Мадам Гали. Операция «Сусанин» - Юрий Барышев

— Очень смешно, — теперь шеф смотрел не на Марка, а на него, Гольдмана. — А вам не кажется, Эмиль, что задача «Лакама» как раз и состоит в том, чтобы помогать и армии и полиции, в общем — всему Израилю?

Гольдман внутренне подобрался. Ох, неспроста все эти общие фразы, красивые слова. Неужели что-то сдвинулось, начинаем, наконец, настоящее дело? Ну, ну, дальше.

Шеф продолжал все тем же официальным тоном:

— Нельзя не признать, что к нынешнему, тысяча девятьсот восемьдесят третьему году «Лакам» добился значительных успехов. Это так. Но в свете последних событий в Ливане, в свете того, как активизировались наши постоянные противники… Ну же, говори!

После паузы шеф, наконец, произнес ровным голосом:

— Я уполномочен сообщить вам совершенно секретную информацию. Израиль принял судьбоносное решение о создании собственной атомной бомбы, как оружия возмездия.

Сидящий напротив Гольдмана Горовиц увидел, как его визави выпрямился. В глазах Эмиля появилось невыразимое, почти животное удовлетворение. Горовиц вспомнил, что однажды во время охоты видел такие же глаза у таксы, вцепившейся в горло лисе.

Выйдя после совещания из кабинета шефа, Гольдман подошел к выходящему на внутренний двор и потому открытому окну, и с жадностью закурил.

Наконец-то. Табачный дым позволял сконцентрироваться и подумать.

Разумеется, разговоры о создании атомного оружия велись давно. Да что там разговоры! Конечно, делались определенные и даже очень серьезные шаги в этом направлении. Молодцы, сообразили. Давно бы надо.

На совещании руководители оперативных отделов получили приказ значительно активизировать добычу документальной информации из научных центров США, Великобритании и Советского союза, которая позволит Израилю создать самое совершенное атомное оружие. Выделяются дополнительные финансы на покупку источников информации. Это очень хорошо. Лучшая информация требует лучшего финансирования. Обращается внимание на усиление секретности. Ну, разумеется, а чего же еще ждать — подробного освещения секретной деятельности израильских спецслужб в средствах массовой информации? Юмористы.

Гольдман прикурил новую сигарету и уставился в пространство. Он вдруг поймал себя на том, что думает не о проведении будущих операций, а о собственной жизни.

Он был сабром, то есть евреем, родившимся уже в Израиле, у него никогда не было другой Родины. Родители Эмиля приехали на эту землю еще в начале тридцатых из Англии. Им повезло: на этот шаг они решились еще до того, как управлявшая тогда Палестиной Великобритания ввела квоту на въезд евреев, «Белую Книгу».

Гольдман непроизвольно сжал кулаки. И тогда, уже в просвещенном и демократичном двадцатом веке какие-то посторонние люди объявляли себя в праве распоряжаться судьбой его народа. Но отцу и матери повезло.

Повезло? Они приехали на землю своих предков, чтобы жить по законам предков. Но ни в каких законах не сказано, что это значит: жить в постоянном страхе. На всех официальных мероприятиях Израиля, посвященных памяти Войны за независимость, подчеркивается, что евреи воевали за свою землю.

Чушь. Эмиль точно знал, что его отец, мирный торговец, пошел тогда воевать, преодолевая постоянный страх. И тогда же, в сорок восьмом, погиб на этой войне.

В шестьдесят седьмом пехотный офицер Эмиль Гольдман воевал уже не со страхом, он не знал, что это такое. Он воевал за память отца, за могилу матери, за свое право жить и быть похороненным в Израиле. А потом, уже став сотрудником разведки, просто воевал. Вся его жизнь и судьба были связаны с жизнью и судьбой его единственной Родины, а жизнь и судьба Израиля — постоянная война. Он — сын войны, сторожевой пес маленького клочка земли, прижатого к побережью Средиземного моря. А пес должен быть злобным. За эту злобность пса и кормят, и боятся.

Гольдман жестко усмехнулся, раздавив окурок прямо в ладони. В этот момент его лицо действительно вдруг приобрело сходство с мордой злобного волкодава.

— Выходим от шефа подышать свежим никотином?

Занятый своими мыслями, Гольдман не заметил, как к нему подошел Горовиц. Марк, как обычно, был настроен отпустить какую-нибудь шуточку, но выражение лица собеседника, он понял, не оставляло для этого никакой возможности. Тоже закурив, Горовиц выпустил из ноздрей облако пахнущего ментолом дыма и спросил, стараясь не глядеть Гольдману в глаза:

— Как ты думаешь, Гитлер применил бы ядерное оружие, если бы Германия успела его изготовить?

— Уж не хочешь ли ты сказать, что мы сейчас находимся в положении Гитлера?

Тон Гольдмана был настолько ледяным, что Горовиц, смешавшись, начал почти оправдываться:

— Нет, нет, что ты! Разумеется, этим арабам нужно пустить кровь, но…

— Но?…

Горовиц сделал глубокую затяжку. Ему всегда было не по себе рядом с Гольдманом, но сейчас как-то особенно. Он уже жалел о том, что подошел и начал этот неофициальный, а значит, в общем-то, необязательный разговор.

— Но. Согласись, Эмиль, иметь бомбу и применить ее — это, как говорится, две большие разницы.

Гольдман осклабился. Горовиц был лишь тремя годами младше него, и все-таки, часто казался почти мальчиком. Ладно. Пожалеем младенца. Кроме того, как ни крути, Марк действительно был неплохим разведчиком. Пора и за дело. И Гольдман сменил тон на сугубо деловой:

— Брось, чем забита твоя голова? В конце концов, мы получили определенное задание и обязаны его выполнять. Поэтому подумай лучше, как подобраться к русским игрушкам. Скажу по секрету, у меня есть определенные наметки. Тьфу, тьфу, не сглазить, — Эмиль постучал кулаком по деревянному подоконнику. — Мне кое-что шепнул приятель из Шабака.

— У тебя приятели даже в общей службе безопасности государства Израиль? — Горовиц, обрадованный тем, что коллега уже не смотрит на него так холодно, попытался еще больше разрядить обстановку неуклюжей шуткой.

Но Гольдман не принял предложенной интонации:

— Разумеется. Как и у тебя и у всех нас.

— Да, извини, — Горовиц оставил все попытки свести разговор к непринужденному трепу. — Но что за дело? И почему ребятам из Шабака не заняться самим?

— Сами чувствуют, что не по зубам рыбешка… Но… Есть одна француженка-еврейка, эмигрантка из Союза. До выезда жила в Москве. Имела множество знакомых. Умная, изворотливая. Красивая, — Гольдман непроизвольно поморщился, видно было, что эту подробность он сообщает только для полноты картины, в его лексиконе слова для определения женской привлекательности отсутствовали. — Остра на язык. Ведет себя с большим достоинством. Ничего не боится.