Октомерон. Путешествие по Андалусии - Наталия Шимонова

Общество призадумалось, выслушав меня, а затем дон Санчо ответил мне:

– Что же, дон Бернардино, не обессудьте тогда, если собрание наших рассказов будет блистать пёстростью своих нарядов. Ведь в таком случае каждый расскажет то, что пожелает и о том, что он захочет. Это не будет ни сборник любовных новелл, ни сборник поучительных историй. Ни рассказ о верных и неверных жёнах или мужьях, ни повесть о торжестве добродетели над пороком, или торжестве порока над добродетелью, ни сборник андалусских сказок… Одним словом, это не будет ни Гептамерон, и ни Декамерон, а это будет вольная беседа на ту тему, которая заблагорассудится каждому члену нашего маленького общества!

– Это будет Октомерон! – воскликнула донья Альфонсина. – Ведь нас ровным счётом восемь человек!

– Но вы же не хотите сказать, что мы пробудем здесь восемь дней и ночей? – вскричал дон Хуан.

– Сеньор, но разве наше общество столь тягостно для вас? К тому же, пробудь мы тут восемь дней, разве это не дало бы нам возможность только сполна насытиться разного рода историями?

– О, да, любезная донья Альфонсина! Но тогда наши дела, по которым все мы следовали, придут в совершеннейший упадок! – возразил ей дон Аугусто. – Разве вы не опасаетесь этого?

– Ничуть дон Аугусто, – живо ответила ему дама. – Напротив, быть может, промедление в наших делах всем нам будет полезно. И определённо оно угодно Небесам, коли они задержали нас всех тут, на этом постоялом дворе!

– В ваших словах я слышу голос истины, – сказал дон Санчо, поклонившись донье Альфонсине. – Как бы то ни было, но Провидение дало нам передышку и возможность поразмыслить о том, что мы собрались делать. И, как знать, не следует ли кое-кому из нас отказаться от своих дел, или хотя бы немного переменить свои планы?

– О, нет! Наши дела такого рода, что отменять их нельзя никоим образом! – ответствовал дон Алонсо. – Нас с братом ждут невесты! Как же можно нам говорить о перемене или отмене наших планов?

– Вот как? Невесты? – спросила донья Альфонсина. – И вы собрались вступить в брак в один день?

– Да, – ответил за брата дон Хуан. – Ведь мы братья, а наши невесты – сёстры. Мы с Алонсо равно любим друг друга, так же, как и наши невесты-сёстры любят друг друга. Сеньорита Анна и сеньорита Эльвира ждут нас и, пожалуй, волнуются, ибо не предполагают отчего бы мы с братом могли так задержаться!

– Ах, сколь нетерпелива юность! – заметил дон Аугусто. – Как торопитесь вы связать себя узами брака, вовсе не предполагая того, что, возможно, через какой-нибудь год уже пожалеете о таковой своей поспешности!

– Зачем вы так говорите, дон Аугусто? Своими словами вы обижаете наших дам, – заметил ему дон Санчо.

– Разве вы так уж несчастливы, дон Аугусто? – смеясь, спросила донья Альфонсина.

– Вовсе нет, – ответил тот. – Я был женат и женат счастливо на женщине добродетельной и кроткой, как голубка. Она подарила мне троих сыновей, а по прошествии десяти лет супружеской жизни сделала меня вдовцом. Вот уж двенадцать лет я вдовею но, признаться, хотя и поминаю добрым словом мою драгоценную донью Исабель, но не спешу вступать в другой брак. Во-первых, мне уже достаточно лет, чтобы не стремиться к подобным утехам. А, во-вторых, я верю в то, что в раю встречу мою добрую Исабель. Какими же глазами я посмотрю на неё, если со мною на небеса прибудет моя вторая супруга? Таковы мои обстоятельства, сеньоры. Я был счастливым мужем и живу в спокойном вдовстве. Однако я знал множество сеньоров, которые почитали себя несчастливыми в браке, потому и сказал то, что сказал.

Выслушав такие речи дона Аугусто, я внимательнее присмотрелся к его наружности. Я подумал, что этому благородному сеньору не могло быть более сорока пяти лет. Он был совсем ещё не стар, однако он уже и не был молод. Он не носил парика, что позволяло рассмотреть благородные седины, которые только-только начинали покрывать его чёрные кудри. Чёрные глаза его светились умом, проницательностью и благородством, во всей натуре его сквозила почтенность, а фигура, хотя и погрузнела от времени, но всё же была достаточно подвижна и ловка.

– Что же, ваш возраст и ваш опыт вполне объясняют ваши речи, дон Аугусто, – отвечала ему меж тем донья Альфонсина. – И, уж коли некоторые из нас начали приоткрывать собственные обстоятельства, то будет справедливо, если и все прочие немного скажут о себе. Я уже говорила, что живу с супругом моим в Севилье. Обстоятельства сложились так, что мужу моему следует отправиться в Новый Свет и теперь я еду в Кадис, чтобы сесть на корабль, на котором он уже ждёт меня. Господь не дал нам детей, хотя минуло уже девять лет с той поры, как мы стояли с моим драгоценным доном Каспаром пред алтарём. Но взамен того у меня есть брат и сестра, которые теперь следуют за мною в Кадис, чтобы отправиться в Новый Свет. Пройдёт довольно много времени, прежде чем мы вернёмся в нашу благословенную Испанию!

Пользуясь случаем, я внимательно смотрел на донью Альфонсину, чтобы составить для себя мнение о ней, о её наружности и характере. Ей было не более тридцати лет. Она была очень красива и напоминала мне о такой Испании, которая предстаёт перед всем миром в сказках и легендах. Чёрные её кудри под мантильей сияли, равно, как и блистал её взор. Оливковая кожа светилась нежным румянцем, а уста, подобные розовым лепесткам, с живостью открывали белый жемчуг её зубов. Тонкий стан чуть был тронут возрастом, но совсем немного, ибо полнота его скорее говорила о совершенном благополучии его владелицы, нежели о годах или иных тяготах. Я перевёл глаза на сеньориту Марию, её сестру, чтобы сравнить этих двух красавиц.

Сеньорита Мария была совсем юна, я бы не дал ей более семнадцати лет. Цвет её лица был совершенно бледным, а кудри – светлыми, совсем не как у её сестры. Стан её был тонок, плечи покаты, руки, как две белые лилии, упали на колена красавицы. Взор её был потуплен, а уста крепко сомкнуты, но ежели бы она только пожелала что-либо сказать, то была бы выслушана с ещё большим вниманием, чем её сестра.

Меж тем дон Хуан, поклонившись сёстрам, сказал:

– Благодарю вас, донья Альфонсина, за ваш рассказ. Но отчего же ваши сестра и брат ещё не промолвили ни одного слова? Мы бы так же хотели выслушать и их.

Донья Альфонсина обернулась к сестре и тронула её за руку. Сеньорита Мария покраснела и ответствовала:

– Благородные сеньоры! Я так же рада приветствовать вас, и благодарю вас за честь, коей вы удостоили меня, повествуя о своих благородных семьях и о себе. Сестра моя уже всё рассказала о том кто мы, и куда мы следуем. Мне пока более нечего добавить.

– Но станете ли вы участвовать в нашем Октомероне, как назвала его ваша благородная сестра? – учтиво спросил у неё дон Аугусто.

– Ежели вам будет благоугодно выслушать меня, – отвечала, потупивших, девушка, – то я постараюсь не разочаровать вас и рассказать вам одну сказку, которую выслушала я когда-то от моей нянюшки. А более я ничего не знаю и мне, право, совестно занимать вас своими детскими рассказами.

– Ах, для чего вы извиняетесь? – согласно воскликнули все и принялись уверять девушку, что с радостью выслушают любое её слово.

Вслед за сёстрами обществу поклонился дон Родриго. Он был так же красив, как и его сёстры. Юношеская его мягкость и благородство всей натуры светились в каждом движении этого сеньора. Гибкий его стан был почти девичьим, а румянец не уступал румянцу младшей сестры.

– Я также рад приветствовать то славное общество, в которое волею судеб попал. И благодарю Господа, что в этой глуши он привел мне и моим сёстрам встретит сразу столько благородных господ. Если мои рассказы развлекут вас, то я не вижу причины мне молчать, – поклонился он, закончив свою речь.

– А что же вы, дон Бернардино? – обратился тогда ко мне дон Аугусто. – Что скажете о себе вы?

– Сеньоры! Я лишь простой путешественник и цель моих странствий я уже имел удовольствие изъяснить вам. Семейное же моё состояние таково, что я одинок, разумею, что не имею пока ещё подруги жизни. Но надеюсь, что вскоре я обрету её и тогда уже со знанием дела смогу рассуждать о прелестях и тяготах семейного положения, – ответил я с поклоном.

– Браво! Это достойная речь, – заключила мои слова донья Альфонсина. – Мне кажется, что только дон Санчо ещё ничего не сказал о себе, – продолжила она.

Дон Санчо встал, поклонился и сказал так:

– По облику моему вы, должно быть, увидели, что я человек одинокий и не гонящийся за внешним блеском, ибо сие не пристало ни моему возрасту, ни моему положению. Мне уже тридцать пять лет, и хотя я не достиг ещё того прекрасного состояния, в котором жизнь ощущается полною мерою, как достопочтенный дон Аугусто, – он поклонился этому сеньору, – но я уже и не нахожусь в том положении, когда каждый новый день приносит неизбывные радости, как дон Алонсо и дон Хуан, чья молодость искрит теперь в их ожиданиях и чаяниях счастья. У меня нет семьи, но этого пожелал я сам, ибо имел для того некоторые основания. Я не сделался монахом, хотя и желал этого всем сердцем. Но и тут судьба выступила против меня. Итак, я влачу своё существование меж небом и землёй, меж монастырём и миром, и теперь я благодарен Всевышнему, что он послал мне столь блестящее общество для того, чтобы грядущие часы или дни показались мне веселее предыдущих и будущих, кои грозят мне одиночеством. Уповаю же я на то, что пути Провидения никому не ведомы и, как знать, не скрывается ли и в этой нашей встрече для меня (да и для всех нас) нечто такое, что переменит мою жизнь в несравненно лучшую сторону!