Записки из Поднебесной - Тарас Бурмистров

В самолете нам объявили, что через три часа у нас будет посадка в Красноярске. Мне не очень-то верилось, что за такое короткое время можно преодолеть это расстояние (когда-то я от Урала до Харькова ехал на поезде трое суток), но задумываться над этим у меня не было возможности. Я сосредоточенно прислушивался к состоянию своего желудка, готовясь к самому худшему.

Пулково - Красноярск

Некоторое время самолет, не отрываясь от земли, петлял по каким-то дорожкам вокруг аэродрома, пытаясь, видимо, найти что-то похожее на взлетную полосу. Обнаружив ее, он начал было разгоняться (от чего у меня сразу захватило дух), но вдруг остановился и снова стал разворачиваться. Я хотел спросить Диму, что могут означать все эти маневры и по какой причине мы никак не можем взлететь - или хотя бы точно определиться с направлением полета -но тут березки и елочки за окном внезапно провалились куда-то глубоко вниз, а мой желудок почему-то двинулся в противоположном направлении. "Странно, - прокомментировал Дима, - такие большие самолеты в воздушные ямы обычно не попадают". Несмотря на то, что в таких случаях смотреть в окно не рекомендуют, по крайней мере, на взлете, я не смог сдержать своего неуемного любопытства и уставился на наш серо-зеленый северный пейзаж, расчерченный извилистыми речками и дорожками. Самолет быстро набирал высоту. Никаких особо неприятных ощущений у меня пока не было, но, уверив себя, что они не замедлят появиться, я попросил стюардессу, проходившую мимо, принести мне на всякий случай пакетиков. "Вам плохо? участливо спросила она. - Сколько вам нужно пакетов?". Как выяснилось чуть позже, она имела в виду, что, может быть, пакеты нужны не только мне одному, но я воспринял ее вопрос очень серьезно, и попросил замирающим голосом: ну, принесите для начала хотя бы два.

Самолет шел вверх ровно и мощно, и постепенно мои страхи стали проходить. Те странные ощущения, которые я испытывал на взлете, были, очевидно, на добрую долю вызваны самовнушением: во всяком случае, пять последующих взлетов и шесть посадок я перенес без каких-либо затруднений. За окном уже не видно было ничего, кроме белого тумана, застилающего все, что было под нами. Иногда он разрывался, но ничего определенного внизу все равно различить было невозможно. Мы должны были пролетать над Уралом, над большими реками, но, все, что я видел - это были весьма протяженные прямые линии, пересекавшиеся иногда очень прихотливо. Ввиду того, что, как всем известно, дорог в России нет, то, очевидно, это и были направления. Хотя оставалось неясным, куда здесь направляться - мы пролетали намного севернее главных русских городов.

Мы двигались на Восток, и солнце стало садиться гораздо раньше, чем это можно было ожидать. Стемнело очень быстро, и в салоне самолета загорелся бледный люминесцентный свет. Подали ужин, который я отверг было сначала (предвкушая посадку, которая, говорят, еще страшнее взлета), а потом передумал, махнув рукой на все превратности полета. Через полчаса самолет вдруг начал быстро терять высоту. Очень скоро я увидел в окно какие-то холмы под нами, поросшие высокими соснами. Они быстро проносились мимо, но никаких признаков того, что аэродром поблизости, я не видел. Внезапно наш самолет еще резко снизился, почти прижавшись к земле, и справа и слева замелькали огоньки взлетно-посадочной полосы. Я думал, что он уже катится по поверхности, но он был еще в воздухе - толчок от соприкосновения с полосой последовал чуть позже, и его ни с чем нельзя было перепутать.

Красноярск - Хабаровск

В Красноярске мы целый час сидели в аэропорту, пили сибирское пиво (оказавшееся еще гаже московского) и обсуждали обстановку, сложившуюся в этой вотчине Лебедя в результате его недолгого губернаторства. В конце концов мы пришли к выводу, что такие выборы, как в Красноярске - это лучший способ превратить самую деструктивную и дестабилизирующую силу в охранника существующего порядка. С этой точки зрения неплохо бы и остальным деятелям "непримиримой оппозиции" вручить по краю, или, на худой конец, по области пусть упражняются.

В самолете я почувствовал себя уже как дома. Через три часа мы должны были оказаться в Хабаровске, преодолев в общей сложности семь или восемь тысяч километров. Я не переводил часы на местное время, и был несколько удивлен, обнаружив, что уже около полуночи край неба впереди стал синеть и темнота вокруг нас заметно поредела. Солнце взошло в половине первого. Это была, наверное, самая короткая ночь в моей жизни - петербургские белые ночи даже в июне обычно длятся долее, и раньше трех часов утра солнце не поднимается над горизонтом. Рассвет этот выглядел достаточно необычно: его краски были чистыми и прозрачными, по сравнению с обычными земными восходами солнца. Крыло самолета, залитое ярко-розовым, почти театральным светом, резко выделялось на фоне лазурной эмали небосвода. Но все это продолжалось очень недолго: солнце поднялось высоко над горизонтом, и розовые оттенки пропали, перейдя в обычное дневное освещение.

Самолет начал снижаться задолго до объявления посадки, и за окном были видны какие-то однообразные каменистые пространства, почти сплошь безлесные. Выглядело это как нагромождение крупных кристаллов серого цвета. Иногда между ними появлялись и небольшие речушки, петлявшие необычайно замысловато. Наконец мы увидели Амур, даже сверху казавшийся огромным, широко растекшимся по равнине, со многими островами и параллельными руслами. На другом его берегу простиралась уже Поднебесная Империя.

В Хабаровске было солнечно, но очень холодно и ветрено. До самолета на Харбин у нас оставалось несколько часов, и мы зашли в кафе, выпить чего-нибудь освежающего и обсудить наши ближайшие планы. Экзотика начиналась уже здесь: меню сразу поставило нас в тупик, хотя и было написано родными русскими буквами, а не иероглифами. Девушка, подававшая нам напитки, в общем, неплохо говорила по-русски, хотя выговор у нее был странноватый. Я настолько привык в Европе, проехав на поезде час-другой, переходить на следующий язык, что при путешествиях внутри России всякий раз удивляюсь тому обстоятельству, что на всех наших непомерных пространствах говорят, в общем-то, совершенно одинаково. Диму, наоборот, радовало, что здесь еще можно общаться на родном языке - он опасался, что, не зная английского, окажется в Китае в совершенно беспомощном положении. Как выяснилось чуть позже, мое положение в Китае было ничуть не менее беспомощным, хотя я вполне могу объясниться не только на английском, но и на французском, немецком и итальянском. В Китае говорят только по-китайски.

Таможенный и паспортный контроль мы прошли довольно быстро и без затруднений. В самолете выяснилось, что в Харбине мы окажемся уже через час. Лететь было недалеко, и, наверное, по этой причине мы взмыли в воздух так круто, что я даже не успел рассмотреть как следует Китай, начавшийся тут же за Амуром. Потом, когда мы уже шли на посадку, я увидел "с птичьего полета" их деревни, аккуратные домики с красными черепичными крышами, какие у нас не сыщешь на всей шестой части суши, и ровные квадратики полей (или, скорее, огородов), расчерченные очень аккуратно, как будто по линейке.

Харбин. Аэропорт.

В самолете были одни русские (явно направлявшиеся в Китай за покупками, а не за развлечениями), так что первого китайца я увидел уже после того, как мы приземлились в Харбине. Я никогда не забуду своего первоначального впечатления от Китая. Потом было еще много всего, но самым сильным оказалось именно это, первое ощущение, которое я испытал, сидя в самолете и глядя в окно на то, что происходило на аэродроме. В харбинском аэропорту не развозят пассажиров на автобусах, а подгоняют к самолету передвижной закрытый коридор, который ведет прямо в здание аэровокзала. На этот раз, видимо, что-то не заладилось при стыковке, и мы добрых полчаса не могли выйти из самолета. В двух шагах от моего окна располагался этот самый стыковочный коридор, и в нем, у самого порога, стояли китайцы. Все они были одеты в форму полувоенного типа, и выглядели очень важно, переговаривались солидно и неторопливо, время от времени поглядывая в нашу сторону. Мне стало нехорошо от одной мысли, что мы сейчас попадем к ним в лапы, а тут еще погода совсем испортилась, и пошел снег. Меня сразу, как только мы приземлились, поразило серое безрадостное небо над аэродромом, унылое поле вокруг него, без малейших признаков зелени; но снега нигде не было. Только-только пережив питерскую зиму, я надеялся, что хоть в этом году у меня лето начнется вовремя, в апреле, но на этот раз этим надеждам сбыться, похоже, было не суждено. Самое обидное было то, что как раз в России, и даже в Петербурге, весна была уже в полном разгаре, и я пребывал в счастливой уверенности, что теперь до самого ноября я не увижу снега (которого я совершенно не выношу). И все-таки мне довелось его увидеть снова, причем не где-нибудь, а здесь, на юге, на широте Италии!