Мощи святого Леопольда - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– О том распространяться я не уполномочен, да и не я ему пообещал, а он просил меня об одолжении, – отвечал солдат не то чтобы дерзко, но со знанием себе цены.
– Конечно, – кивнул понимающе брат Родерик, – как же по-другому, зная нашего наиблаженнейшего из всех епископов, боюсь даже придумать, что за подвиг он затеял. Во славу Церкви, разумеется?
– Во славу, во славу, – подтвердил солдат.
– Неужто подвиг так велик, что требует награды вперед?
– Боюсь, что так, монсеньор, ибо после подвига награда может мне и не понадобиться вовсе. А с наградой мне будет легче идти на подвиг.
– Вот как? – Канцлер помолчал. – Что ж, не посмею я задержать письмо брата архиепископа нашего, сегодня же сообщу о тебе Его Высокопреосвященству. Будь здесь завтра. С утра.
Приор протянул солдату руку через стол, не вставая, чтоб тот не очень-то гордился. Чтоб знал свое место. И солдат, гремя мечом, полез чуть ли не на столешницу, чтобы дотянуться губами до оловянного перстня на надушенной руке.
На том прием был закончен, монахи просили посетителей к выходу, и расстроенные люди покинули залу. После и сами монахи с мирянином ушли, и пришел другой монах, худой и невысокий. Он безмолвно стоял и ждал, пока приор размышлял, а приор надумал и заговорил:
– Человека сего доброго запомнил?
– Солдат, Яро Фолькоф, о коем нам писал аббат Деррингхофского монастыря.
– Да, он.
– Запомнил, монсеньор.
– Пусть за ним приглядят.
– Уже распорядился, монсеньор.
– И еще к ужину пусть придет Анхелика.
– Фрау Анхелика просила передать, что не дни свиданий ныне у нее.
– Ну, тогда найди кого-нибудь, только не из местных.
– Будет исполнено, монсеньор.
– И не из блудных. Из крестьянок пусть будет, и чтоб не жирная.
– Жирных крестьянок ныне немного, монсеньор.
До ужина оставалось еще много времени, но Роха уже ошивался у трактира, внутрь не шел, трактирщик выставил бы его вон. Сидел неподалеку на бочке, выставив на улицу деревянную ногу. Грелся на солнце.
Они зашли в трактир, теперь трактирщик даже не морщился, принимая заказ. На Роху смотрел со лживой ласковостью.
– Ишь, подлец, брезгует, – скалился Скарафаджо, усаживаясь на лавку.
– Ты бы постирал одежду, может, тебя и не гнали бы, – заметил Волков, после аудиенции у канцлера настроение у него было хорошее.
– Ладно-ладно, постираю, велю старухе своей, – обещал Роха и предупредил, – я закажу пиво, только денег у меня нет.
– Заказывай все, что хочешь, – разрешил солдат.
– Все? И свинину? Окорок? Сто лет не ел окорока, – не верил Скарафаджо.
– Окорок ему, и сыр, хороший сыр давай, и колбасу кровяную.
– Ту, в которой чеснока побольше, – уточнил Роха.
– И бобы с тушеной говядиной. И пива два кувшина, – заказал Волков.
– Неужто все сожрем? – веселился, тряся бородой, Скарафаджо.
– Ты думаешь, мне некого кормить, кроме тебя? – спросил солдат.
– Помню-помню, у тебя и семья, и холопы.
– Семьи у меня нет.
– А девка та красивая, значит, твоя… – догадывался Скарафаджо.
– Значит…
– А малая? Худая, в добром платье?
– Какая тебе разница, – Волков не хотел говорить на эту тему.
– Да никакой. Завидую просто. Все у тебя есть, да! Ты молодец, Фолькоф, всегда был молодцом, всегда знал, где самый жир.
– Про жир я знал не больше твоего, – заметил солдат.
– Да брось, ты из всех наших один, кто знал, как поближе к офицерам быть. Как дружбу с ними водить. За столами рядом сиживать.
Вроде как и простые слова, но солдата они задевали.
– Что ты несешь? – сухо спросил он.
– Да я не в упрек, Фолькоф. Но тебя все считали в роте пронырой. Офицерским любимчиком.
– Кто все? – мрачнел солдат.
– Да все, вся наша рота! Вся наша корпорация. Бителли называл тебя пронырой. И все остальные тоже, особенно после того, как пропали пятьсот шестьдесят дукатов, что мы нашли в обозе под Виченцей.
– Их украл лейтенант Руфио, все это знают.
– Да-да, Руфио, вот только нашли их мы, а отдал их лейтенанту ты.
– Так положено по контракту, знаешь, что такое контракт? И не я принимал решение, так решили старшины и корпоралы. А Руфио был батальонным маршалом, он хранил все деньги, – Волков пристально смотрел на Роху.
– Да, я знаю, что такое контракт, знаю, кто такой батальонный маршал. – Скарафаджо также не отрывал взгляда от солдата. – Да только вот в ту ночь, когда Руфио сбежал, ты разводил караулы.
– Что? – солдат глядел на сослуживца, думал, что и за оружие можно взяться.
– Это не я, это Бителли всем рассказывал. Не кипятись ты.
Солдат больше не хотел с ним разговаривать. Он просто спросил:
– Ты готов подтвердить свои обвинения железом?
– Чего? Да ты рехнулся, в самом деле? Да плевать мне на те дукаты, даже если ты и поделил их с Руфио. Что было – то быльем поросло. Давай лучше жрать. Ишь, придумал, я бы еще подумал драться с тобой, стой я на двух ногах, крепко бы подумал, а с одной ногой ты меня подрежешь, как новобранца.
Расторопная баба стала носить на стол тарелки с едой.
– Жри, у меня с тобой жрать желания нет боле, – сказал солдат, вставая и поднося кулак к носу Рохи, – еще раз увижу тебя тут…
А Роха вдруг схватился за руку солдата, тоже вскочил и заговорил:
– Бить хочешь? Бей! Зарезать хочешь – режь, только пообещай, что за моими спиногрызами присмотришь.
Солдат вырвал у него руку.
– И уйти мне некуда, – продолжал Скарафаджо, садясь снова на лавку, – жена у меня тощая, как бродячая собака, и злая, как цепная. И детей двое. И все жрать хотят. И за кров нужно платить. А к тебе я пришел не жрать, дело есть хорошее, тебе по плечу будет, умный ты. А мне одному его не осилить.
Солдат молчал, смотрел на Роху, все еще желая ему врезать.
– Ну чего ты, садись, скоро люди придут, расскажу тебе о деле.
Волков нехотя сел, сидел угрюмый, ему не хотелось знать, что за дело затеял Скарафаджо.
А тот стал есть, да так, как будто не ел уже пару дней.
– Не подавился бы так жрать, – холодно заметил солдат, которого Роха раздражал.
Тот усердно жевал и вместо того, чтобы ответить Волкову, стал размахивать рукой, привлекая к себе внимание. Солдат взглянул.
У двери стояли двое бродяг. Ну, почти бродяг. Один невысокий южанин в замызганной одежде, а второй явно местный, высокий, рыжий, тоже небогатый на вид. Они завидели Роху, подошли к столу. Скарафаджо звал их сесть, даже подвинулся на
