Мой прадедушка, герои и я - Джеймс Крюс

Мы закончили баллады почти одновременно и стали тянуть жребий, кому читать первым. Вытянул я.

И начал читать, глядя на обои:

А ну, скажите, дети,Слыхали кто-нибудь,Что рыцарь жил на светеПо кличке Зеленжуть?

Кто на него вполглазаОсмелился взглянуть,На землю падал сразу:«Как жуток Зеленжуть!»

И всех смятенье брало,И всех кидало в страх:Пылал и сквозь забралоОгонь в его очах.

С куриными мозгами,Зато силен как бык,Победой над врагамиОн хвастаться привык.

Во власти этой страстиИскал он вечно драк,Но быстротечно счастьеЗадир и забияк.

И раз под синим небомОн пал, пронзенный в грудь.Ах, был он или не был,Тот рыцарь Зеленжуть? 

— Браво, Малый! — воскликнул прадедушка и даже захлопал в ладоши. — Ты здорово докопался до сути. Рыцари такого рода были профессиональными убийцами. И они отлично владели своим ремеслом. Но даже сотня трупов — это еще не доказательство героизма. А теперь послушай-ка мои стихи.

Старый водрузил на нос очки и стал читать, заглядывая в другую половину развёрнутого рулона:

Жил когда-то ландскнехт во Фландрии.Он — ать-два! — обошел всю страну,Всё шагал и шагал по Фландрии,Всё искал и искал войну.

Ландскнехт — известное дело:Сражайся и побеждай!«Раз я продал душу и тело,Ты, война, мне денег подай!»

Но войны не видать, и все тут!«Как прожить без войны? Как быть?»Он одну лишь и знал работу —Стрелять, колоть и рубить!

Может, в Генте война? Может, в Брюгге?Он — ать-два! — обошел всю страну,И на севере и на югеВсе искал и искал войну.

И, голодный, в злую минутуОн роптал: «Всемогущий бог,Что мне мир! Все одеты, обуты,Только я один без сапог!»

А потом наступила осень,А зимой полетел белый пух,В бороде проступила проседь,Он поблек, полинял, пожух.

И пришла война через годы,И король своё войско скликал,Но ландскнехту сказали: «Негоден!»Он — ать-два! — еле ноги таскал.

«Мне довольствия и продовольствияБольше войны не принесут.Что ж от жизни ждать удовольствия?»Он сказал… и пропал в лесу.

Прадедушка снял очки, а я сказал:

— Бедный ландскнехт!

— Глупый ландскнехт! — возразил мой прадедушка. — Надо уж быть совсем дураком, чтобы в мирное время надеяться на войну, потому что хочешь остаться солдатом. Мечтать о сражениях — это еще не героизм.

Мы так увлеклись, что даже не услышали шагов на лестнице. И теперь вдруг увидели дядю Гарри — он стоял на пороге, озадаченный, с недоумением уставившись на обои, разложенные на столе.

— Что же это вы здесь делаете? — спросил он.

— Сочиняем, — ответил я истинную правду.

— А что, трудно это, Малый? Я хочу сказать — быстро это делается или все же требует порядочно времени?

— Смотря по настроению, Гарри, — объяснил ему прадедушка. — Вот сейчас мы, например, в настроении. В комнате тут тепло, а на улице мороз. Трубка дымит. Вполне можно сочинять. Не хочешь ли поглядеть, как мы это делаем?

— Нет, нет, — чуть ли не с испугом отказался дядя Гарри, — мне велели только собрать посуду и сказать, чтобы вы не засиживались слишком поздно. И потом, нам ведь завтра рано вставать. Катер опять отправляется в Гамбург.

— А все-таки мне хотелось бы что-нибудь сочинить для тебя, Гарри. Садись-ка вот сюда на диван. Подушек здесь хватает, садись, садись!

Наконец дядя Гарри уступил настойчивым приглашениям прадедушки и бухнулся на гору подушек.

— Так, — удовлетворенно сказал прадедушка, — теперь мы с Малым напишем по одному маленькому стихотворению. Для моряка надо, конечно, сочинить что-нибудь про море.

— Только с настоящими или ложными героями, — добавил я. — Уж такая у нас сегодня тема.

— Баллада — это слишком длинно для дяди Гарри, — возразил прадедушка. — А вот что! Напишем-ка просто про глупость и про мудрость. Ведь иногда так называемые геройские дела на поверку оказываются просто глупостью. Ну, скажем, рыбка плавает под носом у чайки. Она не умнее кошки, прыгающей в воду.

— Вот у нас уже два стихотворения! — обрадовался я. — Одно про чайку, а другое про кошку. Чур, я пишу про кошку!

