Навои - Айбек

Алишер — мы это хорошо знаем — с отроческих лет сочинял стихи на двух языках и был известен под прозвищем Двуязычный. Когда Алишер служил при дворе ныне покойного Абу-ль-Касима Бабура, ему было, видимо, лет пятнадцать. В это время его стихи на тюркском и персидском языках уже ценились в народе и среди поэтов. Приняв в персидских стихах псевдоним Фани — Тленный, Преходящий, — а в тюркских — Навои — Мелодичный, — этот отрок рассыпал такие дивные жемчужины из моря слов, что самые искусные стихотворцы немели в удивлении. Выдающиеся поэты Герата уже в то время на собраниях разбирали его газели.

— Говорят, — перебил Султанмурад, — почтенный старый поэт Лутфи заявил однажды, что за один стих молодого Навои на тюркском языке он готов отдать все свои газели, написанные за долгую жизнь, Что вы скажете об этом? — Без сомнения, это истина. Сам почтенный Лутфи при мне много раз восхвалял волшебное перо Алишера, — ответил Тураби. — Действительно, чудесный калам юного Навои открыл неисчерпаемые сокровища тюркского языка. О том, насколько Алишер силен и сведущ во всех науках, вы сами можете спросить у ваших почтенных наставников, великих ученых нашего времени. Алишер много лет учился в Герате и Мешхеде.

— Мударрис Фасых-ад-дин говорит, что Алишер обладает широкими познаниями во всех сферах человеческой мысли, — задумчиво проговорил Султанмурад, — от истории, философии, логики и музыки до стрельбы из лука — он не пренебрегает никакой отраслью знания.

— У Алишера Навои прекрасный почерк, — вставил Зейн-ад-дин, — а его музыкальные сочинения свидетельствуют о большом искусстве в музыке. Незнание музыки он считает величайшим недостатком поэта.

— Как это правильно! — заметил Султанмурад. — Поэт должен глубоко вникать не только в музыку слова, но и в музыку мысли. Ну хорошо. А что же, Алишер Навои ездил в Самарканд со служебным поручением?

— Нет, учиться наукам, — кратко ответил Тураби.

— Учиться? — недоверчиво переспросил Султанмурад. — Во времена Мирзы Улугбека[22] Самарканд действительно был сокровищницей знаний, но нынешнему Самарканду далеко до этого! Теперь в благословенном городе поселилось несколько невежественных шейхов. Вместо книг, наук и искусств там занимаются молитвами, чудесами и радениями. Солнце науки переселилось из Самарканда на небеса Герата. В любом гератском медресе можно найти выдающихся ученых из Самарканда.

— Погодите, друг мой, — прервал его Тураби. — Знатные люди, вернувшиеся из подобного раю Самарканда, и друзья, которые ездили туда для торговли или других дел, рассказывали вашему покорному слуге, что Алишер учился там у знаменитого правоведа Ходжи Фазлуллы Абу-ль-Лейси. Этот ученый относился к Алишеру, как отец к сыну. Правитель Самарканда Ахмед-Ходжи-бек, тоже хороший поэт, поддерживал с Алишером дружеские отношения. Я даже слышал некоторые подробности об образе жизни Алишера. Бывали дни, когда у него не оставалось ни теньги[23] на расходы.

Гордость и щепетильность мешали ему просить помощи у Ахмед-Ходжи-бека. Это знают все близкие к Алишеру люди. Почему бы этому быть неправдой?

— Верно, — живо ответил Зейн-ад-дин. — Если бы спросить самого господина Алишера, он, может быть, ответил бы так же, как вы, что он брал уроки у Ходжи Фазлуллы Абу-ль-Лейси. Но это лишь внешняя сторона событий.

— В чем же истина? — спросил Тураби.

— Как передают некоторые лица, достойные доверия, между покойным государем Абу-Саидом-мирзой[24] и Алишером установились довольно холодные отношения. Абу-Саиду-мирзе не нравилось пребывание Алишера в Герате. Поэтому года три тому назад Алишер был вынужден оставить Герат и отправиться в Самарканд. Истинные же причины вражды между государем и поэтом, несомненно, политического характера. Подождите друзья мои, я кое-что расскажу. Известно, что злейшим врагом покойного султана был наш теперешний Государь, его светлость султан Хусейн Байкера. Между его величеством и Алишером давно возникли Дружба и приязнь. Кроме того, дяди Алишера по матери были близки к Хусейну Байкаре, помогали ему в его борьбе за престол. Думается, что теперь вполне понятно, почему Абу-Саид-мирза недоверчиво и подозрительно относился к Алишеру?

