Медуза. Роман - Евгений Арсюхин

– Цуцик!

Люда пришла? Паша секунду висел в несуществующем пространстве, где догорали и таяли остатки сна – а снились ему какие-то поросята. Железные поросята. Железные так, что сшиты из листов сурового железа. Собранного заклепками. Они стояли и смотрели на него. Но это были уже глаза Люды.

– Людок…

– Людок распусти шнурок! – взвилась от кровати, прошлась голубем, – Матрос, люби мене! Юбку клеш купи мене!

– Где набралась?

– С дефками.

Чотко разделась, в два движения.

– Ну что там с твоими тапками? – спросил Паша, когда курили на балконе и смотрели на звезды, тусклые невнятные звезды московского неба, на Большую Медведицу наползло отражение от вывески магазина «Дети», – Ой, Арктур заходит!

– Артур? – изогнулась, приобняла.

– Арктур. Звезда.

– Твой шеф тоже звезда.

Ну какой он мне шеф, думал Паша, он где-то там, между кулером, губернатором и президентом России. Это странное чувство…

(с) – подумал Паша при словах «странное чувство».

Когда ты видишь человека, здороваешься, он тебе даже кивает головой, он тебе даже жмет руку, но он уплывает туда куда-то, в бездны высшего общества, а ты остаешься здесь. Как будто звездой поцелованный. Зачем ты здесь? Ну а кому ты нужен там? Ну а кто кому нужен там? Никто никому, тем не менее, они там, а ты тут.

– На руках осталось тепло руки федерального министра, а у ворот гаража встречает шпана, зажигает канистру.

Рэп. Господи, как меня опьяняет секс. И хорошо, что редко. Как жалки, как бессмысленны унылые женатики, которые и редко, и вяло, и по принуждению – ну как же, я же муж, у меня супружеский долг.

– Меня стаааашнит! – крикнул Паша, и его звонкий голос отразился от бетонных кишок города.

– Кто пил? – соловые глаза подруги сверкнули в свете фонарей.

Банально – «кто пил», юзано, сто лет в обед, но с ней… Паша резко затушил сигарету.

Потом пили чай.

– Ну ты как? – вдруг спросила она.

– Ну так…

Вот именно сейчас говорить о том, как ты нелепо, не вовремя позвонила, да ты меняй свои привычки… Ну нельзя так делать. Вот просто нельзя, и все, неба твердую гладь ломать. Зачем ломать, надо делать, надо строить, надо жить, еще тридцати лет нет, радость, свобода, кайф.

Паша расправил плечи, отчего под его локтями поехала клеенка – вроде как скатерть на столе. Но если есть в кармане пачка сигарет…

Пачка-то есть. В том-то и дело, что с пачками никаких проблем все это время. Как супчик на пароходе из Парижа, приносит почта туфельки «для проститутки» откуда-то из Китая через Сан-Франциско и Порт-Саид в Москву. Но все очень плохо на сегодняшний день. Паша посмотрел на полную Луну, Луна лыбилась в потрепанное окно.

– Что щеришься?

– Нет, ты прикинь, я тут на фитнесе познакомилась с негритянкой. Но их так нельзя называть. Только «черненькие». Они на это не обижаются. И она такая – а вы где отдыхали? Ну я такая – ну в Турции.

Турция, ну как же, Паша даже привстал. Только что познакомились, вот этот вечный страх «даст-не даст», а тут набрался наглости, «полетели», а она – «полетели», ну и прилетели, а уж я-то расстарался, и отель-то такой-сякой, и номер-то не пальцем деланный, ну уж не знаю даже, оценит она это или раньше лучше видела, а только заходим в номер, валю ее на кровать, употребяял все скудные усилия, через пять минут с влажным чмоканьем:

– Добро пожаловать в Турцию, дорогая!

– А она мне – Турция? Вы не были на Занзибаре? А я такая – а это где? Ну оказалось, у негра в жопе!

Засмеялась, закашлялась, сама себя похлопала по груди, волосы спустились на комбинацию, «комбинация», мой Бог, так говорили раньше, и это вовсе не про группу, хотя теперь никто не знает, что это такое, группа Комбинация, и в шахматы никто не играет, Гад, не в том смысле, что «гадина», а как у протестантов, у «Сторожевой башни» – «Гад!». Почему я пьянею от нее, от крашеной, от вульгарной, от.

– Занзибар?

Луна уже зашла. Она заходила мучительно, порылась красной коркой, скукожилась, и тут ей предстояло самое страшное испытание – контур 16-ти этажки, она и так, и сяк, но ее заглатывало все глубже и глубже под горизонт. Сколько времени? Так в Москве не говорят.

– Так в Москве не говорят.

– Так? Как?

