

— И дело тут было не в особой внутренней жестокости, патологическом желании причинять боль, а в абсолютной убежденности, что неповиновение у людей в крови. Даже Люцифер, ангел, и тот посмел пойти против воли бога, за что его и низвергли с небес.

Поэтому честолюбивому человеку, стремящемуся к власти, просто не оставалось другого выбора. Конечно, можно попытаться убедить оппонента, заинтересовать. Но если все усилия не давали нужного результата, оставалось только одно — убить. Никаких иных угроз, которые могли вызвать желание отомстить. Непонятливых и упрямых просто убирали из этого мира.

Предательство дон почитал величайшим из преступлений. А потому страдал не только предатель, но его семья и ближайшие друзья. Уничтожалось все, связанное с ним. Ибо многие храбрые, гордые люди ради достижения своих целей могли рискнуть жизнью, но думали дважды, прежде чем подставить под удар своих близких. Отсюда и тот ужас, который наводил на всех дон Априле. А для завоевания не столь уж необходимой любви он полагался на свою щедрость в земных благах.

Необходимо отметить, что он не знал жалости и к себе. Обладая невероятной властью, он не смог предотвратить смерть молодой жены, которая родила ему троих детей. Шесть месяцев на его глазах она умирала от рака долгой и мучительной смертью. Этого времени вполне хватило на то, чтобы прийти к печальному выводу: она наказана за все совершенные им смертные грехи. И он сам наложил на себя покаяние: второй раз не женится; детей отошлет, чтобы они учились жить в законопослушном обществе, не имея ничего общего с его миром, полным опасности и ненависти; поможет им найти свой путь, но они не будут принимать участия в его делах. С печалью в душе он отказал себе в истинных радостях отцовства.