Эванджелина - Генри Лонгфелло

V

Солнце четырежды круг свой прошло; и вот наступилоПятое утро, и бодро петух прогорланил над фермой.Вскоре по нивам желтеющим длинной унылой чредоюС ферм окрестных и с хуторов к побережью морскомуЖены акадские двинулись, скарб свой везя на телегахИ на родные жилища назад озираясь, доколеИх не скрыли совсем холмы и извивы дороги.Рядом дети бежали и звонко волов понукали,Схваченную второпях в руке зажимая игрушку.

К устью реки Гасперо собирались они; там у моряГруды крестьянских пожитков лежали кругом в беспорядке.Целый день между берегом и кораблями сновалиЛодки, и целый день из деревни ходили телеги.К вечеру ближе, когда уже солнце клонилось к закату,Громко от церкви донесся рокочущий звук барабанов.Все толпой устремились туда. Вдруг церковные двериРаспахнулись, и вышла охрана, а следом, угрюмо,Но спокойно шагая, акадцы плененные вышли.Как пилигримы в тяжелом и долгом пути на чужбинеПесни поют, забывая усталость свою и тревоги.Так, распевая, спускались фермеры вниз по дорогеК берегу моря под взглядами жен и детей несмышленых.Юноши шли впереди и, слив голоса воедино,Пели торжественный гимн католических миссионеров:«Кроткое сердце Христово! Неистощимый источник!Дай нам терпенья и наши сердца укрепи своей верой!»А старики, проходя, и женщины, став у дороги,Вместе священный псалом затянули, и птиц щебетаньеВторило им с поднебесья, как пение душ отлетевших.

Молча, спокойно ждала у обочины Эванджелина,Не ослабевшая в скорби, но твердая в час испытаний.Молча ждала, пока средь идущих не разгляделаБледное, мужественное лицо своего Габриэля.Слезы заполнили ей глаза, и, рванувшись навстречу,Руки милому сжала она и, прильнув, прошептала:«О Габриэль! Будь спокоен! Ведь если мы любим друг друга,Верь, ничто нас не сможет сломить, никакие напасти!»Так говорила ему, улыбаясь; и вдруг замолчала,Ибо отца своего увидела в это мгновенье.Боже, как он изменился! Потухли глаза, и румянецЩеки покинул, и поступь стала тяжелой от горя.Но с улыбкой она обвила его шею руками,Нежностью кроткой своей и любовью стараясь утешить.Так они к берегу моря двигались шествием скорбным.

Там беспорядок царил, суета и волненье отплытья.Спешно грузились тяжелые шлюпки, и в суматохеЖены теряли мужей, и матери вдруг — слишком поздно! —Замечали, как дети их с берега тянут к ним руки.Так Габриэль и Базиль на разных судах оказалисьВ час, когда Эванджелина с отцом оставались на суше.До половины погрузка еще не дошла, как стемнело,Солнце зашло, и шумливо спешащие волны отливаВдаль умчались, оставив на берегу обнаженномМусор моря, влажные водоросли и ракушки.Здесь, за чертою отлива, возле телег и пожитков,Вроде цыганского табора иль войскового бивака _После боя, под бдительнои стражей англииских конвойных, —Расположились на ночь бездомные семьи акадцев.Вспять отступил океан к провалам своим глубочайшим,Камни катая по дну, рассыпая гремучую гальку,И далеко среди суши оставил он шлюпки матросов.Вот и вечер настал, и с пастбищ стада возвратились;В воздухе сладко повеяло их молока ароматом;Низко и долго мычали они у ворот своей фермы,Тщетно ждали знакомой руки, облегчающей вымя.Тихо было на улицах: ни колокольного звона,Ни огонька из окна, ни кудрявого дыма над крышей.

