Варела - Игорь Валентинович Денисенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И хозяин, кажется, прочитал мои мысли.
— Я родился в тот день, когда умер Иван Грозный.
— Мои соболезнования, — брякнул я. Не люблю пафосный тон. И прикинул в уме, что это было лет пятьсот назад.
— Но пока я живу в этом доме, — продолжил векхтер, игнорируя мои соболезнования — то бессмертен, поскольку дом вне времени, и вне пространства. Увидеть дом, и попасть в него может только векхтер, который живет в нем, или варела! Бессмысленно объяснять, о функциях и возможностях варелы, ты сам должен их вспомнить, почувствовать.
— Исчерпывающее объяснение, — кивнул я. То, что предлагает мне этот старик — это шанс реально проверить, кто же я такой, тем более, что слишком много в моей жизни было малообъяснимого и необъяснимого вовсе. И что-то мне приходилось додумывать, дофантазировать себе, и жизнь каждый раз опровергала мои фантазии. Как же я устал от этой чехарды, от жизни, от самого себя. Внутренняя опустошенность, можно сказать, превалировала в душе. И хоть, я не мог сказать, что на сто процентов поверил старику, но его предложение несло надежду, наконец, со всем этим разобраться.
Проследовав до двери кладовки, ощутил знакомое покалывание в кончике пальцев и взялся за ручку двери. На меня нашло. Словно волной окатило последними воспоминаниями поездки по дороге в Шубенку. Такая была тоска на душе… …
* * *
Живу в автобусе, который едет по разбитой дороге. Стою, прижатый лицом к дверям, на задней площадке под завязку набитого автобуса. И вижу, как мелькает жизнь. Одни картинки сменяются другими. Бегут и пропадают за задним стеклом, замазанным грязью. И автобус подпрыгивает на ухабах и колдобинах и плюхает мутными лужами. Их брызги залепляют стекло и оно становиться всё более мутным и грязным. Сквозь сетку рыжей грязи всё больнее смотреть на прошлое. И трудно одним глазом смотреть в прошлое другим в будущее. В будущее через головы пассажиров. В будущее такое смутное и кряхтящее. И я смотрю в настоящее, в те образы что проходят. Но я не хочу их видеть. Не хочу, чтобы автобус вез меня неизвестно куда, туда … Туда, где меня никто не ждёт. Не хочу прокладывать себе дорогу локтями и ползти по головам, чтобы стать водителем и изменить маршрут. Откройте двери и дайте мне выйти! Дайте мне выйти….
* * *
Ох! Не о том мечтал Сергей Краевский, когда поступал в академию. То, что погони и перестрелки, это хреновая романтика проваленной работы, он узнал уже на первых этапах обучения, но в глубине души всё еще мечтал работать Штирлицем, где-нибудь за бугром, и желательно в штатах.
Вышло совсем иначе. По окончанию, он вернулся в родной Мухосранск (как с ненавистью именовал родной город), где в одноименном подразделении и занялся непонятно чем. Четырехэтажное здание областного отделения комитета, располагалось на улице Комсомольской, прямо напротив областного драматического театра имени Максима Горького. Мало того, что в отличии от благолепия театрального здания украшенного колоннами и лепниной на фасаде, фасад же комитета венчала серая бетонная выпуклость, весьма напоминающая массивную человеческую часть тела, хорошо хоть не разделенная посередине на ягодицы. А уж то, что за парадным входом были лишь плохо освещенные коридоры, да разбросанные вдоль них маленькие кабинеты, он совсем не ожидал. От обилия же документов, ему стало плохо. …. В сейфе его предшественника, скопилась такая груда папок, что разгребать её и изучать надо было бы пару месяцев. А этого совсем не хотелось.
— Что ж, — скрипнув зубами, сказал сам себе Сергей, — Надо, так надо… За пару ночей изучу.
И стал изучать…. Дело ему было поручено одно, это он знал точно. Но тут, же впал в ступор, поскольку не видел никакой связи между своим делом и тому, что он прочитал. Поскольку первой и самой старой папкой, оказалась папка из прошлого века, и имела явно милицейский вид внешне и внутренне, ведь речь шла о краже грузовой автомашины ЗИЛ, и о без вести пропавшем Иване Николаевиче Карпуке 1956 года рождения, уроженце деревни Семеновки. Оба происшествия тогда были объединены в одно дело, поскольку машина пропала вместе с водителем. Дело было закрыто за давностью лет ещё в двадцатом веке. Всё это было очень интересно, но на самом деле перед глазами Сергея всё еще крутился и крутился шарик из хлебного мякиша, и он никак не мог избавиться от ощущения, что это самое интересное, что он видел в жизни. Он понимал, что это бред, это наваждение, чушь, но что-то сидевшее глубоко внутри — утверждало обратное… Там что-то было за этим шарикам, что-то очень важное должно было открыться за его вращением….
* * *
Было полное ощущение, что я оказался в переполненном зале ожидания железнодорожного вокзала где-нибудь в Барнауле. Даже на миг померещились аналогичные деревянные сиденья. Нет… Показалось. Похожие, но не такие. Вот я зашел, и ничего не произошло. Никто из присутствующих, не кинулся мне на шею, как солдату освободителю, вернувшемуся с войны, никто не пал ниц, и не встречал как мессию. На меня покосились и только. Зашел человек, значит ему надо.
Цыгане, почему-то решил я, оглядев присутствующих. Черные с синим отливом, как крылья ворона волосы, некоторые носатые лица, у всех большие глаза, темные. Карие или черные вроде. В целом впечатление, что все присутствующие одного рода-племени. Ребятишки бегают и лопочут что-то на своем, только им понятном языке. Протянутые веревки с развешенным на них мокрым бельем, там и сям пересекающие помещение, немного скрадывали размеры огромного зала, уставленного рядами лавок. На лавках лежали, сидели люди. На лавках же громоздились какие-то тюки, узлы, чемоданы, сумки, мешки. Ощущения кочующего табора. Детишки визжали. Женщины громко на весь зал выясняли отношения. На лавках лежали в основном мужчины что постарше, да старики и старухи. Большинство на лавках спали, некоторые просто бездумно таращились в высокий потолок, украшенный большой люстрой со стеклышками под хрусталь. В углу молодежь азартно резалась в карты. И периодически что-то выкрикивали. И что делать? Вывести их туда, откуда я пришел? Я обернулся, но двери, через которую я вошел за спиной не оказалось. Её просто не было… Стена.
Меня кто-то дернул за рукав плаща, я обернулся и
