...Алый свет зари - Иван Булах

— Дела, и эта квашня еще привязалась: «Возьми, — говорит, — с собой областного прокурора, он мне осточертел».

Все как–то сразу притихли, а Петр Иванович, ободренный общим вниманием, еще сильнее распалился и давай полоскать областного прокурора:

— На хрена нам сдался этот прокурор? А? Да я, может, на служебной «Волге» приехал и две банки самогона притаранил. Может, я вместо десяти по путевке двадцать уток завалю, а он будет тут яйцами трясти. Это такие сволочи, взяточники… Я бы их из этого ружья. В общем, как давно сказал в «Мертвых душах» товарищ Собакевич: «Один там в области порядочный человек — прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья!»

— Петр Иванович, — говорит сосед слева. — Ты бы хоть спросил сперва, кто справа тебя сидит. Это же прокурор.

Петр Иванович как открыл рот, так и застыл, только налился краской, аж побурел…

С минуту звенела тишина, совестно стало даже собакам, но он все–таки кончил свою замечательную речь:

— Вот я и говорю: все люди братья. Так давайте за открытие охоты дроболызнем и как поется:

Последний нонешний денечекГуляю с вами я, друзья.

Думаете, осерчал прокурор? Конечно, и за свинью, и за взяточника. Но это поначалу, а потом уже прокурор, который в области не каждому начальнику и руку–то подаст, ближе к полуночи, обнявшись с Петром Иванычем, чуть–чуть куражась, выводил:

Ах, и сам я нынче чтой–то стал нестойкай,Не дойду до до–о–ому с дружеской попойки…

И никакого скандала. Почему? Да они же охотники, братья.

Вот Генеральское озеро. Тут забавный случай, так сказать собачий юмор. Сергей Петрович привез с собой какую–то породистую собаку. Иностранная сучка шоколадного цвета с висячими ушами по кличке Липси.

— Какая у нее родословная! — хвастался Сергей Петрович. — Вы не верите, мать из Бельгии, а кобель из Испании. Я за нее уйму деньжищ отвалил и не жалко. У нее двенадцать медалей и восемь дипломов. А умная! Страсть! Да вы поглядите на нее.

Поглядели. И правда, умная. Глаза человечьи, и вроде как понимает по–нашему. Даже матюкаться при ней не ловко, все–таки хоть и сучка, а дамской породы.

— У меня ее хотели перекупить, да ни в жизнь не продам.

Сели ужинать. Дядя Вася и говорит:

— А вот я вас угощу югославской ветчиной, — и достает пятикилограммовую банку. — Это такая вкуснятина, сегодня по кусочку, а завтра доедим.

Рано утром встали и скорей на озеро.

— Липси, за мной, — зовет Сергей Петрович, а Липси–то и нет. Туда–сюда, глядь, а она лежит как дохлая, живот раздуло, и еле дышит. Ах, как жалко! Сергей Петрович в голос, на себе волосья рвет. — Да на кого же ты меня поки–и–нула! Да что ж с тобой случи–и–лось!

А дядя Вася шмыг в палатку и тащит пустую банку из–под ветчины:

— От сука заграничная! Гляди, как вылизала, аж блестит. Ох и умная у тебя собака. Сколько у ней медалей? Двенадцать? Дай ей тринадцатую, за сообразительность.

Так она, стерва, три дня пластом лежала. Подползет к озеру, похлебает водицы и на боковую. Сергей Петрович осерчал и чуть не плачет:

— Опозорила, сволочь! Продам! Честное слово, продам!

На Боровом обычно охотятся «слуги народа», свои и из области. Тут все блестит: «Волги», очки, лысины… Все в камуфляжной форме, ни дать ни взять «афганцы». А как стали стрелять — и смех и грех, лупят в белый свет как в копеечку, утки со смеху чуть не падают. Чуют, что без шулюма останутся, но тут как у Салтыкова — Щедрина, когда мужик двух генералов прокормил. Помните?

Откуда ни возьмись скотник Кузьма Хворостов:

— Э–э–х! Охотнички! Помочь? — и как давай хлестать, утки, как лапша, сыпятся. — Хотите на спор, собью и одна в котел упадет?

«Бабах!» Тут, правда, он чуть прихвастнул, не подрассчитал и утка вместо котла на крышу «Волки» грохнулась. Но все равно удивил.

