Просто любовь - Веббер Таммара

Оглядев аудиторию, я увидела два свободных места сзади. Одно в четвертом ряду от конца, между парнем, который спал, подперев щеку рукой, и девчонкой, которая пила что-то из большущего стакана и непрерывно болтала с соседкой. Другое – в самом верху, рядом с молодым человеком, рисовавшим что-то на полях учебника. Я остановилась на втором варианте. Тут вошел профессор, и «художник» поднял голову. Я остолбенела: это был тот самый парень, который спас меня два дня назад. Если бы я не застыла на месте, я бы развернулась и выбежала из аудитории.

Меня с головой накрыли воспоминания о том ужасном вечере: беспомощность, страх, унижение. Придя к себе в комнату, я свернулась клубком на кровати и всю ночь проплакала. Я облегченно вздохнула, когда Эрин написала мне, что останется у Чеза. На следующий день я решила не рассказывать ей о случившемся: во-первых, не хотела, чтобы она чувствовала себя виноватой, – ведь это она уломала меня пойти на вечеринку, а потом позволила мне уйти одной, а во-вторых, хотелось поскорее это забыть.

– Если все усядутся, мы начнем.

Услышав голос профессора, я вышла из ступора. Все, кроме меня, сидели. Я бросилась к свободному месту между болтушкой и соней. Когда я плюхнулась на прикрученный к полу стул, девушка на секунду обернулась и продолжила свой рассказ о том, где, с кем и до какого состояния она напилась в прошедшие выходные, а парень только приоткрыл осоловелые глаза и даже не пошевелился.

– Здесь не занято? – шепотом спросила я.

Он покачал головой и пробормотал:

– Было занято. Но она давно не ходит. Видно, бросила.

Немного успокоившись, я достала из сумки тетрадь. На Кеннеди я старалась не смотреть, но при таком расположении парт это было довольно трудно. Стоило ему пошевелиться, его тщательно уложенные светло-русые волосы и выглаженная рубашка, так хорошо мне знакомая, сразу же притягивали к себе взгляд. Эта ткань в зеленую клетку очень шла к его ярко-зеленым глазам. Мы с ним были знакомы с девятого класса. Я видела, как он постепенно превращался из пацана в шортах и кедах в молодого человека с глянцевой обложки, который отдает свои идеально подогнанные вещи гладить в прачечную и следит за тем, чтобы его обувь всегда блестела. Фигура у него была безупречная, и даже преподавательницы нередко оборачивались ему вслед, а потом быстро отводили взгляд, как от запретного плода.

В старшей школе мы вместе ходили на английский. Кеннеди заметил меня на первом же уроке: перед тем как сесть, улыбнулся, показав ямочки на щеках, и предложил заниматься в его группе. Потом спросил про мои планы на выходные, а вскоре и сам стал частью этих планов. Он ухаживал за мной без робости, не сомневаясь в успехе. Как староста нашего класса, Кеннеди старался со всеми дружить: он придавал большое значение тому, чтобы всем нравиться. Это был один из лучших учеников, спортсмен (гордость школьной бейсбольной команды), звезда дискуссионного клуба (в споре он всегда находил веские доводы, которые помогали ему победить).

Со мной Кеннеди был терпелив и внимателен, не форсировал события, никогда не забывал про мой день рождения или годовщину нашего знакомства. Я даже не сомневалась в том, что у нас все серьезно. Когда мы начали открыто встречаться, он переименовал меня в Джеки, и все это подхватили. Даже я сама стала так себя называть. «Ты моя Джеки», – говорил он, отождествляя меня с женой Джона Кеннеди, своего тезки и кумира.

К президентской семье мой Кеннеди не имел никакого отношения. Просто его родители, вечно ссорившиеся друг с другом, были помешаны на политике. Его сестру они назвали Рейган, а брата – Картер.

Прошло три года с тех пор, как я перестала быть Жаклин. Теперь я старалась отвоевать свое прежнее имя – частичку себя, которой я когда-то пожертвовала ради Кеннеди. Я поступилась не только этим, но и другими, более важными вещами. Просто это было единственное, что я могла вернуть.

