Неукротимая Анжелика - Анн Голон

— Дегре, я ведь ничего никогда не преувеличивала.

— В этом я и упрекаю вас. Никогда вы не умели разыграть комедию, как делают уважающие себя благовоспитанные дамы. Вот драму — это да! И не театральную драму… С вами всегда такое происходит, что надо мчаться со всех ног и Бога молить, чтобы не опоздать. Ну, вот я здесь и, кажется, как раз вовремя.

— Дегре, неужели вы опять мне поможете?

— Видно будет, — он помрачнел. — Прежде расскажите все.

— А почему вы полезли через окно?

— Вы разве ничего не поняли? Вы что, не заметили, что полиция следит за вами уже целую неделю?

— Полиция следит — за мною?!

— Да. О всех прогулках мадам дю Плесси-Белльер подается точнейший рапорт. Нет такого угла Парижа, куда бы вас не сопровождали два-три ангела-хранителя. Ни одно письмо, вышедшее из ваших рук, не попало прямо в руки адресата, а было предварительно вскрыто и внимательнейшим образом прочитано. Ради вас у всех ворот города стоят специальные стражники, вы окружены сплошной сетью наблюдателей. В каком бы направлении вы ни отправились, через какую-нибудь сотню метров вас догонит сопровождающий. Вы должны знать, что высокопоставленный чиновник лично отвечает за ваше присутствие в городе.

— И кто же это?

— Лейтенант, помогающий господину де Ла Рейни, префекту французской полиции, некий Дегре. Вы о нем, кажется, слыхали?

Анжелика оторопела.

— Вы хотите сказать, что вам поручено следить за мною и не дать мне уехать из Парижа?

— Именно так. Теперь вы понимаете, что в таких обстоятельствах я не мог открыто принять вас. Я не мог увезти вас в своей карете, на глазах у тех, кого я поставил стеречь вас.

— И кто же дал вам такое подлое поручение?

— Король.

— Король?.. Почему?

— Его величество мне этого не сообщал, но вы сами, наверно, догадываетесь, в чем тут дело, не так ли? Мне известно только одно: королю не угодно, чтобы вы уехали из Парижа, и я принял соответствующие меры. Учитывая это, что я могу для вас сделать? Что вам угодно от вашего покорного слуги?

Анжелика нервно сжала руки на коленях. Значит, король ей не верит. Он решился не допускать ее неповиновения. Он будет насильно удерживать ее подле себя. До тех пор… до тех пор, пока она не образумится. Но этого не будет никогда!

Дегре смотрел на нее и думал о том, как она похожа в этом простом наряде, с зябко скрещенными босыми ногами, с тревожным взглядом потемневших глаз, ищущих спасения, на пойманную птицу, терзаемую страстным стремлением улететь из клетки. Этой женщине, отбросившей старое, уже не приличествовали роскошные ковры и дорогая мебель, все эти украшения золотой клетки, окружавшие ее. Она отбросила светские условности и казалась теперь чуждой изящной обстановке, декорациям, которые сама когда-то сооружала с увлечением и вкусом. Теперь она преобразилась вдруг в босоногую пастушку, облеченную одиночеством и столь далекую от всего, что сердце Дегре сжалось. Ему подумалось: «Она не для нас сотворена. Это ошибка!» — но он тут же дернул головой и прогнал эту мысль, а затем снова сказал:

— В чем же дело? Что вам угодно от вашего слуги?

Взгляд Анжелики засветился нежностью, она повторила:

— Вы действительно хотите помочь мне?

— Да, при том условии, что вы не станете злоупотреблять ласковыми взорами и будете сохранять дистанцию. Не сходите с места, — предупредил он ее попытку подойти к нему. — Ведите себя хорошо. Это и так дело не слишком приятное. Не превращайте его в мучительное, вы, невозможная чертовка.

Дегре вытащил из жилетного кармана трубку и, открыв табакерку, начал набивать ее медленными методичными движениями.

— Ну, давайте, дружок, выкладывайте все!

Эта хладнокровная поза исповедника успокаивала ее. Все казалось теперь нетрудным.

— Мой муж жив, — произнесла Анжелика.

Дегре не шевельнул бровью.

— Который? Ведь у вас их было два, насколько мне известно, и оба, как будто, покончили счеты с жизнью. Одного сожгли, другой потерял голову на войне. Или имеется еще третий?

Анжелика покачала головой.

— Не притворяйтесь, Дегре, будто не понимаете, о чем идет речь. Мой муж жив, его не сожгли на Гревской площади по приговору судей. В последнюю минуту король помиловал его и подготовил побег. Король сам признался мне в этом. Моего мужа, графа де Пейрака, от костра спасли, но — так как он по-прежнему считался опасным для государства — собирались втайне отправить в заточение в одну из тюрем вне Парижа. Но он убежал… Посмотрите эти бумаги, в них доказательства того, что это невероятное событие совершилось.

Полицейский бережно поднес загоревшийся трут к своей трубке, сделал несколько затяжек, не спеша свернул трут и уложил в коробочку, и только затем бесстрастно отмахнулся от стопки бумаг, которые Анжелика протягивала ему.

— Не нужно. Я знаю.

— Вы знаете? — повторила она потрясенно. — Эти бумаги уже были у вас в руках?

— Да.

— Когда же?

— Несколько лет тому назад. Да… Мне все-таки захотелось узнать. Я откупился тогда от полицейской службы и сумел устроить так, что о моем прошлом забыли. Никто уже не вспоминал ничтожного адвоката, нелепо вмешавшегося в попытку защитить приговоренного колдуна. С тем делом было покончено, однако иногда о нем заговаривали при мне… Говорили разное. Я стал доискиваться, рыться, копаться. Полицейским знакомы разные ходы. В конце концов я обнаружил это и прочитал.

— И вы мне ничего об этом не сказали, — прошептала она, едва дыша.

— Нет!

Он смотрел на нее, прищурив глаза за облачком синего дыма, и она чувствовала, что начинает ненавидеть его, что ей глубоко противен весь его вид — хитрого кота, смакующего свои секреты. И вовсе он ее не любил. У него не было слабостей. И всегда он будет сильнее ее.

— Вы не забыли, конечно, моя дорогая, — заговорил он наконец, — тот вечер, когда прощались со мной в вашей кондитерской? Вы тогда сообщили мне, что собираетесь выйти замуж за маркиза дю Плесси-Белльер. И в силу какой-то непонятной ассоциации, какие бывают только у женщин, вы вдруг сказали: «Не странно ли, Дегре, что я не могу отказаться от надежды когда-нибудь увидеть его опять. Говорили… что это не его сожгли на Гревской площади…»

— Так вы тогда и должны были поговорить со мной!

— Зачем? — сухо спросил Дегре. — Вспомните же! Вы собирались пожинать плоды сверхчеловеческих усилий. Вы ведь не жалели ни трудов, ни решительности, не брезговали самым низким шантажом, пожертвовали даже своей добродетелью. Вы бросили все на борьбу за удовлетворение своего честолюбия. И преуспели! Вас ожидал триумф. А если бы я рассказал тогда вам об этом, вы ведь все разрушили бы, все бросили… ради химеры…