— Ничего, быстро Малый соображает, а, Гарри? — рассмеялся прадедушка.

Дядя Гарри кивнул молча и немного растерянно, а мы, поэты, тем временем, навострив карандаши, уже углубились в сочинение.

Сперва нам было как-то не по себе из-за дяди Гарри, сидевшего на диване и проявлявшего некоторое нетерпение. Но как только первые строчки были написаны, стихи полились сами собой, и когда нетерпеливый дядя напомнил нам, что Верховная бабушка ждет посуду, прадедушка уже закончил свое стихотворение. А тут же вслед за ним и я.

Мы сразу же прочли их дяде Гарри. Первым — прадедушка. Он, как всегда, повертел в руках очки и начал:

Видят дети — чайка мчится.Машут дети белой птице.А рыбешки — кто куда!Лишь бурлит-кипит вода. 

Чайки, чайки, вы какие —Добрые вы или злые?Нам вы, чайки, никогдаНе приносите вреда.

«Чайки, чайки прилетели!»Но макрели и форелиИзбегают с вами встреч,Чтобы жизнь свою сберечь! 

Дядя Гарри, слушавший с чуть приоткрытым ртом, заметил:

— Макрели правы! Очень хорошее стихотворение. И со смыслом.

— Спасибо за венок, Гарри! — рассмеялся прадедушка. — Послушаем-ка, что настрочил Малый.

И тогда я прочел мое стихотворение:

Коту сказала как-то раз сардина,Когда тот кот стоял на берегу:«Подумаешь, мурлыкать у камина,Гонять мышей небось и я могу!

Послушай, кот, давай с тобой меняться!Ты в нашей стайке плавай и резвись,А мне наверх хотелось бы подняться,Жить по команде «кис-кис-кис!» и «брысь!»,

Но кот сардину смерил строгим взглядомИ не прореагировал никак:Он молча повернулся к рыбке задомИ прочь пошел. Тот кот был не дурак!

Дядя Гарри встал и, покачав головой, сказал:

— Какие все умности! Просто невероятно! Да еще при таком темпе! Ну ладно, надо мне все-таки отнести вниз посуду. Спокойной ночи!

Он составил посуду на поднос и с карманным фонариком в одной руке, а подносом в другой вышел из чулана. В дверях он остановился и, подмигнув, прошептал:

— Про обои я ни гугу!

За окном совсем стемнело. Свет фонаря падал на соседнюю крышу, выхватывая из темноты несколько черепиц.

— По-моему, надо нам последовать совету Верховной бабушки и отправиться спать, Малый, — сказал прадедушка. — Для первого дня мы внесли немалый вклад в героеведение. Мы знаем, что безрассудная смелость — это еще не геройство и что сотня трупов не доказательство героизма. Но зато мы знаем, что требуется большое мужество, а иногда и героизм, чтобы одержать победу над самим собой. Посмотрим, что нам удастся выяснить завтра. А теперь пора на боковую.

По правде говоря, мне еще совсем не хотелось спать; но я заметил, что Старого утомило стихотворство. Поэтому я позвал дядю Яспера, и он помог прадедушке спуститься на второй этаж. Вскоре я уже лежал в постели и читал в «Морских календарях» разные баллады, чтобы прийти в балладное настроение и понять, как они пишутся. Когда дядя Гарри, спавший со мной в одной комнате, заснул, я даже сочинил одну балладу и нацарапал ее мелким-мелким почерком на задней обложке «Морского календаря». И, довольный, спокойно уснул.

Вторник,

в который мы с прадедушкой переселяемся в южную каморку чердака. Речь здесь пойдёт о гражданском мужестве и о хитрости, а одна и та же история будет, не без причины, рассказана дважды; именно здесь становится ясным, что опасности надо глядеть в глаза, а также происходит знакомство с первым истинным героем. Две бабушки, которых я нечаянно подслушал, читают здесь вслух, с выражением, одну знаменитую балладу, и все заканчивается немного грустно. Итак,

На следующий день мороз усилился. Окно засверкало ледяными цветами. Я умылся в холодной спальне, вернее, слегка поводил по лицу мокрыми пальцами. Катер на Гамбург отходил рано утром, и наши моряки ушли из дому еще до того, как я встал. Наверно, Верховная бабушка опять дала им с собой столько провизии, что ее хватило бы до Южной Африки. Она всегда утверждала, что кто хочет быть здоровым, должен много есть (сама она ела очень мало). Вот и завтрак, который она подала в это утро нам, больным поэтам, был так обилен, что мы еле справились с половиной (а ведь тогда, в четырнадцать лет, я мог без труда умять зараз штук шесть жареных камбал да еще целую гору картофельного салата).