Плохие люди - Михаил Рагимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Интересно, где такую чудную вещь добыл? — произнес Бертран, поднявшись на ноги. — А, Гарсуа? Тоже, наверное, с кого-то снял, негодяй! Зуб даю! Самого святого Було!
Опять разобрал смех. Суи аж согнуло. Он упал на колени рядом с ограбленным мертвецом, с трудом удержался, чтобы не упасть рядышком.
На уцелевший плетень присел большой, с добрую курицу, ворон, внимательно посмотрел черным круглым глазом. Бертран как завороженный уставился на испачканный чем-то серым могучий клюв. Ворон покачала головой, презрительно каркнул. Взмахнул крыльями, тяжело взлетел. Сел на полузасохший вяз, который общество второй год хотело свалить на дрова, но никак не могло решить, кто возьмется за топор.
— Наверное, я сошел с ума, — решил Суи. Еще раз хихикнул, вытер рот. Поднялся, растирая болящий от судорожного хохота живот. Закрыл Гарсуа глаза, оперся на палку и побрел дальше.
По сторонам он не смотрел. Да и что там смотреть? Ничего хорошего все равно не увидеть. Что не сгорело, то разрушено.
Дорога привела к дому Корин.
Калитку перекосило. Висела на нижней петле, по верхней рубанули топором, снеся с куском опорной жердины.
— Или по благородному, — прошептал Бертран, — мечом. Не слезая с коня. Хотя нет, слезали…
Корин лежала у дома, шагах в трех от крыльца. Юбка задрана чуть ли не подбородка, ноги бесстыдно раскинуты. Возле головы крохотная лужица крови.
Бертран подошел на слабеющих ногах. Дрожащей рукой сдвинул юбку, прикрывая ноги, убрал с лица, разметавшиеся в беспорядке волосы. Корин удивленно-обиженно смотрела на облака. Губы разбиты. В виске небольшое, в палец, отверстие с ровными краями. Кровь давно запеклась.
У Суи перехватило дыхание. Он с беззвучным воем рухнул на колени рядом с девушкой, стукнулся лбом о твердую истоптанную землю. Повалился на бок, уткнувшись в покойницу. Лежал, шепча проклятия непонятно кому…
А вдруг все это сон? Или даже не сон, а предсмертные видения, дарованные Милосерднейшим? И он сейчас не рыдает над телом убитой, а медленно погружается в холодные воды реки, туда, где ждут сомы, раки, микавы и прочие выдры-людоеды? Но нет, даже в самом кошмарном сне не болит шея, и не бурчит от голода в желудке. И стоны не раздаются. Чуть слышные за сытым карканьем обожравшихся птиц.
Суи снова укрыл лицо Корин волосами, с трудом распрямился. Занемевшие конечности слушались плохо, скрипели и щелкали, как у кукол в вертепе.
Стон послышался снова.
Бертран покрутил головой. Вроде бы из того овражка, что за домом. Ганне, что ли, убегая от злодеев, свалилась и, сломав ногу, выбраться не может? Впрочем, он был бы рад даже этой злобной тетке. Спиной, конечно, не повернулся бы и за мерк! Кинется, вцепится, шею перегрызет.
Суи почесал всклокоченный затылок. Если там действительно, кто-то со сломанной ногой, то, чем вытаскивать веревкой, проще накопать ступенек. Заступ нашелся там, где и должен был стоять — у дровницы, под навесом. Давешние вилы куда-то запропастились.
- Оно и к лучшему, без них как-то спокойнее.
Суи продрался сквозь густые заросли, пытаясь угадать направление. Тропы как таковой и не было, за дом никто никогда не ходил, даже вездесущие козы не рисковали. Чуть не провалился — край обрыва скрывался за высокой травой. Когда таял снег, тут обычно бежал ручеек. Небольшой, спокойный, но за много лет вгрызся глубоко — настоящее горное ущелье! Сейчас вода почти высохла — который день солнце греет, но подошвы самую малость прилипали к грязи, спрятавшейся под густой сочной травой. Постоял, слушая. Стоны не прекращались.
— Откуда-то справа, — прикинул он направление, и съехал на заднице в овраг, держа заступ над головой. Оказавшись на дне, выпрямился, снова прислушался — от быстрого спуска, больше похожего на падение, все перепуталось… Нет, все верно. Где-то тут, совсем рядом, за бузиной.
