Андрей Первозванный. Опыт небиографического жизнеописания - Андрей Виноградов

Отец Ампелий говорил как по писаному, словно считывая текст, нацарапанный на стенах лестничной шахты. Грише даже на мгновение показалось, что он не спускается по белокаменным ступеням, а, воспаряя мыслью, слушает лекцию в поточной аудитории.

— И вот что пишет Евсевий, — продолжал в той же манере афонский гость. — «Об этих книгах никогда не упоминал в своём сочинении ни один из церковных писателей. Притом сам их стиль уклоняется от апостольского, даже мысли и содержащиеся в них положения весьма далеко отступают от истинного православия и явно кажутся выдумками еретиков. Поэтому не только следует почитать их подложными, но и отвергать как нелепые и нечестивые». Впрочем, и сам Евсевий, будучи последователем Оригена, не был свободен от еретических воззрений, хорошо известно его заступничество за Ария, да и богословие его нельзя не признать полуарианским. Другое дело — оценки апостольских «Деяний» уже православными авторами, особенно таким борцом с ересями, как святитель Епифаний Кипрский…

По выходе из храма отец Ампелий считывал свою речь уже не со стен, а со свинцовых таблиц холодного зимнего неба, или, наверное, это учёный ангел летел вслед за ним и тихонько диктовал ему в отверстое ухо:

— Мы остановились на Епифании, это уже ближе к концу четвёртого века… В своём «Ковчеге», описывая несколько зловредных ересей, он сообщает, что соответствующие еретики пользовались апостольскими «Деяниями». Во-первых, так называемые энкратиты, или воздержники, последователи Татиана. Распространены они были в Писидии и Фригии, а также немного в Малой Азии и Сирии и исповедовали дуализм — противоборство доброго и злого начал. А «как первообразными писаниями, — пишет Епифаний, — пользуются они так называемыми Деяниями Андрея, Иоанна и Фомы и некоторыми подложными писаниями, а также какими им угодно словами Ветхого Завета. Брак ясно определяют как дело диавольское; и гнушаются животными, воспрещая вкушение их не ради воздержания и строгого образа жизни, но по страху и по тому представлению, чтобы не подвергаться за то осуждению. В таинствах употребляют они воду, а вина совсем не вкушают, утверждая, что оно от диавола и что пьющие и употребляющие вино — беззаконники и грешники».

— А про вино зря они так, — встрял в рассказ отца Ампелия уже порядком замёрзший Гриша, но тот невозмутимо продолжал:

— О распространении «Деяний Андрея» среди энкратитов свидетельствует примерно в то же время и святитель Амфилохий Иконийский во фрагментарно сохранившемся антимессалианском трактате «Против ложной аскезы».

«Эк он завернул!» — подумал про себя Фоменко.

— Во-вторых, апостолики, или иначе апотактики, также последователи Татиана, близкие энкратитам. Они отвергали брак и частную собственность, использовали не общепризнанные Писания, но преимущественно «Деяния» Андрея и Фомы. Наконец, самые нечестивые из еретиков — так называемые оригенисты, которые, притворяясь монахами, сожительствовали с женщинами, а чтобы те не беременели, изливали семя на землю или вовсе прибегали к помощи собственных рук. А затем они ногами растирали по земле свои скверные истечения, дабы их семя не было похищено нечистыми духами для зачатия и порождения демонов.

Фоменко поморщился.

— О да, весьма странные персонажи эти оригенисты, — продолжал отец Ампелий. — Но всё, что мы о них знаем, известно только от Епифания, который мог и сгущать краски, чтобы бросить как можно более густую тень на ненавистного ему Оригена. Оригенисты пользовались и каноническими книгами Ветхого и Нового Завета, и некоторыми апокрифами, среди которых Епифаний называет только «Деяния Андрея». И многие латинские авторы четвёртого-пятого веков осуждали «Деяния» корпуса Левкия Харина как манихейское произведение, например Филастрий Брешианский в «Перечне ересей», Блаженный Августин в трактате «Против Феликса-манихея» или Еводий Узальский в сочинении «О вере против манихеев». С манихеями тут вообще большая проблема: с одной стороны, к ним относили почти всех еретиков, с другой — некоторые следы «Деяний Андрея», точнее, одна примечательная сюжетная деталь обнаружена мною в папирусных отрывках на коптском языке из «Манихейской псалтыри» третьего века. Одним из последних, кто в середине девятого века держал в руках собрание Левкия, был святитель Фотий, патриарх Константинопольский…

— А кто оказался совсем последним?

