Нежный человек - Владимир Мирнев

Мария со страхом посмотрела на тетю, торопливо встала, желая теперь только одного – не оставаться наедине с тетей, выскользнуть в коридор. Лариса Аполлоновна провела племянницу в гостиную, довольно большую квадратную комнату, обставленную в этом году дорогим венгерским гарнитуром «Виолетта», по забывчивости называемым хозяйкой «французским». Мария и не подозревала, что такая мебель вообще может существовать, не могла представить, что есть вот такая светло-коричневая, с изящным золотистым рисунком мебель в стиле Людовика XIV. В широченное окно сквозь воздушные шторы в комнату проникал мягкий солнечный свет, вливался прямо этаким широченным ручьем, падал на мебель – играл! Вот еще почему Марию так поразила мебель. Великолепный сервант с полированными створами и зеркалами, платяной шкаф прямо-таки сверкали от ниспадающего на него света; тут же стоял письменный стол, на зеркальной поверхности которого – ни пылинки; тумба с цветным японским телевизором (гарантия – двадцать пять лет!) и напротив телевизора – два мягких, покрытых зеленым бархатом кресла, с точеными ножками и подлокотниками; журнальный столик дополнял общую картину. Все говорило о тонком вкусе Ларисы Аполлоновны и о богатом ее воображении. Непросто было догадаться, что не причуды характера руководили гибким умом Ларисы Аполлоновны, а продуманный расчет вложить имеющиеся деньги в хорошие вещи. Не помешает припомнить, что именно после покупки гарнитура «Виолетта» Лариса Аполлоновна пришла к блестящей мысли произвести покойного и невинного мужа, майора Григория Тихоновича, в генералы, а себя соответственно – в генеральши. Гостиная была гордостью Ларисы Аполлоновны.

– Ах, тетя Лариса, красиво! – единственно, что нашлась произнести Мария, поражаясь увиденной мебели, свету и блеску. – Я так люблю все красивое, душа моя прямо замирает, когда я вижу прекрасное.

– Как ты считаешь, милочка, сколько стоит такое добро? – помолчав, спросила тетя, прямо и величаво стоя у дверей и не сводя глаз с племянницы.

– Не знаю, тетя Лариса.

– Зови меня, милочка, Ларисой Аполлоновной.

– Не знаю, наверное, тысячи три, тетя Лариса, – отвечала Мария первое пришедшее в голову и, стремясь угодить тете, вдвое преувеличивая истинную, как ей думалось, цену. Лариса Аполлоновна саркастически улыбнулась.

– А если утроить твою цену, а? Правда, я еще не показывала тебе спальню, пойдем. – Они прошли в спальню.

– Тетя Лариса, так красиво! – снова восхитилась Мария.

– Не в красоте дело, не в красоте.

– А в чем же дело? Самое дорогое в человеке, тетя, красота. Вся остальная жизнь держится – от красоты.

– Видишь, стоит все это добро десять тысяч, не меньше. Десять тысяч – само по себе красиво. Неважно, что за ними скрывается.

– Но, тетечка, дело не в деньгах, красота цены не имеет. Красота – бесценная, тетя. Возьмите «Сикстинскую мадонну», – Мария была сражена всем этим великолепием и среди замечательных вещей, под все понимающим взглядом тети чувствовала себя пылинкой, случайно занесенной с проселочной дороги. Ей в первое мгновение стало радостно, но вскоре радость упорхнула, и она чуть не заплакала: столько лет прожила, а такой красоты не видела. – Конечно, тетя Лариса, вы живете в столице. Вам все можно. А я приехала в Москву посмотреть, проверить и испытать свою душу.

– Москва, милуша, лучший город в мире, – растроганно сказала тетя Лариса, удовлетворенная волнением племянницы и ее растерянностью. – Москва – город городов, милочка. Красивее его просто нет, справедливее нет, замечательнее нет! Самый большой, самый чистый, самый зеленый город, где нет ни капельки нечистот.

– Но есть и другие города, тетя Лариса, столицы.

– Лучше нет и не будет, – отрубила тетя Лариса, проведя ее в комнату дочери, обставленную чешской мебелью; все стены были заставлены шкафами, полками, потолок облеплен различными картинками из иностранных журналов. Здесь тоже стоял телевизор, но с небольшим экраном, японский кассетный магнитофон, рижская радиола. Ирина, лежа на тахте, подперев ладонями свое лицо, не моргая уставилась в окно, рядом лежала молчаливая Мики. Заметив Марию, собачка с лаем бросилась ей под ноги, закружилась вокруг нее.

– Красиво у тебя тут, – проговорила Мария, но та не обратила, казалось, никакого внимания на вошедших.

– Представляешь, милочка, Ирина, умная девушка, каких еще нужно поискать, заканчивает институт, а ее собираются направить в Сибирь по распределению. Как будто тут нет места умным людям. Это же кощунство. Я пойду куда надо. – Лариса Аполлоновна возмутилась самым искренним образом, присев рядом с дочерью на тахту. – Ужасно бестолковые люди! Они там просто не понимают, с кем имеют дело. Мой муж, генерал, выходит, даром проливал кровь! Как будто я сама не отдавала последние силы для победы над врагом! Мой муж не такой памяти заслужил у народа, ради которого кровь проливал, спас от смерти и рабства.

