Редкие девушки Крыма. Роман - Александр Семёнов

Она так и не устала и, когда на привале мы переоделись для купания, обнажила такое гибкое, точёное, изящно мускулистое тело, что я вновь присвистнул: на что надеялся? Да когда мы все тут ляжем, она достанет из кармана платочек вытереть лоб. Довольно много моих знакомых девушек – пожалуй, больше, чем мужчин, – ходят в тренажёрный зал, ворочают разнообразные тяжести и могут похвастаться рельефом, – но вот сразу понятно, когда он искусственный, для красоты, и мышцы напоминают подушечки, от сильных движений готовые лопнуть, а когда – такой же настоящий, как сказочная рубашка, в которой кому-то довелось родиться.

– Если б я снимал кино, позвал бы тебя непременно, – сказал я.

– На роль Сары Коннор? – спросила Женя, улыбнувшись совсем не по-терминаторски.

Я отрицательно качнул головой.

– На роль Кити в «Анне Карениной».

– Спасибо, – ответила она, – чудесная девушка… но, боюсь, тридцать лет многовато для неё.

– Больше двадцати бы не дал, – вмешался рыжебородый Даниил, и я кивнул, хотя на самом деле дал бы ей двадцать четыре.

– Пока ещё нет, – уточнила Женя, – юбилей через полгода.

Она сидела на пенке, вытянув длинные ноги; розовые подошвы с налипшими иголками, песчинками, со свежими вмятинками от камней притягивали взгляд, как солнечные зайчики.

– Не устал? Хочешь, погуляю по твоей спине? – предложила она. – Не бойся, не сломаю, в нормальной жизни я травматолог-ортопед.

– В нормальной… – передразнил босс Игорь. – А здесь тебе ненормальная?

– Здесь космическая, не придирайся.

– Не боюсь, – сказал я, – и не устал, но всё равно погуляй, спасибо. Давно уж по мне никто не гулял.

– Тогда ложись сюда, как раз подержусь за ветку…

Я растянулся на животе, Женя отряхнула ноги, встала на меня и оказалась тяжелее, чем ожидал. Думал, и не почувствую, но тем приятнее вышел сюрприз.

– А ты режиссёр? – спросила Женя сверху. – Или вообще имеешь отношение к кино?

– Нет, я редактор, – ответил я, разглядывая муравьёв, наглухо сцепившихся жвалами.

– Журнала какого-нибудь?

– В издательстве, редактор переводов.

Я мысленно поставил десять тугриков на муравья поменьше. Спорщики повалились на бок, перекувырнулись, затем большой потащил было маленького, но тот уцепился задними и средними ногами за шишку…

– И твою фамилию пишут на обложке? – спросила Соня.

– На последнем листе мелкими буквами.

– Здорово! – сказала Женя. – Значит, книги выпускаешь. Буду знать, к кому обращаться за новинками.

Я думаю, что работа врача куда интереснее и уж несравненно важнее для людей, чем моя, редакторская, их даже рядом поставить нельзя. Но если Женя и в моём деле увидела что-то особенное, достойное восхищения, спорить не буду. И не подумаю даже. Со стороны виднее, мне ли не знать…

Я расцепил муравьёв сосновой иголкой и сдул: одного влево, другого вправо.

– Нет такого редактора, кто не мечтал бы стать Дюма-отцом! – весело сказала Женя. – Я права?

– А?.. Да, несомненно, – отозвался я. – Но ты ведь знаешь, кем был Чехов.

– По-моему, терапевтом?

– Ну, для меня это уже тонкости. Мне главное, что доктор.

– Вот все вы так…

Женя, стоя на моих лопатках, перекатывала вес вперёд-назад и каждый раз, двигаясь к носкам, нажимала большими пальцами на точки у основания шеи, отчего по телу разбегалась электрическая рябь, то тёплая, то прохладная. Ощущение было балдёжное – знаю, что неприличное слово, но другое в голову не идёт.

– Кто ещё хочет, записывайтесь в очередь! – объявила Женя и развернулась поперёк спины. – Не только мужчины, девочек тоже касается!

Рискнуло, кажется, двое.

2

К вечеру мы добрались до Отрадного озера. Узкий мыс, где мы разбили палатки, был похож на высунутый кончик языка, и в центре его нас ожидала приманка: очаг, обведённый кольцом седых калёных валунов, и четыре бревна, сверху отполированных до тусклого блеска. Я присел на самое толстое, провёл ладонью по окаменевшему боку и нащупал россыпь отверстий, очень похожих на пулевые. Да уж, какие-то секреты хранит это место. Не раз и не два, наверное, этот язык втягивался в лес, забирая с собой доверчивых туристов…

Но если так и случалось, то разве что давно. А теперь здесь был маленький песчаный пляж, над ним росли сосенки, едва заметные среди лилового кипрея, мохнатый вереск в сиреневом цвету, голубичник ростом мне по пояс и ни одного большого дерева. Игорь сказал, что недалеко от нашей стоянки – заброшенный пионерский лагерь, когда-то знаменитый на всю Ленинградскую область. Вода в озере оказалась чистой, в лесу неподалёку от берега мы отыскали полуразваленный забор, и доски пригодились на дрова.