Те его скорей за стол, набулькали стакан, а Кузьма с гонором.

— Я, — говорит, — сразу предупреждаю, что закусываю после третьей.

Принаглел, конечно, но не гордый был, после третьей закусил, а про себя все удивлялся: «И как мы с таким начальством войну выиграли? Они ведь сами–то ничего не умеют!»

На Малиновом озере трагикомедия, умные сами себя перехитрили. Охотовед достал какие–то экологические патроны. Уж такие красивые, уж такие дешевые, что все умные и хитрые по себе порасхватали. Думали, что–то новое, чтоб природу не отравлять, порох особый. А когда стали стрелять — полный конфуз! Мало того, что каждый десятый патрон холостой, так и заряд в полсилы. Ружье не стреляет, а плюет, все одно, что пригорошней в уток дробью кидать.

Палят и хоть бы одну завалили. Когда разобрались, то «мудрого» охотоведа чуть не порешили и у мужиков выпрашивали и меняли на настоящие. Так вам и надо, не жульничайте.

Сколько озер, сколько лагерей, привалов, столько и историй. Всех и не упомнишь…

Про теорию относительности Эйнштейна слышали? Это про время, которое в космосе идет медленно, а на земле быстрее. На охоте время летит в каком–то непонятном, другом измерении, как мгновение. Не успели оглянуться — и вот она последняя зорька.

К лагерю бредут немногословные, сдержанные, недовольные. Все. Надо по домам. Праздник кончился, и опять эти нудные серые будни.

Расставаться жаль. Жаль обжитой поляны, этого грубо сколоченного стола, кострища. Какая–то грусть наваливается, и начинает щемить сердце. Расстаются как фронтовые друзья, которые ели с одного котелка, укрывались одной шинелью, стояли на огневом рубеже. Патронташи пустые.

Бывает, кто–то занеможет и ему не до уток. Тогда перед отъездом вылезет из палатки, удивляется:

— Что? Уже домой? И как же это я проспал? Ребята, постреляйте, а то баба проверяет… И если ствол у ружья чистый, то скандал: «Где ты, змей, шатался?!

Пылает прощальный костер, молча едят. Хоть и пытаются шутить, но не очень весело получается. Все какие–то опустошенные, чего–то жаль.

Собираются палатки, упаковываются вещи, делят уток. Берут не все, не за тем ехали. Состояние перед разлукой точно передал Высоцкий:

…В суету городов и потока машин

Возвращаемся мы, просто некуда деться…

Это про охотников. Правда, через неделю можно снова встретиться, но это уже не то. Грустно. Итак, до встречи через год. До свидания, дорогие друзья. Прощайте, уточки, прилетайте сюда снова и простите, если что не так.

А вот и дом. Редко какая жена выйдет встречать своего добытчика да спросит приветливо:

— Ну как, Петюня? Много настрелял?

— Маша! Родная! Да я… да мы… да я хоть что!..

Большинство сердятся, психуют. А с чего? Ну собрались с мужиками, отдохнули. Ясно же, что не у любовницы был. Ну что сердиться? То ли завидуют.

— Явился?! Нагулялся?! Залил шары, и горюшка ему мало! Изгородь вон повалилась, опять коровы в огород забрались… Хозяин гребаный… Прибить некому. Я, как одиночка, с молотком бегаю, а он все по охотам раскатывает… Скотина! Сейчас же иди ремонтируй!

«Как бы не так, — думает охотник. — Так и разбежался, это надо было до охоты заставлять».

Даже собаки чуют нелады и скорее с глаз долой!

Ладно. Все помаленьку утряслось, с недельку охотник приходит в себя. Как после курорта человек никак не может вписаться в обыденную жизнь, так и тут тоскуют, томятся, вздыхают.

Ничего, жизнь продолжается. Иногда встречаются, вспоминают, оживляются:

— А помнишь?..

— А ты же видел…

— А я дуплетом…

— А я вторую влет…

Проходит с полгода, и впереди опять зажигается слабый огонек, и время двигает к нему, и время двигает к нему, и с каждым месяцем он все ярче разгорается.

Кто как не охотник всем своим существом сливается с природой, тянется к ней, и это его глазами увидено и сказано вслух:

Выткался над озером

Алый свет зари…

Ради этого стоит жить. Честное слово!