Борис Годунов. Киносценарий - Дмитрий Мережковский

Хозяин (грубо). Нет ни алтына, так и полезай с тына, давай место другим. Чего привязался? Хороши вы, странные, да еще монахи!

Мисаил. Мы не простые монахи, мы мудреные. Эй, хозяин, мы тебе отслужим!

Хозяин. Сказано, не дам. Потчевать вас! Не надобна твоя служба.

Мисаил. Как это не надобна? Ну, хочешь, я спляшу? А то расскажу, чего мы перевидали, что и во сне никому не приснится…

Один из гостей. Ишь ты, во сне не приснится!

Григорий. Тебе., может, коза рогатая снится, а вот я так сон видел, трижды кряду, сон этот на духу рассказать, и то страшно!

Один соседний гость, неизвестного звания (подсаживаясь ближе). А ты расскажи!

Григорий. Пойдем прочь, отец Мисаил! Что нам тут с ними, с холопами, растабарывать! Ныне, сам знаешь, как вышла отмена Юрьеву дню,[10] все на Руси холопами стали!

Ближний сосед, мужик. Да нешь мы тому, отец, рады? Мы по Юрьеву дню во как плачем! Нонче думаешь ничего, а глядь, и не знай как, уж холоп стал.

Человек неизвестного звания (около Григория). Плакальщики тоже объявились. Вы, отцы святые, дурней не слушайте. Вы и вправду, как я замечаю, Божьи люди. А коли гребтится с устатку еще по чарочке выкушать, так ин быть так, я угощаю. Ставь хозяин, в мою голову.

Хозяин удаляется за стойку. Приносит вино.

Мисаил в восторге. Вот люблю! Вот добрый человек, благослови тебя Господи. Таких и по Москве мы не встречивали.

Человек неизвестного звания. К странникам Божьим у меня сердце лежит. А вы, сами говорите, монахи не простые. Понасмотрелись на белый свет. И во сне-то вам видится, чего неведомо. (К Григорию). Скажи, отец, какой такой страшный сон тебе был?

Григорий (пьет). Сон-то… на духу только скажу. И то, может, не скажу.

Мисаил (пьет). Эх, доброе вино! Никогда, кажись, такого не пито! А ты, Григорий, что там на духу, мы во всякий час перед лицом Божьим. Ты уважь доброго человека. поведай, чего такое тебе привиделось.

Григорий (глядя прямо перед собой). Трижды… три ночи подряд… после молитвы… видел я сей сон.

Мисаил. Молитва бесовские мечтанья отгоняет, благие снятся сны.

Григорий (все так же, как будто про себя). Мне виделась лестница великая, крутая. Все круче шли высокие ступени, и я все выше шел. Внизу народ на площади кипел. Мне виделась Москва, что муравейник…

Человек неизвестного звания (внимательно). Ты говоришь. Москва?

Григорий. На самой высоте — престол царей московских. И я — на нем. Вокруг стрельцы, бояре… а Патриарх мне крест для целования подносит…

Человек неизвестного звания (прерывая). Вот как!

Григорий… И я вот крест целую с великой клятвой, что на моем царстве невинной крови не прольется, холопей, нищих не будет вовсе. Отцом я буду моему народу… (взявшись за воротник рубашки). И эту последнюю я разделю. Со всеми!

Человек неизвестного звания. Постой! Постой!

В это время ближний народ сгрудился вокруг, жадно прислушиваясь В дальнем углу, другие, наяривают плясовую «Эй, жги, говори, подговаривай! Ходи изба, ходи печь, хозяину негде лечь!» Ее медленно заглушает песня юродивых у дверей: «Лейтесь, лейтесь, слезы горькие, плачь, плачь, душа православная!»…

Григорий, как бы не видя и не слыша ничего вокруг себя, продолжает.

Григорий… довольно Руси по-волчьи выть, довольно в кабаке слезами обливаться, да от судей неправедных бегать! Не казнями и не суровостью я буду царствовать, а милосердием и щедростью.

Человек неизвестного звания. Ай да ловко. Стой. Значит на Москве царем себя видел?

Григорий. Великим и державным. И трижды сряду, три ночи, чуть глаза закрою, все тот же сон.

Человек неизвестного звания (вскакивая). Эй, люди! (Хлопает в ладоши). Сюда, ко мне! Хватай чернеца этого. Негожие речи его, хула на государя Бориса Феодоровича. Измена! Крутите его крепче!

Подбежавшие стрельцы скручивают Григория. Общее смятение, отдельные возгласы, песни умолкают. Слышится: «Ярыжка!» «Ах он, дьявол, подсуседился, и ничто ему!» «Покою от них ныне нету!»

Ярыжка (указывая на Мисаила). И этого прихватите толстопузого. Впрямь, не простые они монахи!

Мисаил. Батюшка! Отец милостивый! А меня за что? Я ни сном, ни духом! Я три ночи подряд не спал, не то что сонные видения какие. Да у меня отродясь их не было! Какой я царь на Москве? Видано ли дело? Смилуйся, батюшка! Видит бог…

Ярыжка. Ладно, ладно, там разберут, какой ты царь. Под клещами и патриархом признаешься, покаешься Богу, монах проклятый! Тащите их!