Пока Женя с помощницами готовили ужин, все остальные молчали, окружив котёл. В фантастической книге он непременно зарядился бы энергией от наших взглядов и улетел на другую планету или, в крайнем случае, сварил бы не пшеничную кашу с ломтями вяленого мяса, а что-то невиданное, колдовское. Возможно, так произошло и наяву. Порция оказалась меньше тех, к которым я привык дома, но добавки не хотелось, и как же было здорово после целого дня ходьбы не натрескаться, не впасть в сонное отупение, а остаться лёгким и открытым для жизни.

После ужина мы искупались, а спать было рано, совсем ещё светло. Мы сели у костра, пустили по кругу гитару: она забралась на колени одному, другому, но всё ей что-то не нравилось. Я знал, кого она в конце концов выберет. Любят меня гитары, да я и в каждой из них, даже в самой простой, с грифом на винте и треснувшей декой, вижу красавицу. Играю, что уж тут, примитивно, по-дворовому, но чисто и с хорошим чувством ритма. И неизменно волнуюсь, беря в руки инструмент, – так, что даже песни в первое мгновение вылетают из памяти. Только что знал тысячу… и где вы все? Отзовитесь!..

В тот вечер я заранее решил, с какой песни начну, и удерживал её в голове изо всех сил, чем бы ни занимался. Здесь её точно не слышали, пусть удивятся. Взял гитару, коснулся струн, почувствовал ответный посыл, о многом говорящую вибрацию… да, конечно, мы поймём друг друга. Слегка подкрутил колки: слух мой далеко не абсолютный, но звуки открытых струн впечатаны в него намертво, а когда идеально состроишь открытые струны, всякий раз вылезают мелкие капризы при нажатиях, и у каждой гитары почему-то свои, с каждой надо договариваться отдельно. Но вот, кажется, договорился, сыграл короткое вступление и запел:

Хоть на миг, но останьсяВ этот призрачный вечер…В электрическом вальсеГибнут бледные свечи.В тихом шуме иллюзийРастворяются тени,И скользят, как медузы,Блики чьих-то видений…

– Здорово, – дослушав до конца, сказала Марина, на вид самая домашняя из всех и единственная, кто шёл в поход с мужем. Она даже утёрла слёзы, но не от избытка чувств, как мне в первый миг показалось, просто дым летел в глаза.

– Спасибо, это девочка из моей школы сочинила, – ответил я. – Вика. Виктория Лазарева.

– Ай, не обманывай, – сказала коротко стриженная Соня, повязавшая голову чёрной косынкой с черепом и перекрещенными косточками. – Сам, наверное?

– Нет, нет, честно. Если бы так умел, то и не скрывал бы, наоборот – гордился. Мы в школе организовали ансамбль, она сочинила две песни. Я только аккорды подобрал. Да и то вышло не оригинально, заметил уже потом. Похоже вот на это:

Как же всё это было недавно-давно…2

– Не так и похоже, поверь мне, мой друг!.. – успокоила Женя, подхватив мелодию, и, когда затихли последние смешки, продолжала: – Ты слишком самокритичный. И ведь без кокетства, всерьёз, вот что интересно. Видела я вас, творческих, ты первый такой.

Это было приятно слышать: вряд ли хоть один редактор или космонавт захочет выглядеть кокеткой, тем более в Жениных, красивых и искренних, глазах. Я, по крайней мере, такого не могу представить. Точнее, представить-то смогу, если надо, но понять – нет. Вот только не считал я себя каким-то особенно творческим. Так, разве что… совсем немного.

– А ты учился на юге, верно? – спросил наш босс.

– Да, кстати, мне тоже так показалось, – добавила Женя.

– В Крыму, – ответил я, – но живу здесь уже тринадцать лет. А почему вы так решили? Неужели до сих пор черноморский акцент?

– Нет, просто есть в тебе что-то такое… – Женя пошевелила тонкими пальцами, глядя вниз, на пурпурно-чёрные угли.

– …как будто кавказское, но не совсем, – договорила за неё Марина.

Я кивнул:

– Тормозят в городе, проверяют документы. Хоть раз в месяц, но бывает. На самом деле балканское, у меня один из дедушек серб. А родиться вместо Крыма я бы вполне мог на Дальнем Востоке или, скажем, в Североморске. Отец – морской офицер. Куда направляли, там и служил.

С милицией, если уж зашла речь, трудностей не испытываю: проверили, отпустили, ребята в последнее время почти все младше меня, толковые, доброжелательные, порой даже зовут к себе в славные ряды. Кто мог доставить неприятность ещё несколько лет назад, так это скинхеды. Было дело, я носил в кармане связку гаек и шайб на гитарной струне, и лишь после того как пустил её в ход и крепко рассёк одну непонятливую голову, эта публика исчезла с дороги. Вероятно, облик приобрёл необходимую завершённость, в глазах отчётливо проступила готовность идти до конца. Но об этом я у костра не распространялся, и беседу мы продолжали самую мирную.