Она не пойдет завтра на работу, потому что она не работает. Ей так нравится. Она делает то, что ей нравится. Она женщина. Женщины как будто из другого вещества созданы. Словно из более качественного, что ли. Ну это как будто вы купили Диор в Каире на экскурсии, или в бутике в Париже, вот мужик – это про Каир, а женщина – это за Париж. Но их не купить. Ну то есть можно. Но это не то.

Паша засыпал.

– Так вот! – резко в голове, оторвался от клеенки, сидит, стряхивает унылый пепел куда попало, а куда не попало, туда не стряхивает, – Занзибар, короче, тема. Всесезон. Копейки внутри, лишь бы перелет оплатить. У меня все визитки. Козлик, ну мы же полетим, да? Мы же сможем?

Когда Паша проснулся, ее не было. Отвратительным визгом впился в висок высокий назойливый звук будильника. Здравствуй, новый день, «дни поздней осени бранят обыкновенно», ни разу не поздняя, а бранят.

Глава 4. Новый поворот

Дорогой на работу Паша пришел в себя от бессонной ночи полностью. Метро бодрит. Он стоял, опершись подбородком на руки, которые, в свою очередь, сжимали поручень, и смотрел на рекламу – а куда еще смотреть? Досталось бы место – читал бы, а так руки заняты, ноги периодически тоже оказывались заняты чужими ногами. Пару-тройку станций Паша думал о том, что разместить рекламу в метро – лучший способ сделать твой товар ненавистным. Потому что товар теперь будет ассоциироваться с вонью и давкой вагона. Впрочем, именно этот товар был ненавистен изначально: на рекламном плакате была женщина в бигудях и с пилой, и задрюченный мужчина. Смысл в том, что раз жена – так непременно пилит, и удовлетворить ее можно только деньгами. А денег нет – надо брать кредит. Так, мол, устроена жизнь. Паша помечтал, как они поженятся с Людой, поедут в Икею, и купят милые пустяки для комфорта. Ему представилась почему-то зима, тихий ровный свет в крошечной комнате, мягкий бархат ранней ночи за окном. Это были последствия пережитого в ночи, конечно же.

По мере того, как биохимия молодого здорового организма брала свое, Паша перешел во вторую стадию рефлексий – у него появилась вдруг энергия. Ух ты, ах ты, чем не космонавты. Паша вспомнил, как он узнал, что есть возможность пойти на госслужбу. За несколько секунд в голове провертелся калейдоскоп – чиновники Петра Великого, мечтавшие о благе России, доблестные красные комиссары, спасавшие детей от голода, мудрые косыгинские прожектеры. Да! Что это за странная робость? Ну да, в Группе полно офисного планктона, который живет от звонка до звонка, любит среду, обожает пятницу, и ненавидит понедельники. Но я не ради этого пришел! Не ради того, чтобы «пересидеть». Я пришел делать великие дела. И пусть пока мне не по чину… хотя что значит не по чину? Вон Аркадий Домкович – молодой, это мягко сказано. Стал замминистра, приходит в министерство в первый день, а гардеробщица – «мальчик, вы к кому»? И поди ж ты, какие высоты, какой размах, какая ответственность и масштаб задач. Я даже постарше его буду, если брать момент его восхождения. Смелость, озорство, порыв!

Смелость и озорство, правда, несколько растворились при виде массивных дверей Группы, в них вливались люди с блеклыми лицами, на которых запечатлены были страдания и муки. Вот молодая женщина стоит у турникета, ищет пропуск. Вроде как все при ней. Длинные ноги, высокие туфли, тонкие колготки, элегантный плащ, макияж, некоторый перебор парфюма, что простительно ранним утром. У нее в руках ключи от машины. Она пытается этой рукой искать пропуск, в другой держит айфон:

– Нет, ты подумай, какая сволочь… Меня это не устраивает!.. Я так и сказала, да – будешь грабли свои распускать – женушка твоя кровавыми слезами заплачет.

Паша смотрел на ее лицо, и не видел в нем ничего, ужаса и страха. Это странно, но это потому, что она поставила ад впереди себя, потому что допустила ад внутрь себя, думал Паша. Нравится ли ей эта работа? Конечно, перед подружками бахвалится – госслужба, все дела. Но на самом деле – нет. От госслужбы ей нужны понты, и гаишнику корочку показывать. А если идти на нее с высоко поднятой головой.. Паша расправил плечи. Смелость и озорство не вернулись, но порыв остался.

Порыву оставалось жить минут 10. В комнату ворвался Арон Ашотович, управление внутренней безопасности

– Корсаков, вы ездили в командировку в Орел?

– Да.

– Вы почему ночевали не там, где все?

– Ну, так получилось.

– Пойдемте поговорим.

В небольшом кабинете Арона Ашотовича было сумеречно, на столе стояли пирамидки из Египта, на стене висели африканские маски.