Собрание сочинений. Том 1 - Эрнст Гофман

Амандус.

Что ты сказал, коварный нечестивец?Как ты посмел провозгласить прилюдноСвой замысел предательский и подлый?Так знай же, мелкий трус, слабак несчастный,Ты просчитался! Для нее однойГорят сердца огнем благоговейным,Желая смерть геройскую принять!Позволь, принцесса, в твои очи глянуть,Чей взор небесный воспаляет мыслиО подвиге, что тлел в груди давно,Теперь же ярким пламенем взъяритсяИ налетит на полчища врагов,Несметную их рать испепеляя!Зари небесной пурпур златотканыйДа не узрит отныне сына тьмы,Исчадье ночи. Даже если онОбратно в чрево матери забрался,Укрыт ее вороньими крылами,Огонь отмщенья молнией победнойЕго сразит и ночь повергнет в бегство,Чтоб тем скорее Феба колесницаИз волн морских Аврору возносила,Леса и долы светом золотя!Жестокий бой меня торопит в путь,Предчувствие победы полнит грудь,Пусть подлый мавр в смятении дрожитОн будет смят, повергнут — и бежит!

(Низко кланяется Бландине и спешно уходит.)

Бландина. Панталоне! Немедленно следуйте за прекрасным юношей, я заранее одобряю все, что он намерен предпринять против ненавистного мавра. И позаботься, чтобы каждый, кого он призовет для исполнения своего замысла, с готовностью подчинялся его приказам.

Панталоне (в сторону). Бог ты мой! Вот уж не хотелось бы: такой милый молодой человек — и ни с того ни с сего сам подает себя Килиану на завтрак. Ибо на завтрак Килиан схарчит его, а уж из нас, несчастных, приготовит себе обед. (Уходит.)

Бландина. А ты, злокозненный Тарталья, осмелившийся угрожать даже мне, поплатишься за свое предательство заточением в самом глубоком подземелье. Бригелла, исполняй мой приказ и учти: если изменник сбежит, ты ответишь головой. (В сторону.)

Какая верность, мужество какоеДуши моей коснулись. Этот мальчик,Что отродясь оружья не держалВ руках, а только лиру золотую,Волшебные аккорды извлекаяИз чутких струн, — теперь же хочет он,Охваченный горением геройским,Страну освободить от лихоимцевИ мавра страшного своей рукой прикончить!То, видно, ангел, посланный судьбойСпасти меня от участи ужасной.Я верю — он спасет, он победит,И смерть приму, коль обманусь в той вере!

(Уходит в сопровождении свиты.)

Тарталья, Бригелла, в глубине сцены — часть лейб-гвардии.

Тарталья. Я сплю? Иль грежу наяву? Меня — министра, его сиятельство, обер-церемониймейстера, без всяких церемоний объявляют государственным изменником и бросают в подземелье? И кто — принцесса, это своенравное и неразумное дитя!

Бригелла. Не угодно ли вашему сиятельству без лишнего шума пройти со мной в тюремную башню?

Тарталья. Ха! Бригелла! Мы, слава богу, не первый год знакомы. Ты же всегда был мне другом. Вспомни о золотых денечках в Венеции, когда в святом Самуэле[15] нам открывались дивные чудеса царства фей, — то-то мы оба напроказили, то-то повеселились от души! Девятьсот хохочущих физиономий, не отрываясь, жадно ловили каждый наш взгляд, каждое слово. С тех пор мы уныло бродили по свету, жалкие, неприкаянные, и даже если кое-где наши имена и были черным по белому пропечатаны в театральных программках, никто не верил, что это взаправду мы; боюсь, что и сегодня многие серьезные люди уже начали в нас сомневаться. Вот и подумай — если ты сейчас бросишь меня в подземелье, заживо упрячешь меня в могилу, получится, что ты похоронишь и мое «я», мой озорной характер, а вместе с ним нанесешь ущерб и себе; ты лишаешься самой надежной своей опоры, роя мне яму, в которую сам же и плюхнешься. Подумай хорошенько, мой милый, и лучше дай мне убежать.

Бригелла. Ваше благородие! Совсем не к добру напомнили вы мне о тех давнишних временах, ибо как подумаю, с вашего позволения, о несравненном Дерамо[16], которого вы с помощью своих коварных заклинаний из замечательного короля превратили в дикого оленя, так что бедняге пришлось потом пройти через гнусную оболочку какого-то нищего, чтобы с грехом пополам вернуть себе человеческий облик и сердце любимой женщины; как вспомню красавицу Земреду и несчастного Сайда, не говоря уже о короле Милло и принце Дженнаро[17], - да, ваше сиятельство, как вспомню все это, так сразу и вижу, что вы с самых давних пор всегда были либо отъявленным негодником, либо ослом! Словом, ближе к делу! Еще не время играть басурманскую свадьбу со свекольным компотом и кушаньями из паленых мышей и ободранных кошек. Так что уж пожалуйте в башню, ваше благородие, и никакие мольбы и песни вам не помогут.

Тарталья (хватаясь за эфес шпаги). Как? Да как ты смеешь, холоп, предатель?! Ты что, забыл, что я министр? Обер-церемониймейстер?

Бригелла. Оставьте лучше вашу шпагу в покое, милый мой! Нынче совсем другие ветры подули. Сановных посланников вроде нашего Адолара награждают теперь совершенно особым образом — оглаживают по филейным частям, надворных советников вышвыривают за дверь, так что вполне возможно, что и ваше сиятельство, милости просим, получит несколько увесистых пинков, ежели по доброй воле само не заползет в подземелье. Покорнейше прошу взглянуть вон туда. (Указывает на стражников.) Это мои преданные слуги, славные ребята, добрые такие, и все с очень острыми алебардами, так что стоит мне, к примеру, крикнуть: «Руби!»…

Стражники угрожающе бросаются на Тарталью.

Тарталья. Стоп! Стоп! Довольно! Я уже иду, но бойся моей мести, злодей! Завтра Килиан будет правителем страны, и тогда тебе крышка. Меня с почестями выведут из подземелья, и тогда весь мир услышит, что ты — пошлый хам, ошибка природы, неудачная шутка словесности, ничтожество, которое только и нужно, что изничтожить!

Бригелла. Завтра — не сегодня, где вы завтра будете сидеть, ваше сиятельство, я не знаю, а вот сегодня милости прошу пожаловать в темницу.

В сопровождении стражи, окружившей Тарталью, Бригелла уходит.

Запущенный, заросший уголок английского парка с хижиной отшельника в дальнем конце, перед которой стоит каменный стол. Входит Родерих.

Родерих.

Ужель то я? И жив? И вижу свет?Куда, куда влечет меня безумствоЛюбви поруганной? Ужель еще не сброшенПостылой жизни гнет? Ужель терзаютПо-прежнему меня шипы страданья?Так пусть же здесь любовный мой недугИсторгнется на волю стоном муки,От коего сам воздух содрогнется,Умолкнет шелест листьев, звон ручьев,И все замрет! Пусть гибнет все живоеТам, где любви страдание живет!Я буду звать Бландину — криком, ревом,Пусть громовым ударом разобьетсяМой зов о стены этих черных скал,И потревожит сон их вековечный,И гулким эхом пророкочет в них!Бландина! — Словно смерть сама звучитВ том имени насмешницы коварной,Врагини чувств, убивицы любви!Пусть даже соловьи, любви певцы,С ветвей безлистных падают, как камни,Едва коснется их дыханьем стужиТо имя смертоносное — Бландина!Унылой теньюВ уединеньеВлеком тоскоюЛюбовной муки,И боль разлукиВсегда со мною.Не знаю сна,Одна онаМой взор туманит,Мне сердце ранит.О, как, скажи мне, тебя забыть,Коль не могу я ни есть, ни пить?Цветам и листьям пою, скорбя,О том, как всюду ищу тебя,Мой голос тихий, едва дыша,Уже слабеет,Иссохла в муке моя душаИ каменеет.Не оскорблю язык питьем и пищей,Пусть только боль страданью жизнь дает,Покуда на любовном пепелищеДуша поэта вовсе не умрет.Вороний грай и гулкий крик совиный,Пугая путника в ночной тиши,Оплачут эту скорбную кончинуИзраненной, измученной души.Но роковою, безутешной теньюОна восстанет, посетив в ночиЖестокосердной девы сновиденья,И к злому сердцу подберет ключи.И вот тогда любовью безысходнойВоспламенится дева в свой черед:Страстей убитых саркофаг холодныйГорючими слезами обольет!О, как пронзаетМука предсмертнаяКровоточивую грудь!Сладость безумия,Боли терзание,В Оркус мерцающий путь!Где ты, Бландина?О, смерти дыхание!Где ты, Бландина?О, содрогание!Где ты, Бландина?О, мстительная ярость!О, яростная месть!

О!.. Просто ума не приложу, куда подевался Труффальдино с завтраком. Если мне сейчас же не подадут чего-нибудь существенного на зубок, я и вправду могу ноги протянуть. Труффальдино! Эй, Труффальдино!