До встречи в феврале - Эллисон Майклс

из всех совместных фотографий. Раз уж он искромсал мою жизнь, то я хотя бы искромсаю его личико. Прелестное французское личико с кривой усмешкой и ямочкой на подбородке. Ещё пару дней назад оно волновало меня, но теперь вызывало одну лишь тошноту. Или это «Барбареско», выпитое без закуски?

Гэбриэл Бертье отобрал у меня всё, над чем я работала последние два года. Карьеру художницы в столице творцов. Серьёзные отношения с намёком на продолжение. Самоуважение и понятие, куда двигаться дальше. Ну хотя и в этой неприличной истории у меня осталось хоть что-то приличное. Квартирка в Палмс с двумя просторными спальнями и небольшим кабинетом, что я обустроила в мансарде. Панорамные окна под потолком-куполом проводили идеальное освещение, а естественный свет и простор мыслей – что ещё нужно художнику?

Предыдущий жилец содержал в мансарде оранжерею, а когда съехал, оставил мне парочку зелёных растений, названия которых я бы не выговорила и в трезвом состоянии, не то, что после половины бутылки красного. А ещё целую стойку орхидей разных окрасов. Удивительно, как у такой безалаберной хозяйки, как я, они ещё живы и здоровы, причём цветут и пахнут похлеще, чем в моё отсутствие.

Я не особенно привязываюсь к живым существам. Жизнь без семьи учит выживать собственными силами. Но к своей маленькой оранжерее в студии я прикипела всем сердцем и даже дала всем цветам имена. Так что, если меня приглашают провести время в неприятной мне компании, я с чистой совестью могу отговориться тем, что у меня намечаются планы с Лидией, Флорой и Эльмой. Последнюю я, кстати, назвала в честь бабули, которая меня вырастила.

Как же будет жалко, если мне придётся продать эту прелестную квартирку с видом на зелёный скверик. В «Арт Бертье» выставлялись все мои работы, и многие из них покупались за приличные для начинающих художников суммы. Конечно, после всех финансовых проволочек, я получала лишь процент, но и за него была благодарна, ведь Гэбриэл не только заметил мой талант, но и согласился представлять его в своей галерее. Заработанные деньги шли на покрытие остатка по кредиту и кое-что оставалось на жизнь, но в роскоши я не купалась. Все мои дизайнерские вещи и вот такие бутылочки «Барбареско» – подарки Гэбриэла, который, как оказалось, щедр душой ко всем юным художницам.

Я всерьёз подумывала о том, чтобы выкинуть «Лабутены» – эти прелестные, блестящие, сногсшибательные лодочки из чёрной кожи и самих звёзд. Пятнадцать сантиметров изыска, которые делали мои бёдра ещё обворожительнее. Слишком уж они напоминали о Гэбриэле. И о его новой музе, которой он подарил точно такие же. Так я и вычислила их секрет. Гэбриэл Бертье допустил маленькую проволочку. Не хочешь попасться на измене – не дари своим любовницам одинаковые подарки. И не целуй их в засос средь бела дня.

Я оказалась на улице без работы, но вполне могу оказаться на улице без жилья, если не придумаю, как найти новый источник дохода и выплачивать взносы по кредиту за квартиру. Остаточная сумма была не так страшна, но я не могла потерять всё за пару просроченных месяцев. Я слишком много работала и слишком много пережила, чтобы закончить в переулке в компании бездомных людей и бродячих котов.

– Тебе повезло, что Гэбриэл не позвонил в полицию.

Учительский голос Сид с укором вещал из динамиков телефона. Я оставила её ругать меня по громкой связи на журнальном столике, куда складировала вырезанные головы Гэбриэла. Как жаль. Столько испорченных фотографий, где я вышла вполне себе ничего. Теперь у меня останется целый альбом фоток себя любимой с призрачной рукой на моём плече, но без тела, которому она принадлежит. Когда человек уходит из твоей жизни, он не исчезает навсегда. Его присутствие отдаёт фантомной болью, как после ампутации ноги. Только тебе ампутируют сердце.

– Он бы не посмел. – Икнула я, скорчив рожицу улыбающейся голове Гэбриэла. – Это мои картины.

– Да, но права на их продажу принадлежат «Арт Бертье». – Возразила Сид то, что я и так уже знала. – А ты просто стащила их со стен и уволокла с собой.

Они и теперь грелись в лучах осеннего солнышка на мансарде, бережно укрытые покрывалом от ультрафиолета и посторонних глаз. Я писала их несколько месяцев и просто не могла оставить Гэбриэлу, какие бы сделки мы не заключали.

– Я бы и остальные забрала, – созналась я без тени вины. – Но у меня, к сожалению, только две руки. Но я ещё вернусь за своим пейзажем с холмов Малхолланд Драйв, вот увидишь. Это одна из первых картин, которые я написала здесь, в Лос-Анджелесе, в своей новой жизни. Она должна быть у меня.

– Ох, Эмма, ты играешь с огнём…

– Когда тебя столько раз бросают в огонь, ты уже не боишься обжечься. Но ты лучше утешь меня хорошей новостью. Ты нашла кого-нибудь для меня?

– Прости, Эмма. – Жалобно вздохнула Сид. – Но никто из моих знакомых не рискнёт работать с молодыми художниками. Им нужны уже известные имена. На новизне денег не заработаешь, потому Гэбриэл и был идеальным вариантом. Он не боялся пробовать новое, не боялся искать свежие таланты.

– Причём таланты любого рода. – Пробормотала я в бокал, намекая на его новую пассию.

– Я тебя предупреждала…

– Знаю, Сид, знаю! Не читай мне нотаций, а лучше скажи, что делать. Скажи, что у тебя есть план!

– Вообще-то…

– Не может быть! – Я отбросила маленьких Гэбриэлов и придвинулась ближе к динамику, словно могла упустить нечто важное. – Сид, я тебя обожаю!

– Рано радуешься. Идея тебе не понравится. Но другой у меня нет.

– Надо кого-то убить? – Пошутила я.

– Нет.

– С кем-то переспать? – Испугалась я. До такого я бы уж точно не опустилась!

– Мы не в Голливуде!

Всего-то в парочке миль от него, ну да ладно.

– Не томи, Сид! Я согласна на всё, иначе мне не выплатить кредит за квартиру.

– Только ты так сразу не отказывайся.

Сид слишком хорошо меня знала, чтобы просить о подобном. Меня не заставить делать то, что мне категорически не хочется делать. Один толстосум-почитатель искусства предложил мне сто тысяч, если я напишу его портрет и приукрашу пару деталей в области его лысеющей кочерыжки и ширинки. Но я не привыкла врать – ни в жизни, ни в искусстве – потому отказалась изображать на его лысине буйный сад из волос, а самого его вместить в тело на три размера меньше. Так я лишилась ста тысяч, зато оставила при себе свою гордость. Хочешь хорошо получаться на портретах, налегай на педали, а не