Холодное Сердце - В Хауф

- Это верно, вы правы, не жизнь, а горе.

- Ну, для меня это пустяк, - продолжал грозный Михель, - я уже выручал многих славных парней, ты не первый. Сколько, скажи, сотен, я имею в виду талеры, нужно тебе для начала?

С этими словами он перетряхнул деньги в своем огромном кармане, и они зазвенели так же, как минувшей ночью во сне.

Но сердце Петера испуганно и больно дрогнуло при этих словах, его бросило в холод и в жар, Михель-голландец был на вид не таков, чтобы из жалости раздаривать деньги, не требуя ничего взамен. Петеру вспомнились загадочные слова старика о богатых людях, и необъяснимый страх заставил его воскликнуть:

- Большое спасибо, сударь, но я не хочу иметь с вами дела, я уже наслышан о вас.

И пустился бежать со всех ног.

Но лесной дух шагал огромными шагами с ним рядом и глухо бормотал с угрозой:

- Ты еще пожалеешь, Петер, ты еще придешь ко мне. У тебя на лбу это написано, это видно по твоим глазам. Тебе не уйти от меня... Да не беги ты так быстро, выслушай еще один раз разумные слова, вон уже граница моих владений!

Но, услыхав это и увидав впереди неглубокую канаву, Петер только еще быстрей припустил, чтобы поскорей пересечь границу, и Михелю пришлось прибавить шагу, преследуя его с бранью и угрозами. Молодой человек сделал отчаянный прыжок через канаву, увидев, как лесной дух замахнулся багром, чтобы метнуть им в него. Он благополучно перепрыгнул на ту сторону, и багор разломился в воздухе, словно наткнулся на невидимую стену, а до Петера долетел только длинный обломок.

Он с торжеством поднял его, чтобы швырнуть назад наглому Михелю-голландцу, но тут же почувствовал, что этот кусок дерева в руке у него шевелится, и, к ужасу своему, увидел, что держит в руке не что иное, как огромную змею, которая уже тянется к нему, высунув язык и сверкая глазами. Он выпустил ее, но она уже плотно обвилась вокруг его руки и, раскачиваясь, подбиралась головой все ближе к его лицу. Вдруг откуда-то, шелестя крыльями, слетел огромный глухарь, он схватил голову змеи клювом, поднялся с нею в воздух, и Михель-голландец, видевший все это с другой стороны канавы, завыл, закричал и забесновался, когда змею унес кто-то более могучий, чем он.

Выбившись из сил, весь дрожа, продолжал Петер свой путь. Дорога становилась круче, местность глуше, и вскоре он снова был у огромной ели. Как и накануне, он отвесил несколько поклонов невидимому Стекляшничку, а потом произнес:

Старичок-лесовичок,

Только тот тебе дружок

И в твои войдет владенья,

Кто родился в воскресенье.

- Ты, правда, попал не в самую точку, но, поскольку это ты, Петер, сын угольщика, сойдет и так, - сказал чей-то нежный тонкий голосок где-то рядом.

Петер изумленно оглянулся: под прекрасной елью сидел маленький старичок в черной курточке, красных чулочках и большой шляпе.

У него было тонкое, доброе личико с нежной, словно из паутины, бородкой. Он курил - странно было видеть такое - трубку из синего стекла, и, подойдя ближе, Петер, к своему изумлению, увидел, что одежда, обувь и шляпа у этого человечка тоже из цветного стекла. Но стекло было мягкое, словно еще не остыло, оно, как ткань, прилаживалось к каждому движению лесовичка.

- Ты встретил этого грубияна Михеля-голландца? - сказал человечек, странно покашливая после каждого слова. - Он хотел тебя напугать, но я отнял у него его колотилку, он ее никогда не получит.

- Да, господин кладохранитель, - отвечал Петер с низким поклоном, - я действительно струхнул. А вы, наверно, и были тот господин Глухарь, что склевал змею, большое вам спасибо за это... Но я пришел к вам за советом. Живется мне скверно и трудно. Угольщика ничего хорошего не ждет. А поскольку я еще молод, то я и подумал: а вдруг из меня еще что-нибудь выйдет. Поглядеть на других - как же они преуспели за короткое время, взять хотя бы Эцехиля или Короля Танцоров, у них денег полным-полно.

- Петер, - сказал человечек очень строго, выпуская длинную струю дыма из своей трубки, - Петер, я не хочу и слышать об этих людях. Что проку им от того, что они будут здесь годик-другой казаться счастливыми, но тем несчастнее будут потом? Не гнушайся своего ремесла. Твой отец и твой дед были достойными людьми, а они занимались этим же, Петер Мунк! Не хочу думать, что тебя привела ко мне любовь к безделью.

Петер испугался такого строгого ответа и покраснел.

- Нет, - сказал он, - безделье, господин кладохранитель леса, безделье, я прекрасно знаю, это начало всех пороков, но не сердитесь на меня за то, что другие занятия нравятся мне больше, чем мое собственное. Угольщик - последний человек на свете, а к стекловарам, плотогонам, часовщикам, да и ко всем другим уважения больше.

- Заносчивость часто предшествует гибели, - чуть дружелюбнее сказал человечек, - вы, люди, странные существа! Редко ваш брат бывает доволен тем положением, какое досталось ему от рождения и по воспитанию, и если бы ты был стекловаром, то захотел бы стать лесопромышленником, а будь ты лесопромышленником, тебе пришлась бы по вкусу служба лесничего или квартира окружного начальника. Но так и быть, если ты обещаешь честно трудиться, я помогу тебе устроиться получше, Петер! Всем, кто родился в воскресенье и сумел дойти до меня, я обычно исполняю три желания. Первые два могут быть любыми, а третьего я не исполняю, если оно глупо. Пожелай и ты чего-нибудь, но только, Петер, чего-нибудь хорошего и полезного!

- Ура! Вы замечательный стекляшничек, и вас по праву называют кладохранителем, ибо клады действительно в ваших руках! Ну так если мне разрешается пожелать того, чего жаждет мое сердце, то, первым делом, я хочу танцевать еще лучше, чем Король Танцоров, и, приходя в трактир, всегда иметь при себе столько же денег, сколько у Эцехиля.

- Дурак! - ответил человечек в гневе. - Какое это ничтожное желание хорошо танцевать и иметь много денег для игры. И тебе не стыдно, глупый Петер, красть у самого себя свое счастье? Что толку тебе и твоей бедной матери от того, что ты научишься танцевать? Что толку тебе от денег, которые, по твоему желанию, пойдут лишь на трактир и останутся там, как и деньги несчастного Короля Танцоров? А всю неделю ты будешь, как прежде, жить в нищете. За тобой еще одно желание, но на этот раз постарайся быть разумнее!

Петер почесал затылок и, немного помедлив, сказал:

- Ну, так я хочу, чтобы у меня под началом была самая лучшая и богатая стекловарня во всем Шварцвальде, со всеми приспособлениями и деньгами.

- Больше ничего? - спросил человечек с озабоченным видом. - И больше ничего, Петер?

- Ну... присовокупите еще лошадку и повозочку.

- О глупый Петер, сын угольщика! - воскликнул человечек и в негодовании запустил своей стеклянной трубкой в толстенную ель, отчего трубка разбилась вдребезги.-Лошадки? Повозочки? Ума, пойми ты, здравого ума и простейшей рассудительности следовало бы тебе пожелать, а не лошадок и повозочек. Ну, не горюй, постараемся, чтобы и это не пошло тебе во вред. Ведь второе желание в целом неглупо. Хорошая стекловарня тоже прокормит дельного хозяина, только в придачу к ней ты мог бы взять ум и рассудительность, а повозки и лошади появились бы тогда сами собой.

- Но, господин кладохранитель, - ответил Петер, - за мной ведь осталось еще одно желание. Вот я и могу пожелать себе ума, если он так необходим мне, как вы считаете.

- Нет, всё. Тебя ждут еще такие незадачи, что ты рад будешь иметь в запасе одно желание. А теперь отправляйся домой. Здесь вот, - сказал лесовичок, вынимая из кармана кошелечек, - здесь две тысячи гульденов, этого хватит, и никогда больше не проси у меня денег, а то мне придется повесить тебя на самой высокой ели. Такой у меня обычай, с тех пор как я живу в этом лесу. Три дня назад умер старик Винкфриц. Ступай туда завтра утром и купи его дело, как полагается. Живи хорошо, трудись прилежно, а я буду время от времени навещать тебя и помогать тебе советом и делом, ведь ты же не попросил себе ума. Но твое первое желание - говорю это совсем не шутя - было скверное. Не шатайся по кабакам, Петер! Это еще никого до добра не доводило.

Говоря это, человечек вынул новую трубку чудесного опалового стекла, набил ее чешуйками сухих еловых шишек и сунул в свой маленький, беззубый рот. Затем он достал огромное зажигательное стекло, вышел на солнце и раскурил трубку. Покончив с этим, он дружески протянул Петеру руку, дал ему на дорогу еще несколько добрых советов, стал пыхтеть своей трубкой все сильней и сильней и наконец исчез в облаке дыма, которое пахло настоящим голландским табаком и, медленно клубясь, рассеялось между вершинами елок.

Придя домой, Петер застал мать в большой тревоге: эта добрая женщина думала, что сына ее не иначе как забрали в солдаты. А он был в хорошем и веселом настроении и рассказал ей, что встретил в лесу одного славного друга, который ссудил его деньгами, чтобы Петер сменил занятие угольщика на какое-нибудь другое.

Хотя его мать жила уже тридцать лет в хижине угольщика и к лицам, покрытым сажей, привыкла так же, как привыкает всякая мельничиха к белому от муки лицу своего мужа, все же она была достаточно тщеславна, чтобы запрезирать прежнее свое положение, как только Петер посулил ей более блестящее будущее, и сказала: