Последний рубеж - Борис Екимов

Где-то в девятом часу утра приехал на Фомин-колодец, когда-то хутор Зоричев, он же Лукьянкин. Походил-побродил и стал подниматься на курган, с вершины которого бьет мощная родниковая струя. Еще издали слышен рокот трехметрового водопада. Вот и он: щедро льет сияющую на солнце воду в просторную за годы и века выбитую каменную чашу. Поднялся я выше, вдоль бурливого ручья. Задонская степь. Сухое лето. Выгоревшие травы. И земное чудо: три бормочущих, голосистых ключа, серебряных, чистых, невладанных, как у нас говорят, а значит, врачующих тело и душу.

Стоял я на вершине холма. Просторный Калинов лог огромным распахом лежал предо мной. Внизу зеленели брошенные дикие сады давно умершего хутора. Насколько хватало глаз - поля и степь. Бронзовела озимая пшеница, серебрился ячмень, желтело убранное поле напротив - картина будто красивая, а на душе было горько. И в прошлом году бывал я на этих полях, и ныне их объехал, знал хозяев. Издали, сверху, картина красивая, а вот рядом...

Тощий ячменишко, сорные поля, порой и не поймешь, что сеяли; или вовсе стоит прошлогодняя трава-старник, ее сухие будылья; или как в Липологовской балке, где новый землевладелец, вчерашний овцевод, осенью на непаханые бахчи кинул семена, на укоры ответив: "Никуда не денется, вырастет!" Выросло... Только вот что? А много ли лучше поля Бударина, Найденова?.. А ведь вот она Россошь, которая испокон веку была кормилицей всей голубинской округи. Вот она, живая вода, которую где-то ищут, скважины бурят, роют каналы, строят водоводы. А здесь, как говорится, Бог дал, только бери!

В Калаче-на-Дону живет рядом со мною уроженка Фоминколодского, женщина уже пожилая. Старая мать ее за несколько лет до смерти стала просить:

- Давай вернемся на хутор.

- Куда возвращаться? - отвечала ей дочь. - Там нет ничего.

- Все там есть: вода и земля родная, золотая. Они нас прокормят.

Земля родная... Стирается ли твоя позолота?.. Скудеет щедрость твоя?.. А может, хозяина да работника нет? Не о том ли бормочут, спешат рассказать серебряные ключи Фомин-колодца... Но кто их услышит? На многие километры пустая степь.

Потом я проехал через Осиновку и Осинов лог, где постоянный житель один больная старая женщина.

В полях - тишина. Редко-редко увидишь комбайн. Встречных машин нет. А ведь хлеба поспели, уборочная страда. Не суета мне нужна. Но горько глядеть на хлеб, который скоро начнет осыпаться. Горько глядеть на поля, где и осыпаться нечему: сплошной осот.

А потом был хутор Большая Голубая. Этот хутор - единственный в своем крае еще живой и жилой. Табунок детишек резвится на улице. Можно сказать, что Большая Голубая - это последний рубеж. Падет он - безлюдье ляжет на многие десятки верст. Лишь бедолаги фермеры будут по лету копошиться возле вагончиков. "Разбогатевшие", вроде Горячева, начнут саманные дома ставить.

- Здесь родилась, с тринадцати лет пошла трудиться, всю жизнь на колхозной работе. Теперь пришла старость... А что у меня есть? Что за жизнь заработала? - вопрошает моя собеседница. - Нынче печурку во дворе слепила, как в старые годы. Кизяками топлю. Старик ругается: "Кружишься весь утр, а завтрак никак не сготовишь". Кизяки плохо горят. Дров где найдешь? Газ раньше был, плита, привыкли. На нем - все скоро. Теперь никому не нужны. Лишь хлеб привозят три раза в неделю, с тележки продают; а макарон захочешь, или крупы, или чего из одежи, тогда на тележку просись. Посадят - тряси старые кости пятьдесят верст, до станицы. Трактор тележку тянет. А уж оттель - как знаешь. Захвораешь опять на тележку просись. Тот же трактор, те же пятьдесят верст. Ни фельдшерицы, ни магазина у нас не стало.

Хутор Большая Голубая, Калачевский район. Анна Георгиевна и Виталий Федорович Дьяконовы говорят о жизни:

- На нашем отделении было 4000 га пашни. Хлеба получали по 3 - 4 тысячи тонн. Держали до двенадцати отар овец. Сено заготавливали с естественных угодий и сеяли люцерну, житняк, овес. При новых порядках, когда нас продали "Сельхозводстрою", в первый год собрали 400 тонн зерна, на другой - меньше, а нынче и убирать нечего. 209 га ячменя весной посеяли, его потравил скот соседнего хозяйства. Уборки нет.

Еще один собеседник - Рудольф Генрихович Мокк, беженец из Киргизии, перебравшийся в Большую Голубую в мае 1992 года.

