Заколдуй меня - Джек Кертис

Он прождал минут десять, может быть, больше — время летело невероятно быстро. Он обнаружил, что от падения нож сместился — теперь он торчал из ноги под прямым углом, и Ник вытащил его, чуть нажав на рану большим и указательным пальцами, чтобы лезвие шло свободнее. Нож упал в траву и тут же потерялся.

Одной рукой зажимая рану, Ник стал спускаться по склону: он раз за разом подтягивал ягодицы к пяткам, приподнимая колени, потом сгибался и начинал все сначала, повторяя движения гребца, только в обратном порядке. Время от времени он останавливался: когда боль становилась нестерпимой или когда раненую ногу сводило судорогой и он не в силах был ею пошевелить.

Спустившись вниз, он встал на ноги и сделал несколько шагов по дороге в сторону города. В ботинках хлюпало. Он постарался представить, как выглядит со стороны, и воображение нарисовало человека, залитого кровью. Кровь на запястье, кровь на лице, в тех местах, где он вытирал слезы, кровь на одежде, вокруг ран, и кровавый след, тянущийся за ним, словно за улиткой.

Он шел на огни, время от времени впадая в забытье. Каждый шаг отдавался в ушах ударом молота по наковальне и казался целой милей. В ушах звучал голос Луизы: «Мы везде искали. Тебя никто не видел».

Попавшие в лицо брызги вывели его из забытья. Он миновал скрывавшую его скалу и теперь держался за перила дамбы. Ветер по-прежнему швырял на дорогу брызги, но на море уже начался отлив, и стала видна усеянная галькой прибрежная полоска.

Ник посмотрел в сторону отеля и увидел свою машину, припаркованную на асфальтовой дорожке слева от входа. От подножия скалы до нее было чуть меньше двухсот ярдов, а между этими двумя точками располагалось несколько пролетов лестницы, ведущих от дамбы вниз — к воде. Один пролет — напротив отеля, другой — недалеко от того места, где стоял Ник. Здесь, на пирсе, он был хорошо виден. Но меньше всего ему сейчас хотелось наткнуться на руку, протянутую для помощи, или услышать участливый голос.

Он неуклюже, прыжками, преодолел ступеньки и, очутившись наконец на гальке, едва удержался на ногах. Постоял у стены, чтобы отдышаться, прислонившись спиной к шершавому бетону и держась за раненую ногу. При падении рана открылась, но не причиняла сильной боли, только пульсировала. В свете уличных фонарей, падающем сверху, он рассмотрел нагромождение мокрых камней и волнистую линию пены там, куда отступило море.

Он падал почти каждые несколько ярдов — не из-за каких-либо особых препятствий, просто ноги скользили на мокрых, облепленных водорослями камнях. Продвигаться можно было, только подавшись всем телом вперед и вытянув здоровую руку, чтобы, поскользнувшись, опереться на нее. Промокшие полы плаща набрякли. После каждого падения он отдыхал, и отдых становился все продолжительнее.

Ник закрыл глаза и увидел Луизу с Майклом. Они стояли у двери, пока он ковылял к ним в изодранной, залитой кровью одежде.

«Мы везде искали тебя», — произнесла Луиза.

Она хмурилась, удерживая за руку Майкла, словно появление Ника таило в себе угрозу для мальчика.

Он понял: следовало рассказать Луизе, куда и зачем он едет. Выложить все начистоту. Это и было «самым страшным» — рассказать все.

Добираясь от лестницы рядом со скалой до другой, поднимающейся прямо к отелю, Ник падал раз двадцать, не меньше. Боль, словно волны, плещущиеся у берега, окатывала его с головы до ног, яростно, безостановочно и, схлынув на какое-то время, уйдя в раненые плечо и ногу, возвращалась, захлестывая его мутным потоком. На нижней ступеньке лестницы он присел, прижавшись щекой к мокрой и прохладной дамбе. Рука в кармане плаща сжимала ключ от машины, словно талисман, напоминающий о доме.

«Нужно собраться с силами, — подумал он, — и взобраться по лестнице. Пересечь улицу. Сейчас темно, воздух влажный от брызг — это видно по стенам зданий. Если кто-то и встретится по дороге, мокрая одежда не вызовет никаких подозрений. Потом заберусь в машину и на медленной скорости отъеду миль на пять — этого вполне достаточно. Остановлюсь и окажу себе первую помощь. В машине есть аптечка с бинтами, марлей, антисептиками и парацетамолом. Затем поеду домой. Нигде не задерживаясь. Расскажу обо всем Луизе. И, может быть, испытаю наконец облегчение».

Он снова погрузился в мечты. Вот он дома. Мягко светит послеобеденное солнце, в окно виден Майкл, играющий на лужайке. Ник уже чувствует себя лучше. Рука и нога все еще побаливают; но он в тепле и в уюте и знает, что сделал правильный выбор. Луиза сидит в гостиной на большом ситцевом диване и слушает его рассказ о «самом страшном».

