Вперед - Рот Вероника

Этот конкретный цветок был желтый и круглый, с десятками лепестков, оборками окруживших середину. Стебель был мохнатый и светло-зеленый, листья у основания вытянулись длинными гладкими полосками. Какое-то время все молча смотрели, как Саманта печатает первые параметры внешнего осмотра: «желтый, высота 28,2 см, листья: пять, происхождение: Великобритания».

– Похоже на одуванчик, – сказал Дэн, когда Саманта прильнула к экрану с картинкой, которую ей предложила база данных.

– И что? – возразила Аверилл. – И одуванчики тоже нужно занести в каталог.

– Послушайте, мы не успеем разобрать все образцы до отлета, – сказал Дэн, – и лично я предпочел бы сохранить генетический материал какой-нибудь редкой африканской фиалки, чем простой одуванчик. Разве это преступление?

– Нельзя отбирать образцы по собственной прихоти, – возразила Аверилл. – Кому-то дороже африканская фиалка, а кому-то – одуванчик.

– Я не могу принять то, что не существует объективных стандартов красоты и ценности.

– Это не одуванчик, – наконец сказала Саманта. Она указала на листья у основания растения. – У одуванчика листья… какие-то убогие. А у этого растения они гладкие и красивые. Видите?

– Это официальный ботанический термин? – заглянув ей через плечо, спросил Джош. – «Убогий»?

– Помолчи, – сказала Саманта. – Кажется, я нашла совпадение.

Она прочитала перечень отличительных особенностей растения, которое, как ей казалось, лежало сейчас перед ней. Дойдя до конца, Саманта улыбнулась.

– Это сноудонская ястребинка, – объявила она. – Значится как «редкая».

– О, я слышала о ней, – с ярко выраженным ирландским акцентом произнесла где-то у нее за спиной Алиса. – Считалась практически исчезнувшей вследствие чрезмерного выпаса домашнего скота, но затем какая-то эпидемия выкосила в Уэльсе поголовье овец, и бац! – цветы вернулись.

– Вот видишь! – торжествующе заявила Аверилл. – Это скорее африканская фиалка, а не одуванчик. Я же тебе говорила.

– Ты говорила мне другое, – возразил Дэн.

Саманта отнесла растение в тележку, оставив отпечатки своих пальцев на стеклянной банке.

* * *

Саманта могла обозначать свои детские годы любимыми цветами. Когда ей было пять лет, это был пурпур; в семь – зеленый; а в десять лет ей больше всего нравился темно-синий. Цвет ночного неба сразу после захода солнца, сказала она своей матери, и они вместе снова перекрасили ее спальню. Сверившись с картой звездного неба, мать разместила на стенах светящиеся в темноте звезды, закрепив их кнопками.

Саманта была в темно-синей рубашке, когда отец как-то вечером в июле взял ее с собой в заповедник Уоррен-Филд. Им пришлось оставить машину на стоянке у входа и дальше идти пешком по петляющим дорожкам, прихлопывая комаров. Саманта до сих пор помнила сладковатый медицинский запах репеллента, которым ее обрызгал с ног до головы отец перед тем, как они тронулись, сказав сначала задержать дыхание и зажмуриться.

В дороге они не говорили. Отец не объяснил, зачем они шли в глубь заповедника, в безлунную ночь. Саманта с раннего детства уяснила, что чем больше она разговаривает с отцом, тем с большей вероятностью он ее чего-нибудь лишит. В основном сладкого, но иногда, бывало, каких-нибудь поездок, которые он ей обещал, – в кафе-мороженое, в зоопарк, в гости к дедушке. А вот молчание, как правило, приносило вознаграждение.

Когда они наконец добрались до просторного поля, Саманта была мокрой от пота. Раздвигая высокую траву, отец прошел в середину поля, так, что по обеим сторонам был виден лишь край леса. После чего начал собирать телескоп, прикручивать линзы, складывая в карман снятые с них колпачки. Он достал телефон, чтобы узнать точные координаты, и Саманта увидела его лицо, озаренное голубым сиянием экрана. Глубокие морщины на лбу, проседь в бороде.

– Я хочу, чтобы ты посмотрела в окуляр, вот сюда, очень внимательно, потому что эта штука промелькнет за одну секунду, – сказал отец. – Я скажу, когда именно.

