Чёрный всадник - Владимир Малик

— О, пан хорошо знаком с положением края! — в свою очередь удивился Спыхальский.

— Ещё бы! Есть голова на плечах! — с достоинством ответил казак. — К тому ж сколько лет ходил с левобережными полками по Украине — то против Выговского с поляками, то против Ханенко с татарами, то против Дорошенко да Юрася Хмельницкого с турками… Дрались они, резались за Богданову булаву, грызлись, как бешеные собаки! Но ни у одного из них не было и нет Богданова ума и Богдановой силы. Вот и довели нашу отчизну до полного разора, проклятые!..

Гурко умолк и задумался. На его высоком, слегка покатом лбу между темно-русых бровей пролегла резкая морщина, а на глаза упала печальная тень.

Арсен переглянулся с Романом. Так вот какого гостя послала им судьба сегодня! Да, это не простой казак, как они и подумали вначале, пока ехали с ним на хутор! Величественная внешность его сочеталась с глубоким и острым умом.

Арсену показалось, что его новый знакомый очень похож на Серко: такая же могучая фигура с крепко посаженной на широких плечах большой характерной головой, такой же властный взгляд серо-стальных глаз; чувствовалось, он так же болел душой о судьбах отчизны и народа. Только черты лица у него мягче, добрее. Может, потому, что моложе лет на двадцать пять, а то и тридцать?

— А давно был на той стороне, батько? — спросил Арсен, имея в виду Правобережье. — Говоришь так, будто вчера оттуда…

— Я два лета провёл под Чигирином в войсках гетмана Самойловича… Был и в самом Чигирине. Перед падением его наш полк вывели из пекла. Должно быть, это и спасло меня от смерти…

— О, так мы были где-то совсем рядом! — воскликнул Арсен. — Значит, хлебнули лиха из одного ковша!..

Долго, далеко за полночь, светился огонёк в уютной хатке Звенигоры. Продолжалась живая беседа, воскрешалось минувшее, звучали песни. И стороннему наблюдателю могло бы показаться, что так жили они всегда, что не было за их плечами ни крови, ни смертей, ни горя, ни военного лихолетья… Они искренне предавались кратковременному счастью. Заброшенные сюда жизненными обстоятельствами из разных уголков земли, они чувствовали себя в этом обществе, под этим гостеприимным кровом как дома, и никому не хотелось думать и гадать, какие нежданные удары может преподнести им своенравная судьба завтра. И у каждого из них сегодня было своё ощущение счастья.

Старая мать умилялась детьми, дедушка Оноприй — внуками и вкусными наливками, Арсен утонул в синих Златкиных глазах, а она стыдливо льнула к нему, украдкой поглядывая на отца и брата — не видят ли?.. Стёха и Роман тоже никого и ничего не замечали, их головы, обе увенчанные пышными пшенично-русыми волосами, касались друг друга, как цветущие подсолнечники.

У Младена и Якуба сердца были полны радостью за Ненко, который отныне принадлежал им не только телом, но и душой, а Ненко впервые в жизни ощутил любовь и ласку родных людей, и от этого до сих пор не знакомого чувства у него щекотно дрожало сердце, а к горлу подкатил ком.

Спыхальский и Яцько, не переживая ни за кого и ни за что, с наслаждением лакомились роскошными, как им казалось, яствами и напитками и были рады-радехоньки и за себя и за своих друзей.

Лишь об одном казаке Гурко ничего определённого нельзя было сказать: для всех он оставался ещё загадкой. Однако, судя по тому, как раскраснелись от наливок его обветренные на морозе щеки, как он пел песни, можно было думать, что и гость чувствовал себя прекрасно.

Это был щедрый вечер в их жизни! По-настоящему щедрый, ласковый, тёплый, весёлый. И они, люди неспокойно-жестокого времени, по достоинству ценили его.

Поэтому и преобладали в хате за гостеприимно-богатым столом непринуждённость, дружелюбие и поэтическая простота чувств, которые делают человека счастливым.

Когда прокричали вторые петухи, в окно кто-то постучал. Это были Иваник и Зинка. Вытащив из карманов кожухов по горсти зёрна, они сыпанули его на пол, на стол, на образа, на всех, кто сидел за столом. Смех, радостный гомон, запахи ржаного и пшеничного зёрна, смешанного с горохом, ячменём и куколем, наполнили хату.

— На счастье, на здоровье, на Новый год! Уроди, боже, жито, пшеницу! — приговаривал, посыпая, Иваник. — Вы, тётка, знаете-понимаете, дайте паляницу!

А Зинка защебетала:

Сiю-вiю-посiваю,3 Новим роком вас вiтаю!3 Новим роком вас вiтаю —Щастя й радощiв бажаю!

Их пригласили к столу. Иваник сел на лавке, а Зинка — на скамье, где, потеснившись, дал ей место Спыхальский.

— Идём… смотрим — светится у Звенигор, — сразу затараторил порядком захмелевший уже Иваник. — Эге-ге, говорю Зинке, должно, Арсен прибыл из Запорожья! А ну-ка, жинка, засеем его! Не поднесёт ли чарочку, знаешь-понимаешь?

Зинка незаметно толкнула мужа под столом ногой — не болтай, мол! А сама — сильная, ладно сбитая, с мороза румяная — глянула чёрными искристыми глазами на сидящих вокруг мужчин… И, встретив восторженный взгляд Спыхальского, смутилась.

Пан Мартын ещё летом, когда впервые попал с Арсеном в Дубовую Балку, приметил эту на диво крепкую и статную молодицу, а теперь, увидев её в новом красивом наряде, с блестяще-чёрными, слегка завитыми волосами, полную сил и здоровья, так и разинул рот от удивления. О Езус, да это же просто красавица! Такой бы не в холопской хате возиться с чугунами и горшками, а в магнатском дворце отплясывать мазурку да краковяк! Он лихо подкрутил вверх свой встопорщенный ус и попытался почтительно, даже по-шляхетски галантно поклониться, чувствуя в тесноте локтем тепло её тела.

— Приветствую, пани! Как поживаешь?

— Благодарствую, милостивый пан. Живём помаленьку… А ты, вижу, поправляешься от раны?

— Слава Иисусу, поправился…

— А то я говорю своему: жаль будет, если помрёт такой хороший человек!

— О пани, то было б совсем плохо!.. Бр-р-р!.. Особенно если принять во внимание, что на этом свете остались бы такие славные молодицы, как ты, — польстил вполголоса своей соседке Спыхальский. Но тут у него мелькнула неожиданная мысль: может, Зинка тоже неравнодушна к его особе, если сказала такое? И он спросил: — То и вправду жалела бы обо мне, пани?

— А почему бы и нет?

— О, мне очень приятно слышать это из твоих уст! Значит, пани давненько заприметила меня?

— Тебя, пан, все молодицы на хуторе давненько заприметили, — уклонилась от прямого ответа Зинка.

Спыхальский крякнул, покраснел от удовольствия и слегка, как бы ненароком, подтолкнул её локтем. Женщина не отвела его руку, не рассердилась, а только искоса глянула на мужа: не видит ли?.. Но Иваник, занятый в это время огромной кружкой мёда, поднесённой дедом Оноприем, и ароматной, с чесноком, колбасой, не слышал беседы Спыхальского с Зинкой, не видел его ухаживаний за нею. Или же прикидывался, что не видит.