- Мы приехали сюда не наобум, - говорит он. - Сначала жена приезжала, чтобы разузнать о жилье и работе. Нам все было обещано здешним руководством. Сказали, что здесь будут молочное, мясное животноводство, переработка. Нужны люди. Обеспечим жильем. Нас приехало пятнадцать семей. С жильем вроде устроились, хотя пришлось восстанавливать из разбитого. Но сделали, стали работать, жить. Заработки были очень плохие. А теперь нам сказали: работы совсем нет. И не будет. Получили последнюю получку за май. И все. Я - шофер, сын - тракторист и жена остались без работы. Живем на пенсию тещи. Что я буду делать? Откровенно сказать, не знаю. Я не ожидал, что нас обманут. Почему мы уехали из Киргизии и как уезжали, все бросая и отдавая за бесценок нажитое, теперь всем известно, не надо и объяснять. Сюда я приехал, потому что мне твердо пообещали главное - работу. Нас обманули. А куда-то еще ехать мы уже не можем. Не на что. Не знаю, как жить...

Хутор Большая Голубая лежит в просторной долине речки с красивым названием - Голубая, которая течет к Дону. До станицы Голубинской, тамошней школы, больницы, сельской администрации, а главное, до асфальта - 50 километров. В дожди, осеннюю да весеннюю распутицы, в снежные метельные зимы здешняя дорога трудна. До Калача-на-Дону, районного центра, - 80 километров.

Окрэга Большой Голубой: на многие версты - степь да степь, холмы да балки. Места диковатые, притягивающие своей красотой. Издавна жили здесь люди, занимаясь мясным скотоводством, овцеводством, сеяли хлеб. В прежние годы хутор славился водяными мельницами. Их было пять. Но это - давняя память.

Нынешняя беда к Большой Голубой подкрадывалась давно. Умирали хутора близкие: Осиновский, Зоричев, Тепленький, Евлампиевский. Большая Голубая держалась, но была самым трудным отделением бывшего совхоза "Голубинский", последний же всю жизнь был бельмом на глазу района. Задонье, бездорожье, безлюдье, земля скуповатая.

И потому, когда появилась возможность, здешние земли начали раздавать с облегчением налево и направо: железнодорожникам, корабелам, строителям, летчикам - всем подряд.

Земли Большой Голубой понравились в ту пору мощной организации волгоградскому тресту "Сельхозводстрой". Ему и передал район большую часть земель, вместе с жильем и работниками. Тогда плохо ли, хорошо, но работали хуторской магазин, фельдшерский пункт, транспортная связь с центральной усадьбой, обеспечивая хуторян необходимыми для жизни услугами, а все это потому, что работали земля и люди. Пусть не с должной эффективностью, но работали, получая хлеб, мясо, шерсть.

Некомпетентные в сельском хозяйстве и в экономике люди задумали создать в Большой Голубой агрофирму со свиноводством, мясным и молочным животноводством, переработкой сельхозпродукции. Они обещали построить дорогу с асфальтом, жилье, производственную базу. Пригласили пятнадцать семей из Киргизии, обещали им пусть не златые горы, но работу и нормальную жизнь. Люди поверили и приехали. Кое-как их расселили.

Началась новая жизнь у старожилов и у приезжих, с новыми хозяевами. В зерноводстве в первый год получили 400 тонн, во второй - меньше, а нынче убирать нечего. И на будущий год, видимо, также. Пары заросли. Есть трактора, но нет горючего, масла. Вся техника давно стоит.

С животноводством тоже не ладится. Помещений для крупного рогатого скота не было, но приобрели 150 голов симменталок и 150 абердинов. Телят практически не получили.

- Я говорил: не надо спешить, - вспоминает В. Ф. Дьяконов. - Полсотни голов взять, помещения оборудовать, корма заготовить. Тогда видно будет... Симменталок забрали, к осени заберут остальной скот. Животноводство кончится.

- Ремонтной базы нет, техника разваливается, три месяца не получали ни одного литра бензина. Денег не дают, людям платить нечем, - сказал М. И. Чернов, управляющий подсобным хозяйством. - Когда организовывались, обещали все. А получилось...

А получилось горькое. "Сельхозводстрой", в прошлом трест, а ныне, как и все вокруг, предприятие реформированное и акционированное, понял, что Большая Голубая ему не по силам. Часть земли взяли "городские фермеры", работники "Сельхозводстроя". Пахать да сеять, живя в Волгограде, куда как сподручно.

Работникам же в Большой Голубой платили жалкие гроши: по 5 и по 10 тысяч рублей в месяц. Так было в 1993 году, так продолжалось и в 1994-м. Сельскохозяйственное производство практически остановилось. В начале лета из Волгограда пришел приказ о переводе большинства работников в долгосрочный неоплачиваемый отпуск.

Как сказал М. И. Чернов, без работы и без надежды на нее на хуторе остаются около тридцати работоспособных тружеников. Чем сейчас живут? Пенсиями своих стариков. И в семье Мокка, и в семье Сердюка, и у всех других надежда теперь лишь на пенсии дедов да бабок, но не на руки свои. Ну еще - огород, корова, десяток кур.