На берегу тем временем жарко костры разгорелись,Сложенные из обломков, что море швырнуло на сушу.Хмурые лица виднелись впотьмах; доносились пороюТо голоса мужчин и женщин, то плач ребятишек.Шел от костра к костру, как будто от дома до дома,Честный священник, неся утешение людям — как ПавелТем, кого бросила буря на берег пустынный Мелита.Так подошел он туда, где Эванджелина сиделаВместе с отцом, и в дрожащих отблесках света увиделСтарца лик — изможденный, тусклый, пустой и бесстрастный,Как циферблат без стрелок на старых часах запыленных.Тщетно Эванджелина старалась его приободрить,Тщетно поесть предлагала; он неотрывно и немоОпустошенным взором глядел на мерцавшее пламя.«О Бенедикт!» — прошептал негромко священник — и большеВымолвить он не сумел ничего: переполнилось сердцеЖалостью острой, и замерло слово у губ, как ребенок,В страхе застывший у входа при виде ужасной картины.Тихо ладонь положил он на голову девушки кроткой,Влажные очи подняв к небесам, где безмолвные звездыШли неизменным путем, безразличны к страданиям смертных.После сел рядом с ней, и молча заплакали оба.

Вдруг осветился край неба, как будто бы ночью осеннейМесяц кроваво-красный над горизонтом поднялся,Словно сторукий титан, простирая лучи над долинойК скалам и рекам, бросая повсюду громадные тени.Шире и шире огонь разливался в ночи над деревней,Блики бросая на тучи, и море, и мачты на рейде.Дым поднимался клубами, и пламя из них вырывалосьИ опадало, как руки мученика святого.Ветер хватал и кружил кучи горячего пеплаИ полыхавшей соломы, пока наконец воединоДым и огонь не слились в мощном потоке пожара.

Вот что с берега и с кораблей наблюдали акадцыВ страхе, в смятенье немом. Опомнясь, они зарыдали:«О, никогда не увидеть нам больше родные жилища!»Вдруг петухи принялись кукарекать на фермах, подумав,Что начало рассветать; и снова мычанье скотиныВетер вечерний донес и лай деревенских овчарок.Вдруг раздался такой страшный грохот, какой пробуждаетСпящий лагерь где-нибудь в западных прериях диких,Если стадо взбешенных мустангов проносится смерчемИли бизоны ревущей лавиною мчат к водопою.Это кони, волы и коровы, сломав загородки,Вырвались и унеслись в поля из горящей деревни.

Ошеломленные, долго стояли священник и дева,Глядя на страшную эту картину. Когда ж оглянулись,Чтобы заговорить со старцем, молчавшим доселе,Вдруг увидали — о боже! — его неподвижно простертымВозле костра — бездыханным, уже отошедшим из мира.Встал на колени пастырь; а девушка, бросившись наземьРядом с отцом своим, громко, навзрыд зарыдала —И повалилась без чувств, прильнув к нему головою.Так пролежала она всю ночь в забытьи полусонном.Утром, очнувшись, она увидала склоненные лицаНад собою — друзей, побледневших от слез и от горя,Взгляды, полные жалостью к ней и глубокой печалью.Пламя горящей деревни еще освещало округу,Отблесками пробегая по небу и лицам унылым, —И помутненному разуму Эванджелины казалось,Будто настал Судный день. Но молвил знакомый ей голос:«Здесь, возле моря, давайте его похороним.Если же даст нам бог вернуться к родным пепелищам,Перенесем его прах с молитвой на кладбище наше».Так священник сказал. И вот возле кромки прибоя,В свете горящих домов, как факелов погребальных,Без колокольного звона и службы заупокойнойБыл второпях похоронен старый крестьянин акадский.Но не дочел еще пастырь краткой своей панихиды,Как в ответ ему траурным ревом многоголосымМоре откликнулось, гул свой смешав со словами молитвы.Это с рассветом из горькой пустыни морей возвращалсяНетерпеливый прилив, вздымая бегущие волны.Возобновились опять суета и волненье погрузки;В тот же день корабли покинули гавань, оставивНа побережье могилу в песке и деревню в руинах.

