Кто ты, Майя - Борис Носик

"Мария отрицает, что ею манипулировали Советы, но все же не скрывает того, что она думает в этой связи об одном человеке: "об одном друге, о ее "шефе" (вырвалось у нее в разговоре), который ее использовал". Из того, что она говорит, самый факт ее сотрудничества с Советами вытекает с несомненностью (даже если всего лишь в форме обыкновенного шантажа, что она признает).

Вероятно, речь идет здесь об агенте Луи Жибарти (он же Ласло Добош из так называемой "венгерской мафии" коминтерновских шпионов), а может, и о другом кураторе.

В беседе с русскими Майя была осторожнее, и все же она призналась А. Ваксбергу, навестившему ее в той же квартире на Монпарнасе за 15 лет до меня (и написавшему об этом три года тому назад):

"Еще и до того, как я уехала к Роллану из Советского Союза, я знала, что от Гепеу мне не избавиться".

Скрупулезно, на каждом шагу руководимый домашним наставником, любимой женой, Роллан превратился вскоре не просто в воинствующего сталиниста, но и в дисциплинированного внештатного сотрудника органов сталинской пропаганды. Майя оказалась "сильным работником". Да и кураторы у нее были не слабые.

Нельзя сказать, что разительные перемены в характере гуманиста и в стиле его выступлений прошли незамеченными. Даже наивный коммунист Борис Суварин, в недавнем прошлом один из "создателей" французской компартии (созданной на самом деле ОМС Коминтерна), отметив этот поворот Роллана в сторону строгой партийной дисциплины, так объяснял причины этого поворота:

"Из Москвы прислана была в его дом женщина, влияние которой не замедлило сказаться, ибо употреблены были коварные методы убеждения, к которым прибегли коммунистические мастера сталинской школы. Они не останавливались ни перед чем - ни перед расходами на внеочередное русское издание полного собрания сочинений Роллана, ни перед лестным приглашением, ни перед высочайшими почестями, ни перед обманными, завлекающими письмами Горького..."

Более поздние и более профессиональные авторы, работавшие в 90-е годы в московских архивах, ссылаясь на воспоминания Виктора Сержа, Андре Жида, подруги разведчика Мюнценберга Бабет Гросс, на книгу "Конец Советов" Анри Гильбо (вместе с которым Майя делала первые шаги в сети Коминтерна) и на бесчисленные пометки в коминтерновском архиве, формулировали то же "с последней прямотой", не щадя при этом и самолюбия самого нобелевского лауреата. Вот как писал об этом американский исследователь Стивен Кох в своей интереснейшей книге "Конец невинности. Интеллектуалы Запада и искушение сталинизма. 30 лет тайной войны":

"Мария Павловна Кудашева была агентом, находившимся в непосредственном подчинении советских секретных служб. (...) Кудашева отправилась в Швейцарию, чтобы занять то место, которое и стало главным в ее жизни, проникать во все уголки существования Роллана, чтобы руководить им в интересах органов. Задача эта была ею выполнена великолепно. Центральный партийный архив в Москве располагает бесчисленными досье, описывающими эпизоды, в которых и известность Роллана, и его принципы были использованы органами в то время, как он изображал "вальс невинности". С того самого момента, как она стала супругой Роллана, Кудашевой удавалось должным образом направлять всякое публичное выступление писателя, в чем она преуспевала до самой его смерти, после которой она унаследовала и легенду о нем, и его архивы. От начала до конца Кудашева поддерживала регулярные и тесные контакты с агентами служб, в том числе и с агентами Мюнценберга.

Тщеславие Роллана привело его к убеждению, что он наделен исключительным умом, отличительными чертами которого являются бесстрашие и независимость. На самом деле он был человеком самовлюбленным и эксцентричным, его легко было водить за нос и легко повергнуть в страх. Кудашева все с большим упорством укрепляла его в роли апостола сталинизма, ею же, в свою очередь, руководили Жибарти и другие агенты. За все эти годы, когда им манипулировали, Роллан успел утвердиться в своем полуневежестве и в том, что мы называем "внутренней непроникаемостью"... мог ли он задуматься над тем, какую роль играла его супруга? После встречи с Горьким... он признался Кудашевой, как огорчило его то открытие, что Горький в собственном доме окружен агентами тайной полиции. Что на это ответила княгиня, нам неизвестно.

А между тем нет сомнения в том, что она была агентом секретных служб, которые и ввели ее в жизнь Роллана, преследуя при этом свои собственные цели. Бабет Гросс призналась мне в этом летом 1989 года: "Она была штатная сотрудница, - заявила она категорически. - И она им руководила"".

То же подтверждали и Гильбо, служивший вместе с Кудашевой в Коминтерне, и прочие знавшие Майю французские леваки. Но ярче всего подтверждают это писания самого Роллана 30-х годов, его фантастический визит в Москву летом 1935 года, его последующие, совершенно параноические размышления над этим визитом, а также тайные слова раскаяния, произнесенные (после всех самоуверенных криков и заявлений, что он вознамерился переделать и человека, и его веру) едва слышным шепотом всего года четыре спустя. Я не назвал бы это трагедией Роллана, ибо он получил все земные знаки отличия, каких жаждал, и умер в своей постели. Но трагикомедией я бы все же решился это назвать. Подробный отчет о ней (изданный впервые лишь в 1992 году в издательстве Альбен Мишель в "29-й тетради творений Роллана") я не смог отыскать ни в одной муниципальной библиотеке Парижа, пришлось запрашивать книгу из "центрального резерва". Русскому читателю легче - он может отыскать перевод части московского дневника Роллана (правда, без последующих "детективных поисков" и без истории борьбы с Андре Жидом) в 3, 4 и 5 номерах журнала "Вопросы литературы" за 1989 год. Так или иначе, история эта представляется нам настолько любопытной, что обойти ее в рассказе о прекрасной княгине из ГПУ было бы жаль. Тем более, что французский издатель предуведомляет нас в предисловии о том, что многие из великих текстов великого Роллана пришлось переводить с русского, так что увидеть в их стиле Майину (и ее кураторов) руку не было бы столь уж нелепым. Зато издатель, готовивший тексты (проф. Бернар Дюшатле), считает нелепым самое предположение, что Роллан был сталинистом, и выдвигает против этого предположения убийственный аргумент: "в 1935-1936 годах Мальро, без сомнения, защищал Сталина с еще большим пылом, чем Р. Роллан". Не имея достаточно веских слов в защиту ни пылкого Мальро, ни эпохи кровавого сталинского террора, мы не станем вступать в полемику с французским профессором и предоставим читателю самому решать, "кто был кто". Дневник исторического путешествия нобелевского лауреата в город моего детства, отрочества, половой зрелости (и даже пенсионного обеспечения) предоставит вам достаточно фактов для самостоятельного суждения. Так что вернемся в лето 1935 года...

После стольких приглашений и стольких приготовлений Ромен Роллан, преодолев слабость тела (ему не было, впрочем, и семидесяти), решился на поездку в Москву. В годы, предшествующие поездке, он сделал много заявлений о верности СССР и его вождю Сталину, а также о преданности мировой революции, за которую он готов биться до последнего вздоха. Убежденный, что Сталин стремится к миру (а Гитлер к войне), Роллан все эти годы "боролся за мир" в сети, раскинутой по Европе агентом Коминтерна Вилли Мюнценбергом, и в тесном контакте с компартией Франции (как ныне документально подтверждено, неотступно и ежечасно руководимой Москвой через Коминтерн и ее тайного агента Эугена Фрида) активно занимался антифашистской и сталинистской пропагандой. Это все было известно в Советском Союзе, где Роллан, полузабытый во Франции, был объявлен главным писателем Запада, а главное - лучшим другом социализма. Имя Роллана славили на Первом съезде советских писателей. Вслед за изданием полного собрания его сочинений театры готовили инсценировки его прозы, киношники готовили фильмы, Большой театр изготовлял балет "Кола Брюньон". Накануне отъезда в Москву Роллан еще раз заклеймил Гитлера, убравшего с дороги кого-то из своих противников, и еще раз восхитился Советским Союзом, где царят свобода и гуманизм, а потом двинулся в путь...

Нельзя сказать, чтобы писатель был лишен доступа к информации и пребывал во мраке невежества. У него побывало несколько близких ему людей, которым довелось провести немало времени в Союзе (Истрати, Хартош, Вильдрак и другие). То, что они рассказывали о Москве и Ленинграде, настораживало или было страшным. После недолгой передышки в Москве начиналась новая волна террора. 1 декабря 1934 года произошло то, о чем безыскусно пели в неофициальной частушке: "Сталин Кирова убил в коридорчике". Официально об этом полагалось до самого 1956 года сообщать так: "С. М. Киров был злодейски убит агентами иностр. разведок - троцкистско-бухаринской бандой шпионов, диверсантов и убийц по прямому заданию врагов народа - Троцкого, Зиновьева и Каменева". Убийство Кирова послужило предлогом для развязывания самого страшного в русской (да и в европейской) истории гостеррора. Роллан ехал в гости "по приглашению Горького", чтобы все "увидеть своими глазами" и, подобно своему "другу" Горькому, свидетельствовать миру о гуманности Сталина и его карательных органов.