Надпись на сердце - Борис Привалов

Метрах в пятидесяти от правления, на перекрестке, остановилась машина. Из нее вышел сухопарый мужчина в холщовом картузе, с маленьким чемоданчиком в руке. Приезжий поблагодарил шофера, и тот ответно с почтением приподнял свою кепку.

Так как я по собственному опыту знал, что водителей попутных машин уж в чем, в чем, а в излишке вежливости обвинить никак нельзя, то решил, что мужчина с микрочемоданчиком какой-нибудь известный деятель районного масштаба.

Но приезжий вел себя необычно. Он быстрыми шажками пересек улицу, заглянул в распахнутое окно ближайшей избы, покрутил головой, словно прислушиваясь к чему-то, и зашагал дальше.

Холщовый картуз, мелькая среди домов и огородных плетней, пересекая улицу, снова скрывался. Он двигался каким-то особым маршрутом, то удаляясь от дома правления, то показываясь совсем рядом.

«Кто это? — гадал я. — Радиотехник? Но на крышах большинства домов, куда он заходит, нет антенн. Заготовитель кротовых шкур?»

Но все мои домыслы не объясняли его поведения.

Возле правления обладатель холщового картуза оказался в тот момент, когда долгожданная бричка с председателем колхоза наконец-то подкатила к крыльцу.

— Ты, корреспондент, прости, — сказал председатель, завидев в окно мою физиономию, — я у трактористов застрял. Но считай, что тебе повезло нынче: вот знакомься — Минутыч. Мой советник по колхозным делам.

Мужчина с чемоданчиком довольно равнодушно приподнял свой картуз, затем снова натянул его на голову.

Минутычу было лет под шестьдесят. Светло-коричневое лицо было покрыто тяжелыми глубокими морщинами. Такими глубокими, что солнце не сумело опалить их до дна, и стоило Минутычу улыбнуться, как морщины расправлялись и лицо его покрывалось сеточкой белых бороздок.

— Ну, как у нас на сегодняшний день обстоят дела? — спросил «глава», когда я и Минутыч вошли в председательский кабинет.

— Да, кажись, ничего... — молвил Минутыч, вешая картуз на гвоздик к стене. — Петр Миронов по-прежнему лучший свинарь, а вот его брательник Лешка — тот лентяй лентяевич, за ним глаз да глаз нужен.

— Вы обратите внимание, — сказал мне председатель, — ведь Минутыч только приехал, никого старик не видел еще, ни с кем не разговаривал, а докладывает обстановку в точности! В прошлом году Тосе Мирошиной рекорд предсказал за два месяца вперед.

— Ладно-ладно, — отмахнулся Минутыч, — вот уйду, тогда и говори заглазно, что хочешь. А пока слушай... Михеев исправляется — сразу видно. На днях небось ему прополку на собрании устроили?

— Было дело! — засмеялся председатель. — Ух, и жаркое же дело! Два часа бурлили!

— На тракториста Семена, — продолжал Минутыч, — обратите внимание. С парнем что-то неладное происходит. Всегда был такой аккуратист, а нынче внимание растерял, меньше с себя спрашивать начинает. Может, влюбился? Любовь-то, она у каждого по-разному протекает: кто на все рукой махнет, а кто, наоборот, с души своей больше требует. Что же до Нины Гуровой и Маши Хмелевой, то Нина, вот помяни мое слово, соревнование выиграет. Она не нахрапом берет, как Маша, а по-научному, с соображением. Подтяни ты Хмелеву, пока не поздно еще. Авралит девка. Работает допоздна, встает чуть свет, думает голой силой свое взять. А ей невдомек, что умные-то по-другому работают, без спешки, без паники, а толку больше. Поговори с Хмелевой, председатель... Ну, я потопал, еще кой к кому тут заглянуть требуется. Попозже свидимся...

Минутыч встал с табуретки, надел картуз и вышел, так и не выпустив ни на минуту чемоданчика своего из рук.

— Кто это? — спросил я, как только дверь захлопнулась.

Вероятно, лицо у меня было так измучено любопытством, что председатель расхохотался.

— Это заведующий нашей районной часовой мастерской. Большой ценности старик. По паспорту он Минай Пафнутьич, но народ по-своему переиначил — Минутычем. Минутыч свою теорию имеет: время, говорит, в основе всего. Минутыч как часовых дел мастер имеет дело со временем во всех его проявлениях. Вот он идет по деревням (а свой район знает, как часы), зайдет туда-сюда, посмотрит на ходики, на прочие механизмы, как они тикают, — и весь характер хозяйский как на ладошке перед ним. Минутыч говорит, что легче всего настроение да поведение по часам узнавать. Вот он о Петре Миронове сказал, дескать, по-прежнему лучший свинарь. Почему? Да потому, что у Петра часы старые, заслуженные, еще с фронта, а идут аккуратно, секунда в секунду с сигналами точного времени и ни разу в мастерскую на починку не сдавались. По ним солнце, как говорится, восходит и заходит. Значит, человек время свое умеет беречь, к работе относится со смыслом, аккуратно. Такой и на ферме точен, расчетлив, каждую секунду учитывает. А ежели часы шагают вразвалку, а их даже к мастеру не несут, значит их владельца время мало интересует. Бездушные рассуждают так: отработал свои часы, что положено, а там хоть потоп. Вот Минутыч про Лешку-то говорил, брата Миронова. Факт, ленится парень. Или вот тракторист Семен, хороший хлопец. Но тут его из соседнего колхоза паренек один крепко обогнал, и Семен наш запечалился, веру в себя потерял. Минутыч и заметил: всегда в избе Семена часы точно тикали, а тут даже не заведены. Не иначе, с парнем происходит что-то... А вот между доярками Ниной Гуровой и Машей Хмелевой отчаянное соревнование идет. Обе обещали по удоям первое место взять. И точно Минутыч определил: Нина — девушка расчетливая, даже спит по графику, а Маша со временем в ссоре — сама себя уже замучила... Смотри-ка, корреспондент, Минутыч-то за починку взялся! Постой-ка, постой, что ж это он делает?

В окно было видно, как на крыльцо дома, метрах в тридцати от правления, вышел Минутыч с настенными часами и, подняв их так, что они оказались между ним и солнцем, начал рассматривать какие-то подробности механизма.

— Это зачем же он? — забеспокоился председатель. — К чему?

Я посмотрел на обычно спокойного колхозного главу с удивлением.

— Так ведь это ж мои часы! — вздохнул председатель. — Замотался я эти дни, даже забыл про них. А они уже неделю стоят, черт их знает почему. Хорошо, что ручные есть, а то бы... Батюшки! — как-то по-женски ахнул глава. — И эти стоят! Забыл завести... — и он начал быстро подкручивать пружину. — Но слово даю: и вчера и сегодня я к вам, товарищ корреспондент, опоздал не поэтому. Задержался в бригадах, дела были. Я-то вообще сам аккуратность во всем люблю. Хоть у Минутыча спросите...

Спросить у Минутыча об этом и о многом другом мне не удалось. Я рассчитывал с ним поговорить вечерком, на досуге, но часового мастера срочно увезла попутная машина в какое-то село: там у одного иностранного туриста стали часы, и он с гонором утверждал, что во всей области не найдется специалиста, который сможет исправить.

Так я и не видел больше Миная Пафнутьнча. А жаль: у меня иногда тоже бывают какие-то нелады со временем — то его явно не хватает, то оно идет слишком медленно. Надо было бы проконсультироваться.

СМЕРТЬ ПОДХАЛИМА

(По Чехову почти)

На следующее утро после выборов месткома в вестибюле филиала НИБЕНИМЕ (Научно-Исследовательского БЕНзолового Института имени Меховушкина) еще кипели страсти. Еще бы: «прокатили» бывшего председателя месткома Бризжалова!

— Червяков-то наш, — сказал кассир Прохоров, редактор стенгазеты и автор фельетонов на местные темы, которые он неизменно подписывал псевдонимом «Ехидна», — как вчера выступил в защиту Бризжалова? А? Просто противно было слушать. Типично подхалимское выступление. Стенгазета по тебе, Червяков, плачет. Даже рыдает. Таких, как ты, подхалимов нужно за оба уха вытаскивать на солнышко, выжигать каленым железом, клеймить!..

Сверхтихий и ультравежливый плановик Червяков, всячески угодничающий перед начальником своего отдела Бризжаловым, привык к нападкам фельетониста и не обращал на них внимания.

«Продергивай, клейми, — думал он, сохраняя на лице скорбную улыбку избирателя, кандидат которого несправедливо забаллотирован, — а шеф-то меня не забудет. Выступил я своевременно, в трудный момент преданность продемонстрировал...»

Но тут ехидный кассир нанес такой удар, что плановик едва удержался на ногах.

— А я видел, — сказал Прохоров, — как наш уважаемый Червяков во время голосования своего же кандидата Бризжалова в бюллетенчике, того, чик-чирик, вымарал.

— Ну... ну... не ожидал... — залепетал Червяков. — Не было этого...

— А свидетели у тебя есть? — спросил Прохоров под общий смех сослуживцев

— Так как же... — Червяков затравленно огляделся, — ведь тайное же голосование... какие тут свидетели...

— А я рядом стоял и случайно видел, — продолжал шутить кассир.

Лицо плановика выразило такую степень испуга, что даже тем сотрудникам, которые глубоко презирали Червякова за подхалимство, и то стало его жалко.

— Ну, подумаешь, если даже и голосовали против, — сказала Мурочка, машинистка из начинающих. — Я вот Бризжалова вычеркнула и не скрываю!