Из хроники кладбища «Шмерли» - Леонид Словин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Подожди секунду, — Антон Сабодаш, дежурный, приготовился нажать на другой тумблер пульта связи. — Тут кто-то еще рвется… — Оказалось, что звонок Денисова и сигнал с места происшествия пришли одновременно. — Слушаю вас… — В следующее мгновение Антону было уже не до Денисова. — Закройте двери, пока никого не выпускайте! Все! — крикнул он кому-то. Тумблер опустился на место. -Помощник! К пульту! Денисов, слышишь? — Он обращался непосредственно к нему. — В комнате матери и ребенка убили женщину! Позвонила медсестра! Все! Прошу — не задерживайся!
— Понял…
Комната матери и ребенка с недавних пор находилась на особом положении среди других служб.
Помещавшаяся прежде в коридоре старого вокзала из бывшего пасынка и нахлебника администрации комната матери и ребенка сразу превратилась в законное детище, добытчика и финансового спонсора станции. Теперь она занимала третий и четвертый этажи, с внутренним лифтом, апартаментами для семейных, многодетных и одиночек, с холлами, игротекой — в случае необходимости комната матери и ребенка могла вместить не менее двух сотен матерей вместе с детьми.
«Прошу — не задерживайся!» — просил Антон…
Денисов не бросился к платформе — именно в таких случаях электрички всегда оказывались ненадежным средством; путями, петляя между вагонами и пакгаузами, побежал к вокзалу.
Сразу выяснилось, что выбор неправилен. Трижды его обгоняли электропоезда — бесшумные, коварно замаскированные под цвет окружающего полотна.
«Их так и не выкрасили в ярко-оранжевый, как куртки рабочих-путейцев, — в который раз он уже думал об этом. -Может, когда-нибудь потом, когда раз и навсегда будет покончено с синдромом врага, который не дремлет…»
Он старался не думать о том, что происходит в этот момент в комнате матери и ребенка, но, как обычно, это не получалось.
«Антон приказал никого не выпускать из помещения. Выходит, убийца кто-то из ночевавших?»
Вокзал показался издалека — приземистая галерея этажей.
Растянувшееся вдоль фасада, выведенное огромными буквами слово «МОСКВА» приходилось как раз на окна комнаты матери и ребенка.
Несмотря на то, что еще не было и девяти, становилось довольно жарко. Прогноз погоды оправдывался. Денисов, как и все, следил за погодой — в связи с визитом Рональда Рейгана. Днем обещали сушь: 21-23 градуса.
«Надо было все-таки дождаться электричку…» — время уходило.
Наконец, обогнув маневровый тепловоз, он через пути перебежал горловину: ему надо было еще заскочить в дежурку — взять рацию.
— Ничего не известно! Все на месте происшествия! — крикнул помощник, пока Денисов ставил закорючку в журнале приема радиостанций. — Пусть капитан Сабодаш позвонит, а то все спрашивают! Я не знаю, что отвечать…
— Есть… — Он был уже в дверях. — Где произошло? В палате?
— В изоляторе!
Помещение изолятора было автономным, сквозным, в каждую комнату его можно было попасть с нескольких сторон.
Но не сегодня! Всюду стояли сотрудники. Денисову не удалось пробиться сквозь строй прибывших дальше прихожей. Еще раньше его удивляло здесь обилие дверей; теперь представилась возможность проверить, что находится за каждой. Он дергал за ручки, но никуда не мог пройти. Одни двери прикрывали шкафы, за другими уложены были трубы; тут же находился и небольшой, укрытый от глаз умывальник и рядом туалет.
— Приказ никого не пускать… — объяснил ему в коридоре занозистый, невысокого роста лейтенант. Денисов знал его: лейтенант не раз уже приезжал на вокзал, собирал цифры. -Ждите в дежурной части. Вам объявят, что каждому делать
— Кто приехал? — Денисов показал на дверь.
Оказалось, там находился заместитель начальника Вилов, курировавший кадры. Было ясно:
«Вилов приехал в Управление пораньше, чтобы заняться делами… А в это время пришло сообщение об убийстве…» -из всех неблагоприятных вариантов этот был наихудшим.
У Вилова была своя шкала ценностей, первой в ней стояла исполнительность.
— Кто еще?
— Кому положено — все на месте, — ответствовал управленец.
— Разреши! — Денисов отстранил его, открыл дверь. Внутри тоже стояли сотрудники, он мог обозреть их спины.
Денисов повернул назад. В отличие от сотрудников Управления, связанных присутствием начальства, он был человеком с земли, как называет себя нижний эшелон милиции, — более независимым и свободным.
Лейтенант стоял в дверях красный.