Засыпанный землей и оборванной травой, на дне обрыва, нелепо скрючившись, лежал человек. В монашеском халате, из-под которого тускло поблескивала чешуей дохлой рыбы кольчуга. Завидев Бертрана, человек заскреб рукой, пытаясь дотянуться до топора, лежащего в трех шагах. Хороший топор, сразу видно, боевой! Таким ветки рубить не станешь! Таким только врагов крушить! Изогнутое топорище в полтора локтя, на обухе коротенькое круглое острие…
— Ой, — всплеснул ладонями Бертран, — ой, а что тут такое случилось⁈ Монах несчастненький в наш овражек провалился? Ой, как же так! Быть нам всем наказанными до полусмерти! Сейчас как побегу за лекарем, как приведу быстро-быстро! Лекарь как полечит! Сразу все вылечит!
Бертран присел напротив, наклонился почти вплотную, заглянул в мутные от боли глаза.
— Только скажи мне сперва, зачем ты ее убил?
Переодетый с ненавистью уставился на пришельца. Попытался что-то сказать, но сумел лишь глухо простонать. Снова потянулся к топорищу пальцами, скрюченными — ну прям когти стервятника-падалежора…
И только крякнул удивленно, когда тяжелый заступ обрушился на голову. Бертран промазал и окованный железом край лишь отрубил ухо. Но смахнул чисто, будто и не росло ничего. Даже кровь не сразу пошла, словно раздумывала, портить ли собою удивительную гладкость среза. Следующий удар стесал нос и надрубил подбородок.
Налетчик утробно выл, дергался, пытался закрыться непослушными руками. Плевался раскрошенными зубами.
— Да ну еб твою мать, что ж с тобой делать-то, — устало произнес Бертран, прикусил губу, смиряя волнение.
От третьего удара череп лопнул перезревшей тыквой. Плеснуло кроваво-серым. Налетчик изогнулся в последний раз, ткнулся изуродованным лицом в грязь. Задергался. Выходило странно — ниже пояса даже не дернулся, а руки так и пляшут, так и скребут, елозят. Словно закопаться поглубже хотят.
Бертран воткнул окровавленный заступ в землю, оперся на рукоять, глубоко-глубоко вдохнул, до боли в груди. Медленно выдохнул.
— А ведь и правду говорят, что нет в этом ничего сложного. Свиненка колоть и то тяжелее. И жальче. Но ты молодец, умер чинно, не богохульствуя. А кровь… Кровь у всех течет, что у людей, что у курей. И пахнет очень похоже. Говорят, что у микав говно по венам льется, но ты не дотянул. Хоть и очень старался!
Бертран пнул мертвеца в бок. Тот даже не дернулся — отожрался на монастырских харчах, как осенний кабан! Толстый, жирный. В голодный год, глядишь, и староста не побрезговал бы! Отхватил бы кусок румяного бока острым ножиком. И на вертел.
Суи прислушался — тишина. То ли и в вправду, даже вороны разлетелись, насытившись, то ли сквозь реденький полог веток звуки не пробивались в овраг.
— А что меня отдельно радует, — доверительно сказал он мертвецу, скалящему разрубленный рот, — что тебя никто не ищет. Отряд, понимаешь, не заметил потери бойца.
Он стянул с убитого сапоги, с трудом ворочая тяжелое и непослушное тело. Примерил — ожидаемо великоваты, но если набить тряпьем, да подложить пару толстых стелек, окажутся по ноге. И новые, подметки не стертые.
Стягивая почти целые — разве что сзади протерты, да пахнут нехорошо — портки, взялся за пояс. Пояс тоже был весьма хорош! Широкий, чтобы закрывать чуть ли не половину живота, с потускневшим, но все же, золотым шитьем. И с непонятным утолщением сбоку.
Бертран, пыхтя и ругаясь, выдернул пояс, перевернул. На оборотной стороне виднелось несколько затертых швов. Грызнул зубами нитки — мертвец перед смертью обильно потел, перепрели.
— И надо оно тебе было, — с грустью проговорил Суи, глядя на добычу. На грязной ладони лежало четыре серебряных монеты. — Ты же богач был! Что угодно купить мог! А ты…
Суи хихикнул. Засмеялся. Зареготал…
Смех сам собой перешел в рыдания. Как жить дальше? Как? И главное, зачем⁈
Рыдания стали слезами, а слезы высохли, оставив на лице соль.
Соль эта стала простой и звонкой мыслью, блестящей, как новенькая монетка из пояса мертвого убийцы.
Посмотрел на топор, так и лежащий в траве, на деньги, на мертвеца… Снова на деньги. Притопнул ногой в сапоге. Вышло не очень, но обувка-то, новенькая!
Если не класть на весы смерть Корин, то вышла удачная мена. Если не класть…
Бертран коснулся топорища, прокрутил в воздухе. Топор так и плясал в руках, так и хотел кого-нибудь стукнуть острым обушком в висок. Туда, где кости тоненькие-тоненькие,
