Новое назначение - Евгений Васильевич Шалашов

есть — вон здание, похожее на длинный сарай, не снятая до сих пор надпись со старой орфографией «Мобилизаціонный пунктъ». Около входа часовой.

М-да, не похоже, что меня собираются мобилизовывать в Красную армию.

Глава 2. Честь мундира.

Меня втолкнули в «Мобилизаціонный пунктъ» и закрыли за спиной дверь. Спасибо, прикладом не врезали для скорости. Знаю, что после такого «ускорения» бывали и сломанные позвонки, и треснувшиеся лопатки.

Постоял пару минут, подождал, чтобы глаза привыкли к темноте, потом пошел осваиваться с новым пространством.

Здесь ничего не изменилось со времени моего последнего посещения, да и чему меняться? Народа немного, не больше сорока человек, и свободное место отыскал без труда.

— Кем будете? — поинтересовался сосед — дядька средних лет в форменной шинели чиновника, но без петличек, позволяющих определить ведомство.

— Чекистом, — честно ответил я, но чиновник отчего-то мне не поверил. Скривился, словно ему предложили лимон без сахара, и отвернулся, отчего я совершенно не расстроился. Никак не хотелось начинать «отсидку» с разговоров. Дайте вначале в себя прийти, разговоры потом.

Хотелось устроиться поудобнее, но как это сделать, если ни кровати, ни нар, а лишь голый пол? Одно из стекол выбито, откуда нещадно дуло. По сравнению с этим «Мобилизаціонным пунктом» архангельская тюрьма вспомнилась с толикой грусти — комфортабельное заведение, куда примыкала стена печи, двухъярусные кровати с матрасами и одеялами, а уж комната для задержанных в здании английской контрразведки покажется санаторием. Про Мудьюг вспоминать не станем, да и провел я там всего одну ночь.

А ведь здесь не топят. Уже сейчас довольно прохладно, а ночью грянет настоящий дубак! Эх, зря я так недружелюбно общался с соседом, иначе у нас имелось бы две шинели на двоих — одну расстелить на полу, второй укрыться, так гораздо теплее.

Отстегнул хлястик, соорудил из шинели нечто похожее на спальный мешок. Вроде, теперь лучше. Задумался — снимать ли сапоги, но решил, что пока рано.

А ведь у меня скоро «юбилей». В марте исполнится два года с момента моего «попаданчества», а за это время меня уже второй раз арестовывают.

Насколько позволяло зрение и освещение, сумел разглядеть, что треть моих сокамерников — люди гражданские, в черных шинелях или пальто, а все остальные — офицеры. У некоторых даже погоны не сорваны. Часть — в опрятных и чистеньких шинелях, явно «тыловики», а большая — в истасканных и изгвазданных, кое-где прожженные, с дырками от пуль — «окопники». Вот, они уже о чем-то горячо спорят. Может, выясняют, кто из них больше «родине ценен», а может, спорят о тонкостях битвы при Каннах, где Ганнибал разгромил численно превосходящую армию римлян, и гадают — отчего не устроили большевикам нечто подобное под Холмогорами.

Мне бы полагалось ломать голову — за что арестовали, что со мной будет дальше, но лезли абсолютно другие, неподходящие, если не сказать дурацкие, мысли: для чего строился этот «мобилизационный пункт»? На школу или иное учебное заведение не похоже, на госпиталь тоже, да и не задействуют госпиталя для иных дел. Может, раньше здесь размещался какой-нибудь гимнастический зал? В Архангельске, помнится, имелась собственная военная гимназия, должны же ее воспитанники где-нибудь заниматься фехтованием и гимнастикой? Не выдержав, я обратился к соседу:

— Сударь, если вам не сложно, не соблаговолите ответить на один вопрос? Не подскажете, для каких целей служило это помещение?

Чиновник оторопело уставился на меня, часто-часто моргая ресницами, но потом ответил:

— Это здание милсгосударь, строилось как мобилизационный пункт для резервистов и ополченцев в девятьсот тринадцатом году.

— А у нас были ополченцы? — удивился я.

Мой собеседник заморгал еще сильнее.

— Бывшему офицеру непростительно забывать подобные вещи, — покачал он головой и назидательно произнес: — К Великой войне готовились заблаговременно. Потому еще в тринадцатом году отстроили несколько зданий для военных нужд, а потом начали проводить регистрацию офицеров запаса, а из отставников создали резерв для возможного ополчения.

— А с чего вы взяли, что я бывший офицер? — поинтересовался я.

— А кем вы еще можете быть? — ответил чиновник вопросом на вопрос, словно еврей. — Солдат сюда не приводят. И шинелька ваша еще ни о чем не говорит — может, решили замаскироваться, или вас разжаловали, за то что вы какого-нибудь генеральского адъютанта по морде двинули. Вон, как сейчас.

И впрямь, наши соседи-офицеры от споров перешли к рукопашной, сцепившись друг с другом с такой яростью, словно бились не со своими соратниками, а с красными. Вон, тыловик опрокидывает фронтовика одним ударом, а два окопника уронили на пол штабного, и теперь с наслаждением пинают ногами, вымещая давнюю неприязнь.

Вмешиваться в драку я не собирался, а уж разнимать — тем более. Полезешь, можно огрести, что от одной, что от другой стороны. Тыловики и фронтовики, это как муж с женой. Противоположности, а друг без друга не обойтись. А уж коли случится семейная ссора, переходящая в потасовку, лучше не лезть, нехай сами разбираются.

Наша охрана какое-то время бездействовала, позволяя офицерам выпустить пар, но потом открылась дверь, и в нее заглянул человек с винтовкой.

— Эй, золотопогонники, мать вашу так! Опять драку затеяли? А ну...

Раздался выстрел, с потолка посыпалась побелка, арестанты притихли и, бросив свое увлекательное занятие, начали разбредаться.