Мисаила вяжут и тащат обоих к дверям под глухой гул толпы. Какая-то баба причитает: «Мучители окаянные! И старца-то Божьего не оставят! Пришли, знать, последние времена!» Другая: «Зачем, слышь, три ночи вряд проспали. Приказ новый, мол, вышел. Пропала наша головушка!» «Мучитель и есть!»

Из-под стола, где сидели Григорий и Мисаил, вылез на карачках мальчонка, незаметно проюркнул в толпе, тихонько жмется к Мисаилу, у дверей.

Мисаил (не перестает стонать, молить, беспорядочно охать. Заметив мальчишку, умолкает и тихо ему). Ты чего, постреленок! Уноси ноги, пока цел!

Митька (тоже тихо). Ништо, батька, я за вами. Небось не пропаду! А и важно он говорил? Лестница-то кру-тая-рас-крутая…

Связанных уводят, среди движения и гула толпы.

VI. ПРИЕМ ПОСЛОВ

Престольная палата. Трубы и дворцовые колокола. Рынды[11] входят и становятся у престола; потом бояре, потом стряпчие, потом ближние бояре, потом сам царь Борис в полном облачении с державой и скипетром. За ним царевич Феодор.[12] Борис садится за престол. Феодор садится по его правую руку. Подходит Воейков.[13] Опускается на колени.

Воейков.

Великий царь. Враги твои разбиты.

Сибирь, покорная твоей державе,

Тебе навек всецело бьет челом.

Борис.

Благая весть. Встань, воевода тарский.

И цепь сию, в знак милости, прими.

Снимает с себя цепь и надевает на Воейкова. Подходит Салтыков.[14]

Салтыков.

Царь государь. Послы и нунций папы

Ждут позволенья милости твоей

На царствие здоровать.

Борис.

Пусть войдут.

Трубный шум и литавры. Входят послы с папским нунцием Рангони[15] во главе, предшествуемые стольниками. Подходят к престолу; стольники раздаются направо и налево.

Салтыков.

Рангони, нунций папы.

Рангони.

Великий царь всея земли московской.

Святой отец Климент тебе свое

Апостольское шлет благословенье

И здравствует на царстве. Если ж ты,

Как он, о царь, скорбишь о разделеньи

Родных церквей — он через нас готов

Войти с твоим священством в соглашенье.

Да прекратится распря прежних лет

И будет вновь единый пастырь стаду

Единому.

Борис.

Святейшего Климента

Благодарю. Мы чтим венчанных римских

Епископов и воздаем усердно

Им долг и честь. Но Господу Христу

Мы на земле наместника не знаем.

Когда святой отец ревнует к вере,

Да согласит владык он христианских

Идти собщá на турского султана,

О вере братии наших свободить,

То сблизит нас усердием единым

К единому кресту. О съединеньи ж

Родных церквей мы молимся все дни.

Когда святую слышим литургию.

Рангони отходит.

Салтыков.

Посол литовский, канцлер Лев Сапега.[16]

Аппарат следует за Рангони, который пробирается сквозь пышную толпу. В дальнем конце палаты Шуйский и Воротынский тихо беседуют. Рангони становится так, что они его не замечают, но он все слышит.

Воротынский. Грамоты литовские читал? В Кракове все уж говорят, что сын попов убит, а не царевич. Жив де он, и объявится.

Шуйский. Брешут ляхи, кто им поверит? Да и нам до Литвы далече. Вот, кабы здесь, на Москве…

Воротынский. Ну, а кабы здесь, можно бы за дельце взяться, можно бы, а?

Шуйский. Что гадать впустую.

Воротынский. Не впустую. Сказывал намедни крестовый дьяк Ефимьев: двух чернецов забрали в шинке. Один говорил: он де спасенный царевич Димитрий, и скоро объявится, будет царем на Москве.

Шуйский. Мало ли что люди с пьяных глаз по кабакам болтают.

Лицо Рангони. Он слушает сперва рассеянно, потом все с большим вниманием. При последних словах Воротынского он — весь слух.

Шуйский. Где они сидят?

Воротынский. В яме на патриаршем дворе.

Шуйский. Знает царь?

Воротынский. Нет… Слушай, Иваныч, хочешь. Велю их прислать? Чем черт не шутит?

Шуйский. Погоди, дай подумать. Так сразу нельзя. Да и не время сейчас об этом. Пойдем.

Хотят идти. К ним подходит Рангони.

Рангони. Простите, бояре. На два слова. (Отводит их немного в сторону). Пишут мне из Литвы, да и здесь говорят, будто жив царевич Димитрий. Странный слух, не правда ли?

Шуйский. Мы ничего не слыхали.

Рангони. А верно обрадовался бы царь, узнав, что царевич жив. (Пристально смотрит на Шуйского). Так знайте же, бояре, если слух тот верен и его Высочеству грозила бы опасность — мало ли, что может случиться. Святейший отец примет под свою защиту московских царей законного наследника. В этом вам моя порука. В Литве немало у нас монастырей, где он найдет приют и безопасность.