Часть вторая

I

Много безрадостных лет с пожара Гран-Прэ миновало,С той поры, как отплыли с приливом груженые шхуны,Целый народ, со всем их добром, увозя на чужбину,В это бессрочное и беспримерное это изгнанье.На берегах отдаленных рассеяны были акадцы,Словно снежные хлопья, когда их ветер с норд-остаМчит во мраке с Нью-Фаундленда сквозь морские туманы.Так без друзей, без пристанища вышла им доля скитаться —От хладноструйных Великих Озер до горячей саванны,От берегов ледовитых до мест, где Владыка ПотоковДланью могучей сметает холмы и влачит к океануВместе с тяжелым песком допотопного мамонта кости.Многие чаяли дом обрести; а иные, отчаясь,Ни очага, ни друзей — у судьбы лишь могилы просили.Вы на скрижалях погостов их скорбную повесть прочтете.Можно было меж ними кроткую девушку встретить, —Все чего-то ждала и искала она терпеливо.И молода и красива была, но увы! — перед неюЖизнь простиралась мрачней, чем тропа по степям обожженнымС цепью печальных могил тех, кто прежде страдал и скитался,Силы в долгом пути истощив и надежды утратив, —Так в пустынях Невады путь эмигрантов отмеченЦепью остывших кострищ и костей, побелевших на солнце.Странное, незавершенное что-то в судьбе ее было,Словно июньское утро, во всем своем счастье и блеске,Вдруг застыло на небе и, постепенно смеркаясь,Стало склоняться к востоку, откуда оно появилось.То в городах появлялась она; то, гонимая дальшеНеутолимою жаждой души, лихорадкою страстной,Вновь отправлялась в свой путь, в свой нескончаемый поиск;То бродила по кладбищам, вглядываясь в надгробья,И, у креста безымянного сев, представляла, что, может,Здесь ее милый лежит, — и рядом уснуть с ним мечтала.Часто лишь слух неотчетливый, вскользь оброненное словоЗвали ее мановеньем воздушным, вели за собою.Ей доводилось встречать и тех, кто знавал ее раньше,В дни ее счастья, — но как далеко и давно это было!«А! Габриэль Лаженесс! — говорили они. — Как же, знаем:Он и папаша Базиль охотятся в прериях нынче,Многим известны они, как трапперы и следопыты».«А! Габриэль Лаженесс? — говорили другие. — Встречали!Лодочником на реке он работает в Луизиане».И добавляли: «Ах, милая! стоит ли ждать и томиться?Разве уж нету больше других — молодых и красивых,С сердцем нежным и верным, с преданною душою?Скажем, Батист Леблан, сын нотариуса, он давно ведьЛюбит тебя; выходи за него, и найдешь свое счастье.Не для тебя же, красавица, косы святой Катерины!»«Нет не могу! — отвечала печально Эванджелина. —Отдано сердце мое, и путь мой навеки начертан;Если же сердце идет впереди, освещая дорогу,Ясным становится то, что иначе скрыто в потемках».И улыбался ее духовник, ее добрый наставник:«Дочь моя! Это господь говорит твоими устами.Верь, не напрасно ты ждешь: любовь не бывает напрасной;Даже если не напоит она сердце другого,Свежим дождем возвратится и оросит свой источник;Так возвращаются вспять прохладные струи фонтана.Будь же спокойна, исполни подвиг любви терпеливой;В долготерпенье твоем и печали — великая сила.Подвиг любви соверши, чтобы сердце божественным стало,Сильным, возвышенным, чистым и неба святого достойным».С этой поддержкой благою Эванджелина трудилась,Верила и ждала; и в грохоте волн похоронных,Не умолкавших в душе, ей слышался голос: «Надейся!»Так она путь свой вершила по свету средь бед и лишений,Ноги босые до крови изранив о тернии жизни.Муза! позволь мне за нею пуститься дорогой скитаний —Не повторяя точь-в-точь изгибы ее, год за годом,Но как держится путник теченья реки на равнине:То удаляясь от берега и лишь порой замечаяЯркий блеск ее струй за редеющими тростниками,То напролом продираясь сквозь темные дебри густые,Слыша все время вблизи журчанье невидимой влаги,Чтобы, как счастье, внезапно увидеть поток пред собою.

II