Репрессированные до рождения - Леонид Эгги

Красивый моряк посадил Сашу на стул:

– Тебя как зовут?

– Саша.

– А меня дядя Андрей.

Достал что-то завернутое в бумагу, развернул. Это оказался кусочек жареной рыбы и хлеб.

– Кушай, сынок.

Сашу упрашивать не надо. Вскоре от рыбки остались чистые косточки и ничего – от хлеба.

– Молодец! А теперь, давай, вместе рулить будем.

Он переставил стул вместе с Сашей, который положил свои ручонки на штурвал и сразу почувствовал себя капитаном. Он важно сидел в кресле и вместе с дядей Андреем крутил то в одну, то в другую сторону рулевое колесо, повторяя изгибы фарватера, отмеченного вешками или ярко окрашенными бакенами. Иногда Саша оборачивался на стоящего над ним моряка и тот ободряюще кивал головой – так держать.

– Быть тебе, Саша, капитаном!

Далекая гора, окутанная осенними облаками, повторяя повороты реки, убегала то в одну, то в другую сторону. Саша твердо решил – когда вырастет, обязательно будет каш ганом и будет катать и маму Катю, и маму, когда она приедет, и Шуру, и всех-всех, кто пожелает.

Из-за очередного поворота реки на высоком берегу показались дома, много-много. Саша никогда столько не видел. Больше того, дома какие-то дивные, высокие, окошки у них друг над другом. А на реке, возле берега, сбитые из бревен дорожки. Саша знает, что их называют плашкоуты.

Катер ткнулся в берег. Сбросили трап, снесли избитого узника и положили возле перевернутой кверху дном лодки. Моряк с чубом предупредил конвойных, что катер идет на заправку, которая займет не менее двух часов. Зырянов велел конвою быть на месте – машина скоро будет – и поспешил в НКВД.

Конвойные отошли к реке, обмывали от налипшей грязи сапоги.

Саша в сторонке что-то пытался строить из песка.

– Прости, Виктор Павлович, за колючее слово. Грешна.

– Простите и вы меня, и всех нас. Мы, одни мы, виноваты, что уничтожается российский народ. Ничего. Под татарским игом жили триста лет, – пришло время, попросили незваных господ вон. Придет и на этих свой час. Встряхнется Русь, очнется от дурмана и заживет на славу, краше прежнего.

Сверху на боковой дороге заурчал мотор. Подкативший «черный ворон» лихо развернулся, из кабины выскочили два энкавэдэшника:

– Где тут недобитый? Быстро грузите, уже ждут его сиятельство.

Открыли дверь «воронка», забросили арестованного, вслед за ним забрались конвойные.

– Ланова! Через час быть на причале, а то зачту за побег.

Охрана засмеялась, дверь захлопнулась, И «воронок», натужно воя износившимся двигателем, удалился по берегу в сторону НКВД.

Мама Катя поклонилась вслед ушедшей машине, увозившей ее знакомого из почти забытого прошлого.

– Пойдем, Сашенька, – и они направились к находящемуся неподалеку магазину.

У входа стоял дед с нищенской сумой через плечо, при взгляде на которую было заметно – не очень-то много подавали. Одетый в ветхий бушлат, ватные брюки и лапти, с солдатской шапкой на голове он стоял молча и ничего не просил. На заросшем щетиной лице голодным блеском выделялись глаза. Мама-Катя пошарила в кармане ватника, подала монетку.

– Дай тебе Бог свободу, – проговорил в ответ дед.

В магазине почти никого не было, мало что было и на полках. Мама Катя помогла Саше развязать котомочку, поставила на прилавок бутылки, за которые попросила взвесить конфет.

– В бумажках, мама Катя, в бумажках.

Продавщица, услышав шепот, посмотрела на маму Катю, та кивнула головой. Продавщица свернула кулечек и положила туда конфет в разноцветных бумажках.

– Ровно двести грамм, – торжественно сказала она и, догадываясь, кто настоящий хозяин конфет, подала кулек Саше. Они с мамой Катей уложили его в котомку.

Мама Катя долго присматривалась к обуви, что-то подсчитывала, потом попросила детские ботиночки.

– Давай, Саша, примерим.

Сашиной ножке было свободно в ботинке, но они были такие блестящие, красивые, с настоящими шнурками. Он пошевелил пальчиками ног, – место еще есть.

– Вот и хорошо, надолго хватит. Ты еще подрастешь, и ножка подрастет, как раз хорошо будет.

Саша хотел было их не снимать, остаться в ботинках, да мама Катя не разрешила:

– Снимай, снимай, в бараке будешь носить.

Саша с огорчение смотрел, как коробочка с ботинками скрылась вслед за конфетами.

Нищий все так же молча стоял на крыльце.

– Мама Катя, я ему дам конфетку, он, наверное, никогда их не ел.

– Эти конфеты ваши, общие, от своей порции можешь дать.