— Ну и вопросец вы мне задали… Кто же знает! Я подозреваю, что с каким-то списком «Деяний» был знаком византийский ритор начала десятого века Никита Давид Пафлагон и даже использовал их в своих вычурных творениях об апостоле Андрее… Интэ-рэсный чудак был этот Никита… — И вдруг в том, как выговорил эти слова отец Ампелий, почудилось Грише что-то странно знакомое.

— Так что же Фотий?

— А Фотий в сто четырнадцатой главе своей «Библиотеки» подверг «Деяния» корпуса Левкия совершенно уничтожающей критике. «Стиль книги, — пишет он, — совершенно неровный и коверканный; слова и обороты в ней иногда и свободны от небрежности, но большей частью грубы и банальны; здесь нет и следа лёгкости и непосредственной выразительности, а также того соответствующего природного изящества, которым отмечен язык Евангелий и Апостола. Текст полон нелепостей, несообразностей и противоречий. Автор утверждает, что иудейский бог, которого он называет злым и чьим служителем был Симон Волхв, — это один бог, а Христос, Которого он называет благим, — другой. Смешивая и путая всё, что можно, он зовёт Его и Отцом, и Сыном. Там же говорится, что Он никогда не был человеком во плоти, но только казался им; что Он являлся в разное время в разном обличье Своим ученикам — юношей, старцем, мальчиком, и снова старцем, и снова мальчиком, то высоким, то низкорослым, то настолько огромным, что Его голова почти достигала неба. Автор также выдумывает множество пустых и глупых небылиц о Кресте, говоря, что распят был не Христос, а кто-то вместо Него, и что поэтому Он смеялся над распинающими. Здесь отвергаются законные браки, а всякое деторождение объявлено злом и плодом зла… Кроме того, здесь рассказываются ужасные истории о глупых и несерьёзных случаях воскресения мёртвых людей, быков и прочего скота». Свой обзор Фотий заканчивает суровым приговором всему собранию Левкия: «Книга состоит из мириад ребяческих, неправдоподобных, непродуманных, лживых, глупых, противоречивых, нечестивых и безбожных утверждений, так что не будет ошибкой назвать её источником и матерью всех ересей». Последнее обвинение выглядит преувеличенным, не правда ли? Неужели одна-единственная книга может породить сразу все ереси? Это прямо как ваши бабки, которые на исповеди говорят, что грешны всеми грехами.

— А есть ли какое-нибудь разумное объяснение столь яростному обличительному пафосу Фотия, кроме того, что книга действительно ужасна? — поинтересовался Фоменко.

— Конечно. То есть мы можем лишь догадываться. Всё дело, как водится, в политике. Фотию, похоже, не нравилось, что в «Деяниях Андрея» ничего не говорилось о том, что Андрей Первозванный поставил первого епископа Византия — будущего Константинополя, а для Фотия это уже значило вот что: не только первый Рим, но и второй мог похвалиться апостольским преемством. В период особенно острого конфликта между папским и патриаршим престолами предание об Андрее Первозванном должно было служить Фотию мощным идеологическим оружием. Именно в девятом веке появляются новые, уже хорошо до нас дошедшие, версии жития апостола, а неудобные «Деяния», несомненно, куда более древние, предаются забвению. Возможно, их византийские рукописи сознательно уничтожались, по крайней мере не переписывались. Только вряд ли Фотий уничтожил тот экземпляр, который был в его распоряжении. Он, конечно, сохранился в Патриаршей библиотеке, и не исключено, что пережил нашествие крестоносцев, а затем… Затем одна надежда — что он сохранился в том книжном собрании, что вывез в Рим в 1462 году Фома Палеолог, брат последнего византийского императора. Кстати, прихватив с собой из Патр честную главу и некий крест, якобы апостола Андрея. Вроде бы в приданое его дочери Софьи вошли эти книги и оказались потом с нею в Москве, а если ещё и библиотека Ивана Грозного чудом уцелела…

— И опять вы к этой библиотеке!.. — начал было возмущаться Фоменко, но отец Ампелий его одёрнул:

— Ладно-ладно, Григорий. На Государственную рукописную библиотеку — или как там вы её сейчас зовёте? — у меня надежд куда больше. Пойдёмте в дом, на трапезу, там нас уже заждались.

Учёная беседа продолжилась и за обедом. Отец Ампелий вступил в спор с настоятелем, доказывавшим первичность Евангелия от Матфея по отношению к Евангелию от Марка, но не долго упорствовал. Кроме того, московские отцы расспрашивали афонского о жизни в Симонопетрском монастыре, где тот подвизался. Оказалось, что ежедневное, кроме праздников, занятие наукой было включено в монашеское правило отца Ампелия, который оказался знаком со всем цветом западной библеистики, патрологии, литургики, агиографии, лингвистики и археологии. Таких необычных гостей в N-ckom приходе, пожалуй, ещё не бывало.