Летатели Гая - Гуин Ле

И упражнения помогли. Места на самом-то деле было мало даже в нашей гостиной. Я не мог полностью поднять крылья вертикально, но я делал, что мог. Я почувствовал себя лучше, я стал сильнее. У меня наконец появилось ощущение, что мои крылья принадлежат мне. Они стали частью меня. Или я стал частью их.

Тогда в один прекрасный день я не смог больше оставаться взаперти. Я провел взаперти тринадцать месяцев, в этих трех маленьких комнатках, большую часть времени просто в одной комнате, тринадцать месяцев! Мама тогда была на работе. Я пошел вниз по лестнице, сделал первые десять шагов, а потом поднял свои крылья. Даже при том, что лестничный пролет был слишком узок, я смог их немного поднять и с последних шести ступенек прыгнул и спланировал. Как смог. Я очень сильно ударился подошвами, колени подогнулись, но, в общем, я не упал. Это не было полетом, но и падением это не было.

Я выбрался наружу. Воздух был чудесным. Я почувствовал очень сильно, что не был на свежем воздухе целый год. Фактически, я чувствовал себя так, словно всю свою жизнь не знал, что такое воздух. Даже на этой узкой маленькой улочке с домами, нависающими над головой, здесь был ветер, здесь было небо, а не потолок. Небо над головой. Воздух. Я пошел. Я ничего не планировал. Просто хотел выбраться из переулков и аллей куда-то на открытое место, на большую площадь, в сквер или в парк, куда-нибудь с открытым небом. Я видел, как люди глазеют на меня, но мне было все равно. Когда у меня не было крыльев, я сам глазел на крылатых. Ничего не имея в виду, просто из любопытства. Крылья не слишком-то обычны. Представлял себе, каково это -быть с крыльями, понимаете? Просто невежество. Поэтому сейчас мне было безразлично, что люди глазеют на меня. Я слишком сильно хотел выбраться из-под крыш. Ноги были еще слабые и дрожали, но я продолжал идти и временами, когда на улице было мало народу, я немного поднимал свои крылья, встряхивал ими, получая ощущение воздуха под перьями и на мгновения давая отдых ногам.

Так я добрался до Фруктового рынка. Он был закрыт, потому что наступил вечер, все палатки задвинули назад и центре образовалось большое пространство, мощеное булыжником. Я постоял там немного перед местом, где снимают пробы, делая свои упражнения, поднимая крылья вверх и вытягиваясь -впервые я смог полностью вытянуться вертикально, и я чувствовал себя просто чудесно. Потом, подняв крылья, я припустился рысью, и на мгновение мои ноги стали отрываться он земли. Я не смог воспротивиться искушению, не смог устоять, я стал бегать и поднимать свои крылья, а потом резко опускать их, и снова поднимать -- и я взлетел! Прямо передо мной оказалось здание палаты мер и весов, серый камень его фасада прямо перед моим лицом и мне даже пришлось оттолкнуться от него руками и я упал на тротуар. Я встал, повернулся -- и передо мной открылось пустое пространство рынка, где можно было бежать наискосок до самого здания снятия проб. И я побежал -- и взлетел...

Я немного полетал над рынком, стараясь держаться низко, обучаясь поворачивать и накреняться, обучаясь пользоваться хвостовым оперением. Все шло вполне естественно, ты просто чувствуешь, что надо делать, сам воздух говорит тебе... но люди там, внизу, смотрели вверх и пригибались, когда я кренился над ними чересчур круто или пикировал... Мне было наплевать. Я летал около часа до самой темноты, когда все уже разошлись. К тому времени я поднялся и летал высоко над крышами. Но я почувствовал, что мышцы крыльев устали, и что мне лучше спуститься. Но это оказалось тяжело. Я хочу сказать, что посадка оказалась тяжелее подъема, потому что я еще не знал, как приземляться. Я упал, как мешок с камнями -- бац! Чуть не растянул лодыжку, а подошвы жгло, как огнем. Если бы кто-то видел -- смеялся бы. Но мне было все равно. Просто тяжело снова оказаться на земле. Я возненавидел быть внизу. Ковылять домой, волочить свои крылья, которые здесь, внизу, не годились, чувствовать слабость, чувствовать тяжесть.

Добраться до дома заняло довольно долгое время, мама вернулась лишь чуть позже меня. Она посмотрела на меня и сказала: "Ты выходил", и я ответил: "Я летал, мама", а она заплакала.

Я чувствовал вину, но мне нечего было больше сказать.

Она даже не спросила, хочу ли я продолжать летать. Знала, что хочу. Я не понимаю людей, у которых есть крылья и которые ими не пользуются. Думаю, они интересуются карьерой. А может, уже влюбились в кого-то на земле. Но это кажется... Я не знаю. Не могу такое понять. Желание оставаться внизу. Самому выбрать -- не летать. Бескрылым этого не понять, и не их вина, что они приземлены. Но если у тебя есть крылья...

Конечно, они могут бояться отказа крыльев. Отказов не бывает, если не летаешь. Такого конечно не произойдет, правда? Как может отказать то, что никогда не работает?

Думаю, для некоторых очень важна безопасность. У них есть семья, или какие-то обязательства, или работа, что-то такое, что делает безопасность важной. Я не знаю. Вам надо поговорить с кем-то из них. Я -- летатель."

***

Я спросила Ардиадиа, чем он зарабатывает на жизнь? Как и многие летатели, он работает повременно на почтовую службу, доставляя правительственную корреспонденцию и депеши в основном в дальних полетах, иногда даже над морем. Очевидно, его считают одаренным и надежным работником. С особо важными депешами, сказал он мне, всегда посылают двух летателей, на случай если один пострадает от отказа крыльев.

Ему было тридцать два. Я спросила, женат ли он и он ответил, что летатели никогда не женятся; сами они называют любовные истории "интрижкой на крыльях", сказал он с легкой улыбкой. Я спросила, всегда ли интрижки происходят с другими летателями, и он отвечал: "О, да, конечно", непреднамеренно обнаружив свое изумление или, может, отвращение к идее полюбить нелетателя. Манеры его были приятны и вежливы, он был в высшей степени любезен, но не вполне смог скрыть свое ощущение отъединенности, отличия от бескрылых, действительно не имея с нами ничего общего. Не может же он не смотреть на нас сверху вниз.

Я немного нажала на него по поводу его чувства превосходства, и он попытался объясниться. "Когда я говорил, что я -- это мои крылья, то ведь так оно и есть. Способность летать делает все остальное неинтересным. Все, чем занимаются люди, кажется таким тривиальным. Летание -- это все. Этого достаточно. Я не знаю, сможете ли вы понять. Это все твое тело, это ты сам вверху, один в целом небе. В ясный день, в солнечном свете, когда все остальное лежит там внизу, очень далеко... Или при сильном ветре, в штормовую погоду. Когда рыбацкие лодки направляются к берегу и все достается только тебе: небо, полное дождя и молний, тучи под крыльями. Однажды возле мыса Эмер я танцевал в дождевых струях... Летанию отдаешь все. Все, что ты сам есть, все, что у тебя есть. И поэтому, если падаешь вниз, то падаешь полностью. И если падаешь в море, то кто узнает, кто озаботится? Я не хочу быть похороненным под землей." От этой мысли он слегка задрожал. Я видела, как дрогнули его длинные, тяжелые, бронзово-черные крылья.