Зорге. Под знаком сакуры - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рихард со вздохом развел руки в стороны.
— Может, чуть позже это и произойдет, а сейчас не могу, Юрген. Ты знаешь, кроме журналистики я занимаюсь наукой. Тема моих научных исследований — Япония. Сменить тему я не могу, тем более, Япония — верная союзница Германии.
— Но после Японии ты же можешь вернуться в Германию, — воскликнул Юрген заведенно, в голосе его послышались горячие нотки, — такие люди нужны рейху.
— Естественно, могу вернуться, — понимающе отозвался Зорге, для убедительности придавил рукою воздух, будто кипу бумаг, — и я это сделаю обязательно.
— Вот тогда мы с тобою и развернемся. — Юрген поплевал на ладони, понюхал их — чем пахнут? — Правда, меня во Франкфурте уже не будет, я скоро перееду работать в Берлин.
Набрались они в тот вечер основательно — все-таки однополчане, а у однополчан всегда найдется много общих тем для разговора, — и выпили много, и съели много, и собрались уже покидать понравившуюся ресторацию, как за соседним столиком нарисовались две соблазнительные девицы. Юрген немедленно сделал на них стойку, у него даже прыщи на физиономии стали огненно-алыми, будто по ним прошли кисточкой с карминной краской.
— Рихард, — заплетающимся языком проговорил он, — а по-моему, эти ссыкухи нам сейчас очень бы здорово подошли. А?
— Нет ничего проще. Можем взять их с собой.
— А куда? — недоуменным тоном пробормотал партайгеноссе. — Куда повезем? В редакцию?
— А спать где будем, Юрген? А? Ты на своем столе, поскольку он огромный, как аэродром, я на столе главного редактора, да?
Юрген поднял указательный палец, отрицательно поводил им туда-сюда…
— Не-а!
— Тогда поедем ко мне в отель.
— Отель — годится. — Партайгеноссе пьяно похрюкал в кулак, на красных губах его появилась слюна: Юрген Шильке любил сладкое.
Через десять минут они уже сидели в автомобиле — Зорге, Шильке, две девушки, — и по опустевшей улице неслись в центр города, в отель, где в роскошном двухкомнатном номере поселился Рихард.
Места в таком номере хватало всем, можно было разместить еще две компании и хором улечься на ковры, ну а хорошего шампанского, как и старого душистого рейнвейна, было хоть залейся в ресторане, расположенном на первом этаже отеля, чем Зорге не замедлил воспользоваться. Он оплачивал веселье всей компании — всей!
Утром партийный комиссар газеты «Франкфуртер цайтунг» Юрген Шильке, распространяя вокруг себя густое алкогольное амбре, вручил Рихарду хрустящую бумагу, сложенную вдвое, украшенную крупной красной печатью.
— Что это? — небрежно поинтересовался Зорге.
— Письмо в Берлин, в канцелярию рейхсминистра Йозефа Геббельса.
— Зачем? — Деланое недоумение возникло в глазах Зорге и тут же исчезло, он все понимал очень хорошо, благожелательно кивнул: — Это очень правильно — все должно находиться под контролем партии.
— Все немецкие журналисты, аккредитованные за рубежом, проходят утверждение у доктора Геббельса. Лично!
Зорге положил письмо в карман, глянул на циферблат наручных часов:
— Пора подкрепиться в каком-нибудь ресторанчике, Юрген.
Юрген также глянул на свои часики и прищурил один глаз, будто смотрел в прицел винтовки. Потом прикрыл второй глаз и произнес согласно:
— Пора.
— Куда поедем?
— Туда, где подают самый вкусный в Германии рейнвейн, его здесь называют золотым.
— О-о, занятно, занятно! Вперед, в атаку на рейнвейн.
— На берегу Майна есть один дивный ресторанчик, я его давно облюбовал, — Шильке с хрустом повернул ключ в столе, сунул в карман, — но хожу, к сожалению, нечасто — денег не хватает…
— Пусть это тебя не беспокоит, Юрген.
— Неудобно все-таки.
— Между однополчанами не может быть неудобств, — голос Рихарда сделался жестким, в него словно бы стремительно натек и тут же отвердел металл, — мы ходим в одних штанах: мои деньги — твои деньги, Юрген.
— Спасибо, — проникновенно произнес партайгеноссе, — я твой всегдашний должник, еще с фронта, — он протянул Рихарду руку, — ты всегда можешь рассчитывать на меня. В любой ситуации.
Они отправились в ресторан на берег Майна: день нынешний должен был стать продолжением дня вчерашнего.
Через два дня Рихард Зорге выехал из Франкфурта в Берлин на скоростном поезде — поезд этот был последним достижением германской технической мысли, — в мягком, ритмично покачивающемся на ходу вагоне. Здесь даже назойливый стук колес, обычно застревающий в ушах как минимум на два дня, был иным, не таким цепким и изматывающе противным.
Только те люди, которые много времени проводят в поездах, могут воспринимать этот звук, способный расколоть любую, даже очень крепкую голову.
По дороге Рихард размышлял о том, что же он скажет деятелям из канцелярии рейхсминистра, если речь зайдет о его прошлом? Скроет, что дрался на баррикадах Берлина, чистил физиономии полицейским так, что только оторванные усы вместе с фуражками летали по воздуху?
А если доки из проверочного ведомства Министерства пропаганды заглянут в его личное дело? — Связник ведь сказал, что всю картотеку коммунистической партии прибрали к своим рукам коричневые рубашки… Значит, это на беседе с Геббельсом скрывать нельзя.
Придется заявить, что участие в баррикадных боях было обычным заблуждением, ошибкой молодости… А кто не делает в молодости ошибок?
Зорге всмотрелся в пейзаж, проносящийся за окнами вагона. Довольно живой, веселый, неестественный какой-то, с кудрявыми, словно бы игрушечными деревьями, ядовито-зелеными, залитыми солнцем лужайками, с невесомыми взболтками облаков, напоминающими мыльную пену… Как все-таки этот пейзаж не похож на российский! Хотя и деревья те же, и воздух, и земля, и зеленеющая трава, на которой пасутся мордастые буренки — все то же, но… Зорге почувствовал, как в горле у него неожиданно возник твердый комок, а на затылок словно бы кто-то положил горячую потную руку, стиснул пальцы…
Российская природа нравилась ему все больше, наверное, всему причина — время: чем дольше не видит он Россию, тем сильнее его тянет к ней. Лицо Зорге было бесстрастным, ничего не отражалось на нем, глаза были спокойны и сосредоточенны. Как вести себя, если его захочет видеть сам Геббельс?
Конечно, у всесильного министра полно и других дел, но всякое может быть. Хотя ежу понятно, как говорят русские, — к Геббельсу лучше не ходить, может быть, даже специально выждать, когда его не будет в Берлине: Геббельс — человек подвижной, как обезьяна, на одном месте не сидит… Скорее всего, так и надо поступить, это раз. А два…
Два — надо бы договориться еще с какой-нибудь газетой, стать и ее корреспондентом в Японии. Не обязательно штатным, можно внештатным.
В общем, как бы там ни было, придется на несколько дней задержаться в Берлине. Хотя этого очень не хотелось.
Берлин был мрачным. В Берлине жгли книги — сразу в нескольких местах, и сизый легкий