Тураби кивнул головой в знак согласия. Султанмурад, который с глубоким интересом прислушивался в их спору, сказал, многозначительно взглянув на своего товарища:

«— В словах Зейн-аддина разум находит больше истины. Мой друг, — со смехом продолжал он, — может сделать ошибку даже в молитве, которую повторяет пять раз в день, но он безошибочно знает подноготную гератских событий.

Все засмеялись. В это время к кондитеру пришли новые гости, и у всех на устах было одно имя: Алишер!

Туганбек долго ходил по базару. Запах свежих лепешек и всевозможных яств, доносившийся из харчевен, крепко бил в нос и наполнял рот слюной. В кишках урчало от голода, во всем теле чувствовалась, слабость.

Три месяца назад, когда Туганбек после долгих скитаний пришел в этот город, при нем было двадцать пять динаров.[25] Благодаря величайшей бережливости ему удалось на некоторое время растянуть эти деньги. Но вот теперь он уже две недели бедствовал: у него не осталось ни одной теньги. Густо рассыпая обещания, он выудил несколько динаров в долг у мясника, хлебника. Из вещей, годных для продажи, у него остался только кинжал с рукояткой из слоновой кости, отделанной серебром. Но он предпочел бы умереть с голоду, чем расстаться этим клинком: он верил в волшебную силу своего клинка, как многие верят в могущество молитвы и ладанки. Притом, его кинжал — наследство отцов и дедов; он был спутником счастья могущественных предков.

Туганбек не искал на базаре какого-либо заработка. Мысль о работе ни разу не приходила ему в голову. В своей заносчивости он всякую работу считал для себя унизительной. В то же время ему не казалось трудным неделями носиться в снежные бураны верхом на коне, переплывать грозные потоки, переваливать через горы, в знойные летние месяцы терпеть голод и жажду, борясь с песчаными заносами — в бескрайних азиатских степях.

Бродя по пестрому, шумному, крикливому гератскому базару, Туганбек жадными глазами глядел на лавки, набитые индийскими, персидскими, китайскими и египетскими товарами. При виде пышно одетых беков, пролетавших на быстрых, как молния, конях, в его глазах вспыхивала зависть.

Под вечер голод одолел его — он остановился перед лавкой торговца оружием. Крепкий, бодрый старик встретил его ласково:

— Что нужно, бек-джигит?

— Старик, выручите меня из беды. Я вовек не забуду вашей милости, буду вспоминать вас, словно отца.

Старик был искусен в своем деле и знал сталь, как никто другой. Он не только умел определить качество клинка, но мог сказать, где клинок изготовлен — в Багдаде ли, в Исфагане, или в Самарканде.

Оружейник мельком взглянул на кинжал, и глаза его заблестели; но, желая приобрести товар подешевле, он сказал равнодушно:

— Бек-джигит, я только продавец. Я ищу покупателей, способных оценить по достоинству хорошую вещь, но, если ты сейчас в беспомощном положении, я готов выручить тебя. Ведь я никогда в жизни не строил мечети или медресе, не воздвигал усыпальниц в честь великих святых, не бывал в благородной Мекке и не прикладывал к глазам земли, по которой ступал наш пророк. С чем же я приду в чертоги аллаха?

— Отец, — сказал Туганбек, потирая лоб, — я не намерен продавать кинжал.

— Так что же тебе нужно? — спросил старик, захватывая в горсть свою длинную остроконечную бороду.

— Пусть кинжал останется вам в залог, — ответил Туганбек, присаживаясь в углу лавки. — Дайте мне пять динаров. Ровно через месяц я принесу вам шесть динаров и возьму свою вещь обратно. Если судьба не пошлет мне удачи, мы сторгуемся. Вы оцените кинжал по справедливости.

Старик некоторое время молчал, пряча глаза под густыми бровями. Потом нерешительно сказал:

— Ты поставил меня в затруднительное положение, джигит. Что мне делать?..

— Я пришел к вам с отчаяния, — проговорил Туганбек просительно. — Мой покойный отец положил этот кинжал в колыбель под подушку. С тех пор как я себя помню, он всегда при мне.

— Верно, джигит. Этот стальной клинок охранял тебя от бедствий, с ним у тебя связаны дорогие воспоминания. Потому ты и ценишь его. Но не думай, что я буду показывать твой клинок всякому покупателю. Нет, я отдам его такому же любителю оружия, как ты. Тот человек хороший клинок ценит больше, чем прелестную возлюбленную. Он — сын бека из рода Барласов.

Надежды Туганбека рухнули. Он протянул руку за кинжалом. Но старику не хотелось упустить драгоценную вещь. Надеясь приобрести ее через месяц за бесценок, он порылся в кошельке и сказал: