Калила и Димна - Абдаллах аль-Мукаффа

Прочтя этот текст «амана», халиф пришел в ярость. Он тут же осведомился, кто составлял документ, и послал к Суфьяну гонца, велев передать: «Избавь меня от этого человека». Новый правитель Басры, давно желавший отомстить дерзкому «зиндику», пригласил Ибн аль-Мукаффу якобы для переговоров и подверг его жестокой казни: или утопил в колодце, или, по сведениям других источников, отрубил руки и ноги и затем сжег в «таннуре» — глиняной печи для лепешек. Это произошло в 759 или 760 году.

До нас дошли лишь немногие произведения Ибн аль-Мукаффы. По сведениям биографов, он был автором большой книги «Рисалату-с-сахаба» — «Послание о сподвижниках пророка», своеобразного трактата по политической экономии, где говорил о том, как «разумно править государством, чтобы подданные достигли благосостояния». Некоторые биографы утверждают даже, что именно эта книга была подлинной причиной казни Рузбиха, ибо аль-Мансур усмотрел в ней обидные намеки на несправедливость своего правления. До нас дошли фрагменты из сочинения Ибн аль-Мукаффы, озаглавленного «Возражение Корану», которое начиналось так: «Во имя света милостивого, милосердного», что звучало как вызов коранической формуле: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного». Богослов, поместивший эти отрывки в своем сочинении против «зиндиков», обрушивается на Ибн аль-Мукаффу как на злейшего безбожника. Пользовались известностью сочинения Ибн аль-Мукаффы «Большая книга адаба» и «Малая книга адаба». Ибн аль-Мукаффа написал также несколько политических посланий, посвященных «улучшению нравов простонародья путем воспитания добродетелей знатных» и искусству управления государством.

Ибн аль-Мукаффа был блестящим переводчиком. Им переведены на арабский язык «Книга венца», повествующая о жизни и подвигах Хосрова Ануширвана, «Зерцало добрых нравов» и «Жизнеописания древних царей персов». Однако наибольшее искусство Ибн аль-Мукаффа проявил при переводе «Калилы и Димны».

Нам не известно точно, какие произведения были созданы Ибн аль-Мукаффой раньше — «Большая книга адаба» и «Малая книга адаба» или «Калила и Димна». Ясно одно: Ибн аль-Мукаффа неотступно стремился дать определенную философско-этическую норму разумного человеческого поведения. Для людей того времени подобный вопрос отнюдь не был отвлеченным и теоретическим — следовало иметь какие-то ориентиры в мире быстро меняющихся ценностей, национальных и культурных противоречий формирующейся арабо-мусульманской культуры. В эпоху Ибн аль-Мукаффы зрела потребность в этической философии, которая могла бы хоть немного способствовать упорядочению и унификации столь пестрых этнических и разнородных религиозно-философских элементов государства и «смягчить нравы» в условиях постоянных войн и восстаний, жестокостей и притеснений, как бы противопоставляя идеального и разумного человека неразумному и бессмысленному миру. Причину же всех неурядиц и несчастий человечества философы Востока видели в неразумии, несовершенстве человеческой натуры, веря, что с ее «исправлением» мало-помалу исчезнет и то зло, что царит в мире.

Ибн аль-Мукаффа принадлежал к тем деятелям культуры восточного средневековья, которых можно было бы назвать «просветителями-рационалистами». В своем предисловии к переводу «Калилы и Димны», которое является своеобразным манифестом философа-вольнодумца, желающего все верования и учения подвергнуть испытанию разумом, он, сомневаясь в разумности и целесообразности известных ему вероучений, говорит, что избрал себе не какую-нибудь определенную веру, а «то благое, что не противоречит никакой вере», то есть некое синкретическое этико-философское учение, общее для всех людей, стремящихся к «совершенству». В положениях этого учения проглядывают отдельные черты, роднящие его с воззрениями греческих и эллинистических философов-стоиков, и, главное, содержится призыв к «сдерживанию страстей», «равновесию души», являющемуся как бы эквивалентом стоического «бесстрастия» (апатейа).

Восточные философы, вслед за греками, считали, что человек — микрокосм и находится в самой тесной и непосредственной связи с макрокосмом — окружающим миром. Четыре «смеси» тела соответствуют четырем стихиям мира (земля — кости и мясо, вода — флегма, огонь — кровь и эфир — душа). Когда смеси тела «уравновешены, не замутнены» страстями, человек приближается к совершенству, а достигнуть совершенства может лишь тот, кто постоянно следит за своими поступками, размышляет о них и трезво их оценивает, стараясь избежать дурных дел и творить благие. Ибн аль-Мукаффа рекомендует даже ежедневно заносить в специальную тетрадь все поступки, совершенные за этот день, и на отдельных листах отмечать все свои недостатки и достоинства других людей. Следует стараться, елико возможно, искоренять свои пороки и зачеркивать то, что удалось исправить. Достоинствам других людей нужно подражать. Ибн аль-Мукаффа замечает: «И всякий раз, когда человек видит зачеркнутое, он радуется, что ему удалось избавиться от своего порока, и глядя на то, что еще не вычеркнуто, он горюет о своих недостатках».

Побуждаемый желанием хоть сколько-нибудь способствовать «улучшению нравов» своих современников и, главное, власть имущих, Ибн аль-Мукаффа и обратился к такой трудной задаче, как перевод на арабский язык, еще не имевший прочной литературной прозаической традиции, сборника басен — жанра, казалось бы, весьма далекого от его непосредственных интересов.

Ибн аль-Мукаффа не имел предшественников — оригинальных авторов или переводчиков, на опыт которых мог бы опираться. В его время еще не существовало ни прозаических антологий, ни литературных памфлетов и эссе, — они получили широкое распространение уже после его смерти. Конечно, он многому научился у своих старших друзей, таких, как блестящий стилист Абд аль-Хамид, но фактически «Калила и Димна» — первый образец прозаической художественной литературы на арабском языке.

Ибн аль-Мукаффа проявил себя подлинным литератором, ибо сумел поистине легко и занимательно изложить на арабском языке басни о рассудительных животных и неразумных людях, поместив эти забавные рассказы в рамку расчлененного на две части моралите (в начале и конце басни), стиль которого отличается от стиля самих басен: обрамляющее моралите торжественно, усложнено синонимами и даже иногда архаично, а стиль самих басен отличается ясностью и простотой. Такое сочетание двух стилей соответствует сочетанию в книге серьезного и шутливого, переход к «серьезному» стилю напоминает не очень искушенному или невнимательному читателю о том, что не следует слишком увлекаться шуткой, — он должен искать подлинный смысл притчи, спрятанный в ней.

Эта двойственность проявляется не только в стиле «Калилы и Димны», но и в ее структуре, где явственно прослеживается «рамочная» или «обрамленная» композиция. Ибн аль-Мукаффа был одним из первых, кто перенес ирано-эллинистическую традицию (и через нее — индийскую) обрамленного повествования на арабскую почву, провозгласив принцип: «Забавляя — поучай», который станет основным в арабской дидактической прозе. Эта проза составила ту ветвь средневековой арабской литературы, которую часто называют «литературой адаба» или просто «адабом». Слово «адаб» имеет весьма широкий круг значений. Это прежде всего умение вести себя, это воспитанность, затем все то, что способствует формированию образованного человека, — литература или некий комплекс литературных или вообще гуманитарных знаний и «хороших манер». Во многих произведениях средневековой арабской художественной прозы проявляется нравоучительная тенденция, иногда составляющая, как говорится в одном из предисловий к «Калиле и Димне», основную цель книги. Происходит это потому, что автор считает задачей художественного слова именно «исправление человеческой натуры» и человеческих нравов. Правда, по мнению средневековых адибов, не все жанры одинаково важны в этом отношении: среди поэтических жанров на первом месте стоят панегирики, мистические стихи, оплакивания, представляющие собой «восхваление в прошлом». И наименее способствуют воспитанию «достойных нравов» жанры лирические. Так же и в прозе. И здесь это еще яснее — ведь проза больше «приспособлена» для нравоучений, в прозаическом произведении легче высказать свою точку зрения на человеческие добродетели и пороки и представить подлинно разумного человека либо в образе идеального героя, либо в кривом зеркале сатиры, идя от противоположного и следуя принципу, выдвинутому выдающимся арабским прозаиком аль-Джахизом (775–868): «Посмотри, как безобразен этот облик и нелепы эти поступки, и делай наоборот».

И изо всех прозаических жанров наиболее удобным для изложения норм «разумного поведения» оказался жанр притчи или басни (по-арабски «масаль» — букв. «пример»), привычный с глубокой древности (вспомним рассыпанные в изобилии притчи библейских текстов и Корана, египетские и греческие басни), так как притча представляет отвлеченную, может быть, трудную для понимания и непривычную мысль в конкретных ярких образах.