«Этот еще припомнит мне!…»
Денисов вернулся ко входу. Дежурная медсестра Вера сидела в кабинете врача — молодая, с неуловимо, по-мордовски раскосыми, светлыми глазами, в слезах, с открытым, широким лицом. Не поздоровавшись, она пожаловалась Денисову:
— Как все обернулось-то… А, Денисов?
Встречаясь почти ежедневно, а иногда несколько раз на дню, они в общем доверяли друг другу. В то же время Денисов знал о ней мало.
«Милое плутоватое лицо. Доброжелательна, смешлива. Ни в чем предосудительном не замечена…»
Иначе она бы наверняка попала в поле его внимания.
— Хотелось-то как лучше! — Вера попыталась заплакать.
— Я ничего еще не знаю, — сказал Денисов. — Ни с одним человеком не разговаривал.
— Старушка, божий одуванчик…
— Что она говорила?
— «Завтра утром к профессору. На прием. Принимает раз в квартал… Мне только переспать». Я посмотрела: куда она пойдет? А у нас изолятор пустой. Две кровати. Мамочки и дети все здоровенькие… Положу, думаю. И ей хорошо, и нам…
— Вы записали, кто она?
Медсестра расплакалась по-настоящему:
— Думала, успею. Все равно утром разбудят: кефир, молочко подвезут. Спать все равно некогда — тогда оформлю!
— Так и не знаете, откуда она?
— Нет, — даже обмирая от страха, она чуточку кокетничала.
— Паспорт у нее был?
— В сумочке. Она показала…
— Фамилия или имя?
— Она не раскрывала — только так. Корки.
— Ее ли еще паспорт… — В комнате находился один из младших инспекторов.
Он охранял медсестру от сотрудников — любителей расспросить свидетеля. Вере надлежало говорить лишь с оперативно-следственной группой — чтобы каждое ее слово получало необходимый ход.
— А сейчас сумочки при ней нет?
Медсестра качнула головой:
— Я все посмотрела…
«Вот и установили примерные границы проблемы: убийство — не раскрыто, труп — не опознан…»
— В изоляторе она ночевала одна?
— Никого больше не было.
— Значит, преступник вошел и вышел отсюда — из коридора?
— В том-то и дело… — Она приготовилась снова заплакать. — Дверь изолятора на лестницу оказалась открытой! В крови… Кто-то открыл ее изнутри.
— Любопытно.
— Спускайся в подъезд — и на перрон… А там ищи ветра в поле!
Ход из изолятора в подъезд предназначался для детей с подозрением на инфекционные заболевания, дверь на лестницу, сколько Денисов помнил, всегда была заперта изнутри на массивную металлическую защелку.
— Кто ее мог открыть?
— Не знаю.
— А с вечера? Защелка была задвинута?
— Заперта. Это я точно помню. — Медсестра подняла печальные плутоватые глаза. — Он, наверное, зашел отсюда -из коридора, а ушел с той стороны. Отодвинул защелку и…
Так вполне могло быть.
— В коридоре чужих не было? Может, с вечера? Бывает, мужчины хотят пройти наверх…
— Нет, вроде. Так и было, как я говорю. Отсюда вошел -там вышел…
Задача розыска отнюдь не упрощалась. Почти стометровый коридор имел несколько самостоятельных выходов.
— Кто-нибудь слышал крик?
— Я лично не слышала. Ну, что мне за это будет, Денисов? -Она приготовилась разрыдаться. — Уволят? Или посадят?
— Да, ладно, «посадят»! — ворчливо одернул ее младший инспектор. — Никто тебя не посадит!
Денисов вышел в коридор. Проход к изолятору со стороны коридора был по-прежнему запружен сотрудниками. Уже отобрали объяснения у всех ночевавших. Денисов спустился к подъезду. У входа стояли десятки любопытных, привлеченных видом милиционеров и черными «Волгами» оперативной группы.
«Может, преступник, действительно воспользовался лестницей для больных детей…» — подумал он.
Подняться по ней Денисову не удалось — ждали собаку из питомника служебного собаководства.
Он проверил рацию. Было странно, что никто до сих пор его не хватился. Впрочем, в отделе давно приняли его привычку работать автономно. Бахметьев даже настаивал на этом.
Коллеги шутили: «Старший опер по делам, имеющим общественный резонанс…»
Он снова обогнул здание. Вход со стороны буфета был открыт, тут разгружали продуктовую машину. На перроне и внутри, в залах, становилось все жарче. День обещал быть по-летнему знойным. На всех горизонтах многоступенчатого здания стояли, ходили, мыкались в надежде уехать сотни людей.
Денисов поднялся на третий этаж. Внутри вокзал был горяч, как хорошо протопленная и, главное, вовремя закрытая печь.