Саша, гордый от покупки настоящих магазинных ботинок, сунул руку в мешочек, нежно погладил коробку с ботинками, потом вытащил из кулечка конфетку:

– На, дедушка, кушай на здоровье.

– Спасибо, дай Бог и тебе здоровья.

Они спустились с крыльца и направились в сторону реки.

– Саша, съешь и ты хоть одну.

– Нет, мама Катя, я обещал ни одной не трогать, все привезти.

– Екатерина Васильевна, здравствуйте!

Саша и мама Катя обернулись. К ним подходила незнакомая Саше женщина. Они с мамой Катей оживленно заговорили о чем-то, что саше было совсем не нужно. Он спешил вернуться в поселок, чтобы надеть ботиночки и побежать к Шуре, пусть она посмотрит, какие они красивые.

– Мама Катя, я пойду на берег, буду катер ждать, чтобы он мимо не проплыл.

– Хорошо, хорошо. Иди и жди меня у лодки, никуда не отходи.

Саша пошел, бережно неся свои покупки. На берегу он увидел стоявшего около бревен мальчика примерно своего возраста, который беззвучно плакал. Остановился напротив.

– Почему ты плачешь?

– Больно…

– Чего больно?

– Я с доски съехал, занозы попали. Не могу вытащить.

– Нашел из-за чего плакать. Давай, вытащу.

Тот снял штанишки, и Саша увидел несколько торчащих заноз. Положил рядом торбу, наклонился, чтобы лучше видеть, и выдернул все три занозы.

– Ну, вот и все. Конфетку в бумажке хочешь?

– Хочу.

– На, возьми. У меня много есть.

– А ты чего не ешь?

– Я потерплю, пока приедем. Меня ждут Шура, Франя и Рая. Я им обещал ни одной конфетки не есть.

– Вкусная конфета. Когда мама была, она мне тоже покупала.

– А где твоя мама?

– Она заболела, опоздала на работу, ее отправили куда-то на лесоповал. Когда будет зима, она вернется.

– У меня мама тоже на лесоповале. Я ее еще не видел, но у меня пока есть вторая мама – мама Катя.

Мальчик задумался.

– Две мамы не бывает, зачем ты так ее зовешь?

– Ей нравится. Она мне обещает, когда нас НКВД отпустит, то мы сразу поедем к моей настоящей маме.

– А я, пока моей мамы нет, живу у ее сестры, она ругает меня, что я сижу у нее на шее. Никогда на ее шею даже и не думал садиться. Буду свою маму ждать.

– На еще конфетку.

– Марш домой! – раздается почти над ними сердитый голос вышедшей из барака женщины. Она подхватила мальчика на руки и пошла к стоящему поодаль бараку.

Саша спустился к берегу, присел на землю спиной к лодке. Плашкоуты были безлюдны, как и сам берег. Сплав окончился. Вдалеке с берега спускался мужчина, ведя на поводке хромающую собаку. Вот он нагнулся, что-то поднял с земли и они пошли по плашкоутам вдоль берега.

Саша, прикрытый лодкой от усиливающегося ветра, мечтал о том, как он вернется в поселок, где его ждут девочки. Мама Катя приготовит им чай из сушеных веток смородины, они позовут всех, кто живет в бараке. Саша сам будет раздавать конфеты. Их много, полный кулек, на всех хватит. Свои он есть не будет, разве что одну попробует, а сбережет для Шуры, чтобы ее угощать, ждать, когда она вырастет, и они будут жить вместе.

Откуда-то послышался жалобный вой, зовущий на помощь. Саша посмотрел вокруг – никого не видно. Вой продолжался, он становился все отчаяннее, в нем слышалась безысходность, как в прошлую зиму у того пойманного беглеца, которого избивали в комендатуре НКВД.

Саша влез на лодку, поднялся, огляделся вокруг. Вой, похожий на стон, раздавался со стороны плашкоутов. Что же это такое? И мама Катя не идет. Не выпуская из рук котомку, он побрел вдоль берега, высматривая, кто это попал в беду. Вой уже больше походил на стон:

– По-мо-ги-те… Спаси-теее…

Вдали, на плашкоуте, из-за бревен виднелось что-то похожее на голову. Саша заспешил по переходному мостику, где недавно прошли мужчина с собакой, и, рискуя поскользнуться на мокрых бревнах, шел на непрекращающийся зов о помощи. Так и есть, из воды торчит собачья голова. В холодной воде она долго не продержится. Еще не добежав до собаки, он увидел, что передними лапами она держится за бревно. Увидев Сашу, собака с надеждой на спасение умоляюще глядела в его сторону. Одной лапы у нее не было. Может, в капкан попала, или по иной причине потеряла лапу, но для охоты была не пригодна. Видимо, из-за этого ее решили утопить.

Саша так торопился, что по пути бросил на бревнах свою котомку. Вот он подбежал к ней вплотную, они встретились взглядами и… узнали друг друга. В ее глазах растерянность и мольба – СПАСИ… В глазах у Саши ужас – это была овчарка лейтенанта НКВД Смирнова.