Риск. Молодинская битва - Геннадий Ананьев

«Попытаюсь убедить Василия Ивановича. После парной да кубка доброго вина сподручней будет еще раз высказать свое мнение».

Но разговор сложился еще до трапезного стола. Попивая квас между заходами в парную, вел царь разговор с князем Воротынским о делах государевых, даже о предстоящей свадьбе на Елене Глинской,[58] шаг, который все служивые Государева Двора меж собой осуждали. Царь будто исповедовался князю Воротынскому, оправдывая это решение, и вдруг неожиданно для собеседника переменил тему разговора. Спросил именно о том, о чем были думки Ивана Воротынского.

— Ты сказывал на Думе, нойон из стремянных твоих. Верить ему можно?

— Тебе, государь, верю, да себе. В остальном — сомневаюсь. Оттого за языком станицы посылал. Я повелел малой дружине всю ночь гнать, чтобы сотника и мурзу ты самолично допросил. В пыточной, если нужда потребует.

— Это, конечно, можно. Только, думаю, ты успел с ними основательно поговорить. Все уже вытянул, что им ведомо. Теперь шпиль их железом каленым, не шпиль — ничего путного не добавят.

— Так-то оно так. А вдруг? Царю открыться — не князю. Прикидывал я, не сегодня завтра Магмет-Гирей двинет свою рать разбойничью.

— Успеем на Оке крепко встать. Нам ближе и сподручней.

— Не пойдет, мыслю, на Оку. В Казань спервоначалу наведается. Свалив ее, ополчит. Полета тысяч ратников, конных и пеших, поднимет. Черемисы одни чего стоят!

— Не вдруг подомнет Казань. Шигалей не вынесет ему ключи. Простоит Гирей у стен казанских не одну неделю. Думаю, повернет от них, несолоно хлебавши. Только у меня такая мысль, ни на какую Казань он не пойдет. Коварство очередное. Мы — во Владимир, да на Мещеру полки, в Нижний Новгород, а он — по Сенному шляху пойдет. На Тулу, потом и — к Москве. Может, конечно, и через Коломну, по Муромскому шляху. Литва тоже не упустит Смоленск осадить. Растопыривши пальцы, что можем сделать?

— Нойон, бывший мой стремянный, передал, что к Магмет-Гирею примкнул атаман Евстафий Дашкович[59] со своими казаками. Когда Евстафий от Сигизмунда бежал, батюшка твой, светлой памяти, приласкал его, да и ты, государь, жаловал его, только верно говорят: сколько волка ни корми, он все одно в лес убежит. Так любой изменщик. Стремянный мой бывший велел сказать, что немалая с Дашковичем рать казачья. На конях борзых.

— Дашкович?! Ну, тогда ясней ясного. Изменщик этот Литве нынче верен. Теперь к ворожее ходить не нужно и так видно коварство Литвы. Дашкович украины мои хорошо знает, воеводил там, потому, думаю, его литвины и направили к Гирею, чтобы дороги указывал, да броды и переправы легкие, ближний бы путь к нам определил. Однако успеют мои полки ратные встать на Оке.

Нет, ничего не получалось у князя, Василий Иванович нисколько не поддавался на его убеждения. Чтобы не вызвать царского неудовольствия и не быть изгнанным из бани и из путевого дворца, Воротынский решил отступиться. До того, как малая его дружина не представит царю языков.

«Бог нас рассудит, если польется христианская кровь».

— Пошли-ка, — прервал затянувшуюся паузу царь Василий Иванович, — еще разок похлестаемся, потом и попировать можно, благословясь.

Домой князь Воротынский вернулся поздно вечером, но дворня и дружинники ждали его: вдруг какая надобность в них окажется, но тот даже попенял за переусердствование:

— Чего зря маетесь. Завтра — в поход.

Сам князь тоже, не медля нисколько, направился в опочивальню, на ходу отвечая мамке о здоровье княгини, о том, скоро ли она подарит наследника, и слушая ее ворчание:

— Чего-эт басурману Магмету не сидится в своем сарае? Княгинюшке рожать приспело, а муж ейный — на рать. Поганцы-нечисти. Вздохнуть вольно не дают. Неужто Бог и святая Богородица, заступница наша, не накажет сыроядцев?

— Определенно накажет, если мы сами к тому же за себя сможем постоять…

— Не богохульствуй, княже. На все воля Божья, прости мою душу грешную.

— Не серчай, ворчунья моя любезная, иль я Богородицу не почитаю? Помолюсь ей на сон грядущий, чтоб не отвела лика своего светлого от нас грешных.

— Помолись. Помолись.

С петухами засуетился княжий двор, укладывая запасы для похода, шатры, еще раз проверяя сбрую и подводы. Хотя и ратника двор, воеводы, и все здесь приспособлено для скорого сбора в поход, все припасено, проверено-перепроверено (не дай Бог в походе, а тем паче в бою, случится что по недогляду, и князь разгневается), но лишний глаз все же не помешает.