Саманта прильнула к окуляру и стала ждать, старательно следя за тем, чтобы не навалиться вперед и не сбить настройку телескопа или не отклониться назад и пропустить нужный момент. У нее затекла спина, ноги ныли, но наконец отец сказал:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Пять… четыре… три… два… один – сейчас!

Саманта увидела – полоску света, белое сияние среди звезд.

– Ну что, видела? – спросил отец.

– Да, – подтвердила она. – Что это было?

– Финиш, – объяснил отец. – Тот самый астероид, который вскоре столкнется с Землей. Астероиды обыкновенно выделывают на орбите пару петель, подобно преступнику, бродящему вокруг ювелирного магазина перед тем, как украсть из него бриллианты. Я подумал, тебе нужно посмотреть на него, так как, будем надеяться, когда он в следующий раз подлетит так близко, ты уже будешь жить где-нибудь в другом месте.

От этой мысли Саманта ощутила прилив тепла. Эта редкая штука Финиш пролетела мимо Земли, и папа подарил это мгновение ей, вместо того чтобы воспользоваться самому.

Отец присел на корточки рядом с ней. В темноте невозможно было рассмотреть черты его лица, но Саманта различила широкие скулы и провалы под ними.

– Извини, – пробормотал отец.

Он опустил взгляд на кроссовки дочери. Один шнурок развязался, и отец стал его завязывать, своими толстыми пальцами неловко управляясь с короткими концами, мокрыми от грязи.

– Ничего страшного, – сказала Саманта, хотя и не понимая, за что попросил прощения отец. Страх перед Финишем прочно засел у нее в голове. Приближающийся астероид был первым сюжетом вечерних выпусков новостей, главной темой всех новостных сайтов и обязательным анекдотом любого комика.

Теперь, став взрослой, Саманта понимала, что можно было вести до Финиша и другую жизнь. Жизнь без висящего на холодильнике плана эвакуации, без сумок с предметами первой необходимости, сложенных в кладовке. Жизнь, полную планов на учебу и домашние дела, с детьми и домашними животными, пенсией и поминками. И эта жизнь не была прожита в тени Финиша. А отец, заводя дочь, знал, что такой жизни у нее не будет.

Так что, возможно, он просил прощения в первую очередь за то, что дал Саманте жизнь, сознавая, что жизнь эта будет наполнена страхом.

Саманта жалела о том, что не может сказать отцу, что жизнь и так наполнена страхом, кем бы ты ни был. Все, что человек имеет, он может потерять. Осень всегда уступает место зиме, но это ее самое любимое время года – мимолетные порывы красоты перед тем, как ветви становятся голыми.

Когда Саманте в следующий раз пришлось вытягивать соломинки, она поменялась своей длинной с короткой Джоша и в четвертый раз за этот месяц отправилась смотреть орхидеи Хагена.

* * *

– Какая из них ваша любимая?

Хаген недоуменно посмотрел на нее.

Они сажали в горшки принесенные из лаборатории образцы, лишние, которые не понадобятся для «Ковчега». Саманта разровняла на дне горшка камешки, чтобы корни не гнили при чрезмерно обильном поливе. Лишь закончив работу, она вдруг поняла, что это, скорее всего, не понадобится. Оставалось всего четыре недели до отлета «Ковчега», еще через несколько дней после этого астероид врежется в Землю, и тогда, даже если Хаген не погибнет при столкновении, у него вскоре закончится продовольствие. Растение погибнет от недостатка солнечного света до того, как успеет укорениться.

Саманта хмуро посмотрела на горшок.

– Любимой у меня нет, – сказал Хаген.

– Знаете, – заговорщически склонилась к нему Саманта, – они вас не услышат.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Я говорю совершенно серьезно! – рассмеялся Хаген. – Я вижу ценность в каждой из них, и, следовательно, я беспристрастен.

Саманта закатила глаза.

Хаген снова рассмеялся. Крохотные морщинки появились в уголках его глаз. Только сейчас Саманта обратила внимание на то, какие же у него яркие глаза. Они были бы холодными, словно блеклое зимнее утро, если бы профессор не улыбался так часто.