Иерусалимцы - Дина Рубина

И вот каждый вечер Сашка с другом сидели у их ног и преданно слушали их импровизации. В конце концов музыканты обратили на мальчиков внимание, различили их средь всеобщего хлама и хлада и однажды разговорились. Узнав, что юноши из Ленинграда, Исаак Абрамыч спросил:

– А Симу Островского вы знаете?

Саша сказал гордо:

– Знаем!

Тогда циник Абрам Исаакыч поднялся из-за инструмента, вытянулся во весь свой струнный рост и торжественно произнес:

– Сима Островский – первый тромбон в мире!

Сима – метр с кепкой – играл, оказывается, на всех инструментах!

В Доме художников в Иерусалиме каждые две недели обновляется экспозиция живописи и скульптуры. В небольшом зале там же проходят литературные вечера. Недавно меня пригласили выступить. Собралась публика, мои читатели. На небольшой эстрадке возвышалась скульптура из постмодернистских – огромный гипсовый столб, заключенный в железную клетку.

Я начала что-то читать, рассказывать, разговаривать с публикой – как всегда. Но на этот раз контакт никак не устанавливался. Раздавались странные, не по делу, сдавленные смешки, двусмысленный ропот… Все смотрели куда-то поверх меня…

Я оглянулась, вгляделась в громоздкое произведение искусства и все поняла. Экспонат за моей спиной являл мужской половой орган, запертый в железной клетке. Должно быть, это что-то символизировало. Например, обуздание страстей.

В Израиле любят концептуальное искусство. В семидесятых годах был популярен шлягер: «Мне нравится концептуальное искусство в Тель-Авиве». Хотя, на мой взгляд, Иерусалим следовало бы пощадить.

Искусствовед Гриша Мостовой написал в своем еженедельном обзоре в газете «Новости»:

«Скульптор Цецилия Фукс изваяла гигантский двухметровый член, гордо вознесшийся к потолку. Сюжет этот не нов. Многие скульпторы использовали его. Микеланджело, например, тоже ваял эту деталь.

Но фоном ее взял Давида!»

…Ежегодный парад в День Иерусалима всегда производит впечатление парада-алле на арене цирка. Мы с Феликсом Дектором встретились в городе и угодили в самый эпицентр шествия. В небе прямо над процессией кружили вертолеты, охраняя эту горстку блаженных.

Кто только не шел с плакатами по улице Яффо со стороны Яффских ворот!

Мы присели на скамейку у входа в здание Центрального почтамта и любовались пестрой, на вид вполне безумной компанией. Интересно – почему в этот день приезжают выразить солидарность столице Израиля такие причудливые люди? Значит ли это, что толика безумия входит в духовную субстанцию этого места?

Они шли по трое, по пятеро, несли транспаранты, с воодушевлением пели израильские песни. Японцы, филиппинцы, малайцы, индийцы и таиландцы… Кто-то бил в бубен и приплясывал, кто-то ритмично тряс большими яркими погремушками…

Было очень смешно.

Я, как всегда в таких случаях, плакала.

В этой карнавальной колонне выделялась делегация Германии – человек пять. Они шли чинно в ряд, строго одетые, несли транспарант «Германия любит Израиль!».

– Германия очень любит Израиль, – сказал Феликс. – Мне это напоминает анекдот: «Рабинович, вы любите свою жену?» – «Конечно! Пойдите, там еще остался кусочек…»

(Из письма автора Марине Москвиной)

Возвращаюсь в Иерусалим из Хайфы. Моим соседом в автобусе оказывается славный и словоохотливый старичок. Он родом из Польши, несколько лет в детстве, после войны, провел в России. Вот уже сорок лет живет в Иерусалиме. Некоторое время мы обсуждаем политическую ситуацию, я, по всей видимости, слишком резко отзываюсь о наших «кормчих».

– Вам не нравятся евреи? – участливо спрашивает он.

– Мне не нравятся люди, – подумав, говорю я. Он вздыхает, улыбается и широко поводит рукой, где за окном вдоль шоссе тянется слепяще-синяя полоска Средиземного моря.

– А я, знаете, люблю наши края! – говорит он, щурясь. – Какие погоды у нас! Нет, вы что думаете – я получил русское образование, я ничего не забыл, я все помню! «Всякий русский любит быстрой езды!» Это Гоголь, между прочим, хорошенький антисемит. Я ничего не забыл!

Да, Гоголь… Навестив наши края, он горестно заметил в одном из писем: «Был у Гроба Господня, а лучше не стал».

Кстати о паломничестве. Израильтяне – страстные путешественники. В любой, что называется, точке нашей планеты вы рискуете встретить соотечественников. Если некто – в Париже, Монако, Сингапуре или Киото – расхаживает по залам музея, улицам и магазинам с видом главы местного муниципалитета, хозяйским глазом посматривая на остальных туристов, знайте, что человек этот израильтянин.