– Мам, кончай болтать глупости, – буркнула Ирина. – А ты, Маша, ее не слушай. Она тебе наговорит.

Лариса Аполлоновна словно и не слыхала слов дочери, только что-то пробормотала, опять, видимо, повторяя о заслугах своего Григория Тихоновича Сапогова перед людьми, которые остались жить на земле.

– А тебе хочется поехать, – спросила Лариса Аполлоновна, – в Сибирь? В деревню?

– Ничего, мамусь, не поделаешь, раз надо. Уже распределили, и теперь говори не говори, а диплом дадут только с направлением, что хочешь, то и пой. Никому ничего не докажешь, когда дело касается чужого человека, надо держать экзамен на гражданскую справедливость. Знаешь, твоя хорошо обставленная квартира нисколько не потрясает их.

– Не на ту напали, Иринка, – сдержанно ответила Лариса Аполлоновна, приглядываясь к дочери. – Ты не поедешь, я тебе говорю, чего бы это ни стоило. С твоим характером ты выйдешь там замуж за тракториста-ударника, заскулишь, привезешь сюда тракториста, а он, наглый хам, выбросит нас на улицу. Они там все такие.

– Да я при чем здесь?! – воскликнула Ирина. – Маша, повлияй, скажи, от меня ничего не зависит. Меня распределили, я должна ехать. Я собою не распоряжаюсь, мною распоряжаются. Я не хочу, но меня распределили. Что же делать? Я хочу в Сибирь!

– Мы не при рабовладельческом строе живем, у нас все можно. – Лариса Аполлоновна повернулась и вышла из комнаты.

– Вот не хочет меня понять, думает, что я добровольно еду. Зачем мне такая конфетка? Но я в Сибири ни разу не была! Естественно, меня влечет неизвестность…

– Скажи, Ирина, пожалуйста, а когда ты заканчиваешь институт? – спросила Мария, все еще оглядывая комнату, находя много интересных вещей – большие морские раковины, иконы, какие-то изящные безделушки, купленные, видимо, хозяйкой во время поездки за границу.

– Я уже груз с плеч сбросила.

– Чего?

– Да госэкзамены сдала, дипломы нам еще не вручили, а в августе надо ехать на место распределения. Знаешь, то хочется ехать, то вдруг расхочется. Но мне тут вот так жить у нее под хвостом надоело. Сибирь – характер!

– А я по набору, буду на стройке, а если смогу, тут только от меня зависит, поступлю учиться.

– А мне и учиться надоело, – призналась Ирина.

– А чего тебе хочется, Ирина?

– Не знаю. Может, замуж выйти?

– Я тебя за этого бандита не отдам! – раздался голос Ларисы Аполлоновны.

– Так уж я тебя и спрашивать буду, – отвечала Ирина, не поворачиваясь на голос, отвечала спокойно, громко, с неким оттенком довольства, подчеркивающего как бы свою полную свободу и независимость в выборе жизненного пути. – Не подслушивай. Вот человек, Марька, придут ребята, а она подслушивает за дверью. Стоит и слушает! Что ей надо, скажи? Сама хвастается, какие у нее были ребята, а за мной ходит, следит, как будто я только тем и занимаюсь… Дел у меня других нет. Считает себя интеллигенткой, а в замочную скважину подсматривает.

Мария смотрела на Ирину, и ей нравилось, как та лениво глядит перед собой, говорит небрежно, не таясь и не боясь своих слов, ни к кому в особенности не обращаясь, нравились ей и американские джинсы на Ирине, и кофта, туго облегающая плотный и полный торс, и – все нравилось в этой комнате, захотелось и самой пожить вот так, ничего не желая, лениво валяясь на большой тахте, не убираясь, не вытирая толстый слой лежащей на вещах пыли.

– Это твоя комната? – спросила Мария, лишь бы что-то спросить.

– Я хочу поставить замок в дверь моей комнаты, чтобы никто не совался сюда, – отвечала Ирина. – Живу, как хочу. Мать, видишь, заставила все мебелью, боится, мебель подорожает, и она с деньгами останется внакладе, ее одолевает безумная идея вкладывания денег в дорогие вещи. Она установила одну закономерность: мир вещей, увеличиваясь в ассортименте, увеличивается в стоимости.

Мария глядела вокруг, а за нею вела тщательное наблюдение собачонка Мики, понимавшая не без некоторого, впрочем, основания, что если в квартире не находилась хозяйка, то в ней властвовала ее дочь, которую собачонка не любила, но терпела как неизбежность, а нового человека Мики воспринимала, как покушение на свои законные права. Поэтому собачка возненавидела Марию сразу и решительно, при каждом ее движении вздрагивала и, выжидая случая, готовилась отомстить ей. Вот и сейчас стоило Марии подойти к окну, как собачка, захлебнувшись от злости, с повизгиванием бросилась на врага, ухватила за юбку и принялась трепать. Марию никогда не кусали собаки, и поэтому она не испугалась, а Ирина, не сходя с места, запустила в Мики подушку: