Искусство стареть (сборник) - Игорь Губерман

А скупым я не был никогда. Я бережливым был, и расточительность пустая мне всегда была душевно неприятна. Вот у вас в кармане завалялась, например, некрупная монета – вы разве её выбрасываете? Нет. А почему тогда не гасите вы свет в уборной, если вы уже ушли оттуда? Вообще бросать на ветер деньги мне не нравится, а молодые этим заняты с утра до вечера. А когда выбросили всё – к кому они приходят? То-то же.

Не навязывать своё мнение и давать советы только тем, кто в них заинтересован, – мой девиз и принцип с давних лет. Я своё мнение не всовываю никому насильно, я его только высказываю, ибо прям и честен. А если кто-то возражает мне, то я не вправе (ибо прям и честен) утаить от собеседника, что всё, им говоримое, – собачья чушь. И пусть он на здоровье после этого продолжает думать по-прежнему. И к советам это относимо в полной мере. Вот я вижу, как слепой человек спокойно идёт к пропасти – финансовой, моральной, юридической – любой. Заинтересован ли он в моём совете? Безусловно, только он не знает этого. И что, я должен промолчать? А кто ж ему тогда глаза откроет? И что я буду после думать о себе промолчавшем? А совет ради совета, чтобы просто навязать кому-то свою волю – упаси Господь! Разве только в случае, когда нечто важное именно мне доподлинно известно. А ему, бедняге, неизвестно, что я жизненно могу ему помочь.

А насчёт того, чтоб не болтать помногу – это вообще не для меня. Я раскрываю рот только по делу, и на говорение само я трачу ровно столько времени, сколько потребно для донесения мысли. Да, иногда путь донесения её – весьма окружный, но зато она полнее постигается. И то же самое касается болтания с самим собой – мы так устроены природой, что по мере говорения рождаются новые мысли, а мудрец Декарт ещё когда заметил справедливо, что я мыслю – следовательно, существую. И вряд ли следует на старости лет искусственно лишать себя этого благотворного ощущения.

Я, кстати, в перечне, что выше мной приведен, решил сначала упустить обязательство не прислушиваться к глупым сплетням, болтовне соседей и так далее. Но тут подумал: а к чему же, как не к этому, прислушиваться? Ибо сплетня (глупая она или не глупая – решает время) – это кусочек бытового мифа, миф – это элемент картины мира, как же можно жить на свете, ничего о современности не зная? Тут у Свифта просто нелады с мышлением какие-то.

Это действительно смешно и глупо – хвастаться на склоне лет былой силой, красотой, успехом у женщин и прочими радостями былого счастья. Хвастаться вообще зазорно и неприлично. Но в прошлом было многое настолько хорошо и даже ослепительно порой, что замолчать такое – грех неблагодарности Фортуне. И нисколько этим хвастаться не надо, надо просто рассказать, поскольку всё, что интересно и приятно, собеседник (если он заслуживает этого) узнает с радостью и пользой для души. У кого-то прочитал я дивную идею, что чем люди старше, тем они, оказывается, лучше были, когда были моложе. Я копаюсь в памяти и нахожу, что это правда. Как же мне не рассказать о новых находках?

Не внимать коварной лести следует не только в старости, и я с этим вполне согласен. Только как отличить заведомую и неправедную лесть от похвалы, заслуженной и справедливой? Одним и безупречным способом: хвала незримо и неслышно совпадает с тем, что думаешь о себе ты сам, и пустую лесть поэтому мы распознаем сразу и легко. Не надо заведомо плохо относиться к лести (в этом была бы истинно пагубная подозрительность), а стоит в ней расслышать воздаяние твоим достоинствам, которые и в самом деле есть. К тому же льстящий собеседник может быть и проницательней тебя (а почему бы нет?) и хвалит нечто, что ты сам в себе не в силах в полной мере оценить. Разумная хвала необходима человеку, как дыхание, а просто лесть – конечно, пошлая забава. Но на то и опыт жизни, чтобы мы умели безошибочно их различить.

А самоуверенность с самодовольством – безусловно, пакостные и опасные черты, но только в молодом и зрелом возрасте. А в старости они необходимы, ибо кошмарно трудно без них жить. Выказывать, конечно, их не следует, однако именно они – те последние корни, что ещё поят скудным соком старческое прозябание. И жалко тех, в ком эти корни усыхают. Лично я в себе их прячу, но благословляю и лелею. Тут, по-моему, ошибся или недодумал Свифт.

Всё это рассмотрев и обсудив, я безмятежно окунулся в свою светлую и непогрешимую старость. И ни минуты не кручинясь, признаю, что это омерзительный сезон. А если кто-то думает иначе, пусть он позвонит, и я легко могу его разубедить.

Живу я более, чем умеренно, страстей не более, чем у мерина

Гляжу, не жалуясь, как осеньюповеял век на пряди белые,и вижу с прежним удовольствиемфортуны ягодицы спелые.

В юности ждал я радостиот суеты со свистом,но становлюсь по старостидомосексуалистом.

Поскольку жизнь, верша полёт,чуть воспарив, – опять в навозе,всерьёз разумен только тот,кто не избыточно серьёзен.

Запетыми в юности песнями,другие не слыша никак,живёт до скончания пенсиисчастливый и бодрый мудак.

Лишь перед смертью человексоображает, кончив путь,что слишком короток наш век,чтобы спешить куда-нибудь.

Кишат стареющие дети,у всех трагедия и драма,а я гляжу спектакли этии одинок, как хер Адама.

Я молодых, в остатках сопель,боюсь трясущих жизнь, как грушу:в душе темно у них, как в жопе,а в жопе – зуд потешить душу.

Снегом порошит моя усталость,жизнь уже не книга, а страница,в сердце – нарастающая жалостьк тем, кто мельтешит и суетится.

Живи, покуда жив. Среди потопа,которому вот-вот настанет срок,поверь – наверняка всплывёт и жопа,которую напрасно ты берёг.

Дана лишь тем была недаромтекучка здешней суеты,кто растопил душевным жаромхоть каплю вечной мерзоты.

Пора! Теперь меня благословив путь осени, дождей и листопада,от пламени цветенья и любвидо пепла увяданья и распада.

Чтобы плесень сытой скудостине ползла цвести в твой дом,из пруда житейской мудростичерпай только решетом.

Прости, Господь, за сквернословья,пошли всех благ моим врагам,пускай не будет нездоровьяни их копытам, ни рогам.

Опять стою, понурив плечи,не отводя застывших глаз:как вкус у смерти безупреченв отборе лучших среди нас!

Чем долее наука отмечаетпознания успехи сумасшедшие,тем более колеблясь отвечает,куда от нас ушли уже ушедшие.

Вновь закат разметался пожаром —это ангел на Божьем дворежжёт охапку дневных наших жалоб,а ночные он жжёт на заре.

Уйду навсегда в никуда и нигде,а всё, что копил и вынашивал,на миг отразится в текучей водепроточного времени нашего.

Дымись, покуда не погас,и пусть волнуются придурки —когда судьба докурит нас,куда швырнёт она окурки.

Из лет, надеждами богатых,навстречу ветру и волнемы выплываем на фрегатах,а доплываем – на бревне.

Кто несуетливо и беспечновремя проводил и коротал,в старости о жизни знает нечтобольшее, чем те, кто процветал.

Счёт лет ведут календариморщинами подруг,и мы стареем – изнутри,снаружи и вокруг.

Возраст одолев, гляжу я сверху:всё мираж, иллюзия, химера;жизнь моя – возведенная церковь,из которой выветрилась вера.

Сложилось нынче на потеху,что я, стареющий еврей,вдруг отыскал свой ключ к успеху,но не нашёл к нему дверей.

Деньгами, славой и могуществомпренебрегал сей прах и тлен,из недвижимого имуществаимел покойник только член.

О чем ты плачешь, осень бедная?Больна душа и пуст карман,а на пороге – немочь бледнаяи склеротический туман.

Чтоб жизнь испепелилась не напрасно,не мешкай прожигать её дотла;никто не знает час, когда пространстворазделит наши души и тела.

Чтобы в этой жизни горемычнойбыть милей удаче вероятной,молодость должна быть энергичной,старость, по возможности, – опрятной.

Год приходит, и год уходит,раздробляясь на брызги дней,раньше не было нас в природе,а потом нас не будет в ней.

Наша старость – это ноги в тепле,это разум – но похмельный, обратный,тише музыка и счёт на столе,а размер его – всегда неоплатный.

Азарт живых переживанийподвержен таянью – увы! —как пыл наивных упований,как верность ветреной вдовы.

Когда время, годами шурша,достигает границы своей,на лице проступает душа,и лицо освещается ей.

Есть люди, провалившие экзаменжитейских переплётов и контузий,висят у них под мутными глазамимешки из-под амбиций и иллюзий.

Не тужи, дружок, что прожилты свой век не в лучшем виде:всё про всех одно и то жеговорят на панихиде.

Однажды на улице сердце прихватит,наполнится звоном и тьмой голова,и кто-то неловкий в несвежем халатепоследние скажет пустые слова.

Не стоит скапливать обиды,их тесный сгусток ядовит,и гнусны видом инвалидынепереваренных обид.

В пепле наползающей усталости,следствии усилий и гуляний,главное богатство нашей старости —полная свобода от желаний.

Не горюй, старик, наливай,наше небо в последних звёздах,устарели мы, как трамвай,но зато и не портим воздух.

Люблю эту пьесу: восторги, печали,случайности, встречи, звонки;на нас возлагают надежды в начале,в конце – возлагают венки.

Нашедши доступ к чудесам,я б их использовал в немногом:собрал свой пепел в урну сам,чтоб целиком предстать пред Богом.

Бывает – проснёшься, как птица,крылатой пружиной на взводе,и хочется жить и трудиться,но к завтраку это проходит.

Вчера мне снился дивный сон,что вновь упруг и прям,зимой хожу я без кальсони весел по утрам.

Сто тысяч сигарет тому назадтаинственно мерцал вечерний сад;а нынче ничего нам не секретпод пеплом отгоревших сигарет.

В нас что ни год, увы, старик, увы,темнее и тесней ума палата,и волосы уходят с головы,как крысы с обречённого фрегата.

Уж холод пронизал нас до костей,и нет былого жара у дыхания,а пламя угасающих страстейсвирепей молодого полыхания.

Душа отпылала, погасла,состарилась, влезла в халат,но ей, как и прежде, неясно,что делать и кто виноват.

Не в том беда, что сереброструится в бороде,а в том беда, что бес в реброне тычется нигде.

Жизнь, как вода, в песок течёт,последний близок путь почёта,осталось лет наперечёти баб нетронутых – без счёта.

Скудею день за днём. Слабеет пламень,тускнеет и сужается окно,с души сползает в печеньгрузный камень,и в уксус превращается вино.

Теперь я стар – к чему стенания?!Хожу к несведущим врачами обо мне воспоминанияжене диктую по ночам.

Я так ослаб и полинял,я столь стремглав душой нищаю,что Божий храм внутри меняуже со страхом посещаю.

Чего ж теперь? Курить я бросил,здоровье пить не позволяет,и вдоль души глухая осень,как блядь на пенсии, гуляет.

Что может ярко утешительнымнам послужить на склоне лет?Наверно, гордость, что в слабительномсовсем нужды пока что нет.

Я кошусь на жизнь весёлым глазом,радуюсь всему и от всего;годы увеличили мой разум,но весьма ослабили его.

Осенний день в пальтишке куцемсмущает нас блаженной мукой:уйти в себя, забыть вернуться,прильнуть к душе перед разлукой.

Старости сладкие слабостив меру склероза и смелости:сказки о буйственной младости,мифы о дерзостной зрелости.

Неволя, нездоровье, нищета —солисты в заключительном концерте,где кажется блаженством темнотанеслышно приближающейся смерти.

Старенье часто видно по приметам,которые грустней седых волос:толкает нас к непрошеным советамгустеющий рассеянный склероз.

Я не люблю зеркал – я сытпо горло зрелищем их порчи:какой-то мятый сукин сыниз них мне рожи гнусно корчит.

Устали, полиняли и остыли,приблизилась дряхления пора,и время славить Бога, что в бутылиосталась ещё пламени игра.

Святой непогрешимостью светясьот пяток до лысеющей макушки,от возраста в невинность возвратясь,становятся ханжами потаскушки.

Стало тише моё жильё,стало меньше напитка в чаше,это время берёт своё,а у нас отнимает наше.

Года пролились ливнями дождя,и мне порой заманчиво мгновение,когда, в навечный сумрак уходя,безвестность мы меняем на забвение.

Сопливые беды, гнилые обиды,заботы пустой суеты —куда-то уходят под шум панихидыот мысли, что скоро и ты.

Моей душе привычен риск,но в час разлуки с телом бреннымей сам Господь предъявит искза смех над стадом соплеменным.

На склоне лет печален и невесел кто в молодости недокуролесил