Трапезовал[60] князь с теми дружинниками, с кем, меняя коней, скакал спешно к царю, посетовал:

— Не внемлет государь слову моему. Только в Коломну да в Серпухов полки шлет.

— Чего ж это он? — оглаживая окладистую бороду, удивился стремянный Никифор, прозванный Двужилом. Он и вйрямь был двужильным. Не знал усталости, мог скакать без отдыха сутки, а если приспичит, то и двое-трое. Рука его с мечом либо с шестопером не ведала усталости: короткой ли была сеча или длилась долго — он, не утомляясь, пропалывал ряды сарацинские поганые. Боевой топор его был тяжелее, чем у всех, стрелу пускал Никифор дальше всех из княжеской дружины. Сколько раз выходил на поединок перед сечью, всякий раз повергал супостата. А это — добрый знак русскому воинству. Половина победы.

— Прими мой совет, светлый князь, — продолжал Никифор. — Не уводи свою дружину из своей вотчины. Не ровён час, Литва всколыхнется, иль какая заблудшая тысяча крымцев к Угре повернет.

— Прав ты. Я тоже об этом думал. Только как государю объяснить? Скажет: труса празднуешь.

— Малую дружину всю с собой возьми. Она вот-вот подъедет. Коней сменить долго ли? А за большой пошли, только не всю призывай к себе. Оставь добрую половину. Иль кто в Коломне считать твоих дружинников станет?

— И то верно. Но об этом мы с тобой отдельно поговорим. Через малое время я к царю отправлюсь. На молебен. Как языков доставят — вези в Разрядную избу. И мне дай знать.

— Понятно.

После трапезы уединились князь и стремянный Никифор. Усадил князь напротив себя верного слугу своего, кому полностью доверял. Заговорил:

— Ты в Коломну со мной не поедешь.

— Пошто, князь, так? — удивленно спросил Никифор и погладил свою окладистую бороду. — Иль недоволен мной, княже, присяжным своим?

— Доволен, Никифор, оттого и поручаю самое важное для меня. Как тронусь я с малой дружиной в поход, ты — в вотчину мою. Отбери половину самых удалых и сильных для себя, остальных пошли ко мне, в стан Коломенский. Да чтоб не мешкали в пути. А с отобранными готовь к обороне Воротынск. Весь городской люд подними, хлебопашцев собери. Поправь стены и башни, припасов заготовь, колодцев нарой побольше.

— Ас княгиней как, если Бог даст, разрешится благополучно? Не ровён час, не удержим стольного твоего града.

— Для того и позвал. Сам лично разведай, в порядке ли гать на Волчий остров, где охотничий мой терем. Как станицы казачьи иль сторожи донесут, что крымцы при ближаются, княгиню с наследником моим — да ниспошлет Господь княжича — отправляй на Волчий. Гать, где она выходит на твердь, порушь. Стену поставь с бойницами. Пищалей и зелья для них в достатке заготовь.

— Думаю, и без пищалей надежно. Болото, оно и есть — болото. Кому оно под силу, если гать порушим.

— Береженого Бог бережет.

— Все исполню. Не сомневайся, князь. С тыльной стороны на остров тоже есть путь. Трудный, но проходимый. Особенно зимой и даже весной. Очень малое число знает его, но и там положу засеку. И засаду посажу.

— Ладно тогда. А теперь пусть коней седлают седлами парчовыми. Мне же — зерцало[61] золотое. Для похода пусть бехтерец[62] припасут. Как только языков доставят, немедля отсылай их ко мне.

Вышло, однако же, что не успели князь и те дружинники, кому надлежало сопровождать его в Кремль на молебен, облачиться в парадные доспехи, как показалась у ворот малая княжья дружина с татарскими мурзой и сотником. Князь Воротынский доволен. Самолично передаст царю знатных пленников. Вновь появилась у него надежда уговорить государя хоть бы один полк послать в Нижний Новгород и Владимир, а потом еще и Коломну подкрепить стрельцами, казаками и детьми боярскими. В дополнение к тому, что посылает он туда сегодня.

Увы, не свершилось и на сей раз. Государь, перед лицом которого предстали со связанными руками знатные татарские языки, повелел:

— В пыточную их. Провожу рать, сам в башню наведаюсь. — И к Воротынскому: — Поспешим в Успенье божьей матери. Патриарх сам благословлять станет.

— Челом бью, государь, — понимая, что настаивать на своем потом будет бесполезно, Воротынский решил выпросить себе малое послабление. — Дозволь через день догнать князя Андрея Ивановича. Дружина моя малая только-только прискакала. Коням отдохнуть бы.