Может быть, поэтому наш приятель не торопился с выездом за границу. Он говорил, что горластых собратьев ему и дома хватает. На десятом году жизни в Иерусалиме жена все-таки уговорила его посмотреть мир, да и случай подвалил: удивительно дешевые путевки по Италии.

Спустя недели три он рассказывал нам об этом кошмаре.

Группа подобралась израильская, с гидом-израильтянином и с постоянно орущими нашими братьями. В автобусе (а на автобусах передвигались в день по пять-шесть часов) они хохотали, хлопали в ладоши, перекрикивались и громко пели… Едет автобус по Флоренции, а из окон несется дружный рев: «Рахели, моя постель без тебя холодна!» Сама экскурсия проходила по укороченной программе. Группа куда-то неслась, отстать от нее было невозможно, потому что автобус ехал дальше.

Но самым впечатляющим оказалось посещение Помпеи. Сначала все тащились по жаре по каким-то камням. Потом возник местный парнишка, который три месяца когда-то учил иврит в Тель-Авиве, и повел группу по весьма однобокому маршруту. Указал на стрелку в виде мужского члена и сказал: «Видите этот указатель? Здесь был лупанарий!»

Далее он останавливался у очередного торчащего из стены или свисающего откуда-нибудь все того же члена. «Здесь тоже был лупанарий!» – говорил он ликующим голосом, и дальше группа трусила от одного лупанария к другому. Наконец все остановились у одной из сохранившихся вилл. Вошли, бегом миновали великолепные фрески и шумной гурьбой ввалились в спальню, где вошедших встречала статуя бога плодородия с невероятным членом.

Наступила почтительная тишина, и вся группа восхищенно и уважительно выдохнула: «Bay!!!»

Прихожу домой, включаю автоответчик. Задыхающийся мужской голос оставил запись: «Работа для Дины!!!» – и номер телефона.

Звоню. Это юморист Юлиан Безродный.

– Дина! Создается новая либеральная газета, которая будет бороться против религиозного засилия. Если это вас не смущает, я продолжу.

– Юлиан, боюсь, что это меня смущает.

– Вам не придется ничем поступиться! – завопил он взволнованно. – Все ваши статьи буду писать я сам!

– Юлиан, – сказала я мягко, – поймите меня правильно, меня давно уже ничто не может удивить, но бороться с религиозным засилием, одновременно соблюдая субботу… в этом есть некое противоречие, вы не находите?

Он подумал, сопя в трубку. Сказал с тяжелым значением:

– Таки плохо!

Что, думаю, за авантюра – газета, которая создается исключительно для того, чтоб бороться с религиозным засилием?

– А кто, – спрашиваю, – будет главным редактором этой газеты?

– Вы!

Я удержалась, чтобы не расхохотаться. Господи, почему я закончила мой роман! Здесь стоило бы писать многотомные саги. Как раз человеку, в чьем доме молочное отделено от мясного, уместно руководить газетой против религиозного засилия.

– Нет, – говорю, – полагаю, главный редактор должен хоть отчасти разделять взгляды своих сотрудников и хоть отдаленно соответствовать своим образом жизни центральной линии издания. Меня могут не так понять.

Кто же, думаю, субсидирует эту спецзатею? Кого осенила столь богатая идея? А вслух спрашиваю:

– Кто же хозяин этих благодатных полей?

– Владелец сети некошерных магазинов «Тим и Мотя».

…Слепая с собакой-поводырем в дамском туалете на центральной автобусной станции Иерусалима… Она и в кабинку зашла с собакой. Я стала ждать, когда она выйдет, спрашивая себя: зачем мне это нужно и как можно на пятом десятке продолжать оставаться «зевакой праздным»?

Вскоре она вышла, достала из сумки пластмассовую коробку и выронила ее. Опустилась на корточки, стала шарить рукой по полу. Я бросилась, подняла коробку и подала ей. Она сказала громко в мою сторону:

– Спасибо тебе!

Налила воды в коробку и поставила на пол. Собака принялась шумно лакать. Был жаркий день, хамсин.

Потом слепая долго причесывалась перед зеркалом и даже красила губы. Я смотрела на нее и думала: зачем она стоит перед зеркалом? В сумраке туалетной комнаты казалось, что она смотрит – и довольно критически – на свое отражение… На стене туалета была прикноплена фотография улыбающейся леди Дианы…

Я вспомнила, как однажды мне пришлось сидеть позади слепца, зашедшего в междугородний автобус со своей собакой. Сначала улеглась под сиденье она, потом сел он…