АРЕОПАГИТИКА - Джон Мильтон

Так как этой хитрой мерой христиане были поставлены в трудное положение и им грозила опасность впасть в полное невежество, то оба Аполлинария[16] взялись, так сказать, вычеканить все семь свободных наук из Библии, придавая последней различные формы речей, поэм и диалогов и даже помышляя о новой христианской грамматике. Однако, говорит историк Сократ, Промысл Божий позаботился об этом лучше, нежели Аполлинарий и его сын, уничтожив упомянутый варварский закон вместе с жизнью того, кто его издал. Лишение греческой науки казалось тогда столь великим ущербом, что, как полагали, это гонение гораздо более подрывало и тайно разрушало церковь, чем открытая жестокость Деция или Деоклетиана.

И, быть может, дьявол, руководствуясь той же политикой, потому именно и высек однажды св. Иеронима во сне, во время Великого поста, за чтение Цицерона, — если только тут не было просто лихорадочного бреда после сна. Ибо если бы это был ангел, кто стал поучать его за слишком большое рвение к Цицерону и наказывать не за его суетность, а за самое чтение, то он поступил бы явно пристрастно, — во-первых, наказывая его за чтение здравомыслящего Цицерона, а не легкомысленного Плавта, которого св. Иероним, по его собственному сознанию, читал незадолго перед тем, а во-вторых, подвергая наказанию только его одного, тогда как столь много святых отцов ранее дожили до старости, посвящая свой досуг таким приятным и изящным занятиям без бича подобных поучительных видений. Василий Великий указывает даже, как много пользы можно извлечь из чтения «Маргита», не существующей в настоящее время шутливой поэмы Гомера. Почему бы тогда не мог послужить для той же цели и итальянский роман о Моргайте[17]!

Но если допустить, что мы можем доверяться видениям, то вот видение, упоминаемое Евсевием и случившееся значительно раньше вовсе не в лихорадочном состоянии, о котором св. Иероним рассказал монахине Евстохии. Дионисий Александрийский около 240 г. пользовался большим почетом в церкви за свое благочестие и ученость, и как человек очень полезный в борьбе с еретиками, вследствие знакомства с их книгами. Но один пресвитер заронил в его совесть сомнение, указав ему, что он слишком смело вращается среди таких оскверняющих сочинений. Достойный муж, не желая вызывать соблазна, стал раздумывать о том, как ему поступать, и тогда внезапное видение, ниспосланное от Бога (в чем удостоверяет его собственное послание) подкрепило его следующими словами: «Читай всякие книги, какие только попадут в твои руки, ибо ты можешь сам все правильно обсудить и исследовать». По его собственному свидетельству, он тем охотнее согласился с этим откровением, что оно совпадало со словами апостола к фессалоникийцам: «Испытуйте все, но запоминайте только доброе». Он мог бы присоединить сюда другое замечательное изречение того же автора: «для чистого — все чисто, не только пища и питье, но и всякого рода знания, хорошие или дурные: знание не может развращать, а, следовательно — и книги, если воля и совесть не развращены».

Ибо книги, как и пища, одни бывают хорошего, другие — плохого качества; поэтому Господь, уже не в апокрифическом видении, сказал без всякого ограничения: «Встань, Петр, заколи и ешь»[18], предоставляя выбор разумению каждого. Здоровая пища для больного желудка мало чем отличается от нездоровой; равным образом и самые лучшие книги для развращенного ума могут послужить поводом ко злу. Дурная пища едва ли может составить хорошее питание для самого здорового желудка; напротив того, дурные книги — ив этом их отличие — могут послужить для осторожного, рассудительного читателя во многих отношениях поводом к открытиям, опровержениям, предостережениям и объяснениям. Я едва ли могу привести в пользу этого лучшее доказательство, чем свидетельство одного из ученейших людей нашей страны и одного из вас, ныне заседающего в парламенте, м-ра Сельдена, сочинение которого о естественном и международном праве показывает, не только путем ссылок на крупные авторитеты, но и путем точных доводов и почти математически доказательных положений, что всякого рода мнения и даже ошибки, какие только когда-либо были известны людям, будучи вычитаны из книг и сопоставлены друг с другом, служат большой подмогой для скорейшего отыскания истины. Я думаю поэтому, что если Бог предоставил человеку свободу в выборе пищи для своего тела, установив лишь правила умеренности, то Он предоставил ему и полную свободу в заботе о своей умственной пище; вследствие этого каждый взрослый человек может сам заботиться об упражнении своей главной способности.