Кажется, она слышит его, хотя сам он себя не слышит. Слова слетают с губ в пугающей тишине, достигая только ее ушей... Он вскакивает на ноги.

«Ник!» — восклицает Луиза резко, с укором. И он оборачивается.

«Ник!» — И он оборачивается на звук.

Рука Зено взметнулась вверх, словно предупреждая: замрите, сейчас отсюда вылетит птичка.

Потом раздался несильный взрыв. Белое магниевое пламя вспыхнуло в нескольких дюймах от лица Ника. Он повернулся, покачиваясь на камнях, выставив вперед руки, будто слепой. Весь мир стал белого цвета. Он всматривался в эту белизну, но там была пустота, вакуум, словно зрачки затянуло пеленой.

Что-то коснулось его шеи, обвилось вокруг нее. Как будто Луиза завязывала ему галстук перед званым обедом. Левый конец поверх правого, один конец короче, другой длиннее... В ушах хрустнуло, когда галстук стали затягивать.

Потом кто-то надавил носком ботинка на раненую ногу, и он упал ничком, словно молящийся. Зено уперся ему коленом между лопаток и потянул за удавку. Голова Ника откинулась назад.

На какой-то момент к нему вернулось зрение. Перед ним со скорбным лицом стояла Луиза. В окно позади нее было видно, как Майкл бегает по траве. Все это длилось какую-то секунду, а потом оба они исчезли.

Веревка впивалась все глубже в горло. Рев моря звучал у него в ушах, оглушительный, как грохот плотины. Кто-то волок его к воде, подтягивая дюйм за дюймом мощными рывками. Боль пронизывала все тело.

Дальше не было ничего, кроме взрывающихся звезд, разрывов бомб, огненных вспышек и бесконечного света.

Глава 3

Каждый раз, усаживаясь в тюремной камере, Сэм Паскью покрывался потом. Страх охватывал его еще тогда, когда он шел к тяжелой двери с крохотным окошком по пустынным коридорам и за ним с лязгом запирались железные решетки. И он старался, войдя в камеру, скрыть этот страх.

Так было и сейчас. Стали влажными подмышки, на тонкой ткани проступили капельки пота, и маленький ручеек устремился вниз, стекая с впадины на горле прямо на живот. Он молча ждал, пока напряжение спадет, затем достал из дипломата и аккуратно разложил на столе бумаги с таким видом, словно это было очень важно.

Не поднимая глаз, украдкой оглядел камеру.

«Деревянная скамья, — мысленно отметил он, — на четырех прочных ножках, с перекладинами сверху. Нехитрое сооружение. Незамысловатая мебель. Это не здесь. Это не может быть здесь. Я больше никогда не увижу то место». И все-таки он огляделся — так оглядываются на пустынной улице, прежде чем перейти через дорогу.

Приведя бумаги в порядок, он улыбнулся. Всего одна минута — и он в порядке. Дрожь в руках прошла. Энтони Стюарт хотел ответить улыбкой, но рот ему не повиновался.

— Так вот, Тони, — Сэм почти забыл о страхе, — дата начала судебного процесса утверждена. И я хотел бы спросить вас еще кое о чем: узнать некоторые детали; предугадать, к чему смогут придраться.

Стюарт начал словно заведенный. Он говорил короткими, рублеными фразами, с совершенно неуместными паузами.

— Тот вечер я провел в доме у мамы. С моей мамой. Я провел... Я часто захожу к ней. Ну — раз в неделю... Я часто...

— А как же свидетельские показания? — оборвал его Паскью. — Кто-то показал, что видел вашу машину в ту ночь...

— Это ошибка. Послушайте, в какое время она умерла? Меня не было там. Я был в пятидесяти милях от того места. Я ездил раз или два. В неделю. Каждую неделю. С тех пор, как умер отец. Привозил шоколадные конфеты. Мы находились в комнате, где стоит телевизор. Там все есть. Холодильник. Маленькая плитка — подогревать еду. Журналы, всякая снедь. Телефон. Остальными комнатами она не пользуется. Почти не заходит туда. Мы просидели допоздна. Ее мучает бессонница. Только днем, бывало, вздремнет. Мы ели конфеты. Смотрели телевизор. — Улыбка как бы витала вокруг его лица, прикидывая, где бы лучше расположиться. — Годится? — спросил он с таким видом, будто Паскью, стоит лишь постараться, — и он расскажет эту историю не хуже самого Стюарта.

Паскью прочитал по бумаге номер автомобиля Стюарта и время, когда он был замечен. Стюарт покачал головой. Он сидел, подложив под себя ладони, как школьник.

— Спросите у моей мамы, — добавил он. — Вы или кто угодно. Это Паскью уже сделал. Дневная сиделка проводила его вверх по лестнице. Эмми Стюарт смотрела телевизор, сидя на кровати. Воздух в комнате был спертый, резкий запах пота перемешивался с запахом недоеденной пищи. Окна были плотно закрыты.