Итак, две недели я пропускала занятия, а теперь пришла и потратила пятьдесят минут лекции на то, чтобы не позволять себе смотреть на Кеннеди. Вялые мозги не слушались. Когда прозвенел звонок, я поняла, что не много усвоила из рассказа профессора.

По пути в кабинет доктора Хеллера я усиленно соображала, как же уговорить его дать мне возможность наверстать упущенное. До этого момента мне было наплевать, сдам я экономику или нет. И вот теперь я испугалась: я ведь еще ни разу не заваливала ни одного предмета, а сейчас все к этому шло. Если я получу «F»[3], эта оценка останется у меня в дипломе на всю жизнь. Что я скажу родителям и куратору?

– Что ж, миз[4] Уоллес, – достав из поношенного портфеля учебник и кипу разрозненных листков, доктор Хеллер принялся ходить по комнате так, будто меня рядом не было, – изложите ваши обстоятельства.

Я прокашлялась:

– Обстоятельства?

Он устало посмотрел на меня поверх очков:

– Вы отсутствовали две недели подряд, пропустили промежуточную аттестацию, и сегодня вас тоже не было. Надо полагать, сейчас вы пришли ко мне, потому что все-таки хотите сдать макроэкономику. Слушаю вас затаив дыхание. – Тут он вздохнул и поставил учебник на полку. – Мне кажется, что я уже слышал обо всех мыслимых и немыслимых причинах студенческих прогулов, но, может быть, вам все-таки удастся меня удивить? Попробуйте! Только у меня мало времени, и у вас, наверное, тоже.

Я сглотнула:

– Сегодня я была. Просто сидела не на своем месте. Он кивнул:

– Хорошо. Поскольку вы подошли ко мне в конце лекции, я вам поверю. Один пропуск зачеркнем: четверть балла ваша. Но все равно у вас остается шесть пропущенных занятий и ноль баллов по результатам аттестации.

Боже мой! В этот момент из меня будто вытащили пробку – и наружу полились бессвязные извинения и оправдания:

– Меня бросил парень, а он тоже к вам ходит, и я даже видеть его не могу, не то что с ним рядом сидеть… Господи, я пропустила аттестацию! Я могу все завалить! Но ведь я никогда еще не проваливалась!

После этого монолога из глаз у меня брызнули слезы – как будто специально, чтобы добить профессора. Я прикусила губу, потому что боялась зареветь в голос, и уставилась в стол, стараясь не видеть презрительного выражения, которое, как мне казалось, должно было появиться на лице доктора Хеллера. Вдруг в поле моего зрения замаячила салфетка и я услышала вздох.

– Считайте, что вам повезло, миз Уоллес. – (Я взяла салфетку и промокнула ею влажные щеки, настороженно глядя на профессора.) – Видите ли, у меня дочь немного моложе вас. С ней недавно тоже произошла неприятность, и умненькая девочка, круглая отличница, превратилась в жалкий комок нервов, который только плачет, спит и снова плачет. Это продолжалось недели две, а потом дочка пришла в себя и сказала, что ни один мальчик больше не помешает ей учиться. Так и быть, я дам вам шанс. Один-единственный. Если вы им не воспользуетесь, тогда в конце семестра получите то, что заслужили. Мы друг друга поняли? – (Я кивнула и снова прослезилась.) – Хорошо. – Профессор неловко заерзал и протянул мне еще одну салфетку. – Ради бога, не надо! Своей дочке я сказал: «Парни не стоят того, чтобы так убиваться». Уж я-то знаю, сам был одним из них. – Профессор нацарапал что-то на клочке бумаги и протянул его мне. – Вот электронный адрес моего ассистента Лэндона Максфилда. Вы наверняка никогда не были на дополнительных семинарах, которые он проводит. Вам стоит сходить. Без индивидуальных занятий, конечно, тоже не обойтись. Три года назад Лэндон был моим лучшим студентом и с тех пор помогает мне. Я объясню ему, какой проект вы должны будете подготовить под его руководством, чтобы исправить свою оценку.

Я поблагодарила профессора, в очередной раз всхлипнув. Ему, наверное, было до смерти неловко.

– Пожалуйста, пожалуйста. – Он вытащил план размещения студентов в аудитории. – Покажите, где вы, начиная с сегодняшнего дня, будете сидеть, чтобы я мог за каждое посещение начислять вам четверть балла.