Какая великая добродетель умеренность, какую важную роль играет она в жизни человека! И тем не менее, Бог с величайшим доверием предоставляет пользование этим благом каждому взрослому человеку без какого-либо особого закона или повеления. Вот почему, посылая евреям пищу с неба, Он давал на каждого ежедневно такое количество манны, «омер», которого, по расчету, было более чем достаточно для трех хороших едоков. Ибо по отношению к тому, что входит в человека, а не исходит из него, и потому не оскверняет, Бог не считает нужным держать его в положении постоянного детства, под строгим наблюдением, а предоставляет ему, пользуясь даром разума, быть своим собственным судьей; и не много осталось бы на долю проповедников, если бы закон и принуждение должны были так властно касаться того, что до сих пор достигалось простым увещанием. Соломон наставляет нас, что излишнее чтение изнуряет тело; но ни он, ни кто-либо из других боговдохновенных авторов не говорит нам, чтобы какое-либо чтение было недозволительно; и, наверное, Бог, если бы только счел за благо наложить на нас в данном случае ограничение, указал бы нам не на то, что изнурительно, а на то, что не дозволено. Что касается того, что обращенные св. Павлом сожгли эфесские книги[19], то, судя по сирийскому объяснению, эти книги служили для волшебства. Сожжение их было, поэтому частным и добровольным делом и может служить лишь для добровольного подражания: движимые раскаянием, люди сожгли свои собственные книги, власть же была тут ни при чем; одни так поступили с этими книгами, другие, быть может, прочли бы их с известною пользой.

Добро и зло, как мы знаем, растут в этом мире вместе и почти неразлучно; познание добра тесно связано и переплетено с познанием зла, и, вследствие обманчивого сходства, различить их друг от друга бывает так же трудно, как те смешанные семена, которые должна была в непрерывном труде разбирать и разделять по сортам Психея. От вкушения одного яблока познание добра и зла, как двух связанных между собою близнецов, проникло в мир; и, быть может, осуждение Адама за познание добра и зла в том и состоит, чтобы познавать добро через зло. И в самом деле, какой акт мудрости или воздержания может быть совершен при нынешнем состоянии человека без познания зла? Только тот, кто способен понимать и судить о пороке со всеми его приманками и мнимыми удовольствиями и, тем не менее, воздерживаться от него, отличать и предпочитать настоящее добро, — только тот есть истинный воин Христов.

Я не могу воздавать хвалу той трусливой монашеской добродетели, которая бежит от испытаний и воодушевления, никогда не идет открыто навстречу врагу и незаметно уходит с земного поприща, где венок бессмертия нельзя получить иначе, как подвергаясь пыли и зною. Ведь мы приходим в мир не невинными, а уже нечистыми; очищают нас испытания, испытание же происходит в борьбе с враждебными силами. Поэтому та добродетель, которая детски наивна в воззрении на зло и отвергает его, не зная всего самого крайнего, что порок сулит своим служителям, — бела, но не чиста. Это — чистота внешняя, и потому наш мудрый и серьезный поэт Спенсер — которого я осмеливаюсь считать лучшим учителем, чем Скота и Фому Аквинского, — описывая истинную воздержанность в образе Гвиона, ведет последнего вместе с его спутником-пилигримом в пещеру Маммона и в приют земных наслаждений, чтобы он все это видел и знал, и, тем не менее, от всего этого отказался[20]. Таким образом, если познание и зрелище порока в этом мире столь необходимо для человеческой добродетели, а раскрытие заблуждений — для утверждения истины, то каким другим способом можно вернее и безопаснее проникнуть в область греха и лжи, как не при помощи чтения всякого рода трактатов и выслушивания всевозможных доводов? В этом и состоит польза чтения разнообразных книг.

Обыкновенно указывают, однако, на проистекающий отсюда троякого рода вред. Во-первых, боятся распространения заразы. Но в таком случае следует устранить из мира всю человеческую ученость и споры по религиозным вопросам, более того — самую Библию, так как она часто рассказывает о богохульстве без деликатности, описывает плотские похоти нечестивых людей не без привлекательности, повествует, как самые благочестивые люди страстно ропщут на Провидение, прибегая ко всем доводам Эпикура; по поводу же других большой важности спорных мест, дает для обыкновенного читателя сомнительные и темные ответы. Спросите также талмудиста, почему Моисей и все пророки не могут убедить его изречь написанное в тексте «Хетив»[21], и чем это повредило бы пристойности, когда он скромно ставит на полях свое «Кери». Именно эти причины, как мы все знаем, и побудили папистов поставить самую Библию на первое место среди запрещенных книг. Но в таком случае нужно затем уничтожить все сочинения древних отцов церкви, как, например, сочинения Климента Александрийского или введение Евсевия, которое при помощи целого ряда языческих непристойностей подготовляет наш слух к восприятию Евангелия. Кому не известно также, что Ириней, Епифаний, Иероним и другие не столько категорически опровергают ереси, сколько делают их известными, часто принимая при этом за ересь истинное мнение!