Трехгрошовый роман - Бертольд Брехт

В прочие помещения – портняжную и шорную мастерские – она заглядывала очень редко. Ее отец предпочитал, чтобы она ходила в церковь, а не в его мастерские. Так или иначе, она была с ними знакома и не видела в них ничего особенного.

Лавка музыкальных инструментов переживала тогда пору расцвета, и кругом говорили, что, если бы не Полли, толстый Мичгинз в гораздо большей мере заинтересовался бы этой лавкой: что-то уж очень много народу посещало ее ра – ди нескольких инструментов.

Джонатан Джеремия Пичем был, правда, почетным попечителем о бедных в трех приходах, но бедняки ходили к нему неохотно: для этого они были слишком бедны. Пичем был невысокого мнения о нищенстве, если этим ремеслом занимались не под его руководством и не профессионально.

Вполне естественно, впрочем, что Персик прилагала некоторые старания, чтобы понравиться толстяку Мичгинзу, ибо в конечном счете все делалось ради нее. Отец часто говорил в ее присутствии: «Если бы не ребенок, я бы ни одной минуты не жил этой собачьей жизнью. Уж, во всяком случае, не ради тебя, Эмма. Не для того, чтобы ты напивалась до потери сознания, Эмма!»

Эммой звали госпожу Пичем, и когда ее супруг в подобных выражениях высказывал недовольство ее невинными привычками, она обычно отвечала:

– Если бы наш брак доставлял мне какие-нибудь другие радости, я бы и капли в рот не брала. Я могу перестать хоть сегодня.

Детям часто приходится слышать такие фразы, и они производят на них известное впечатление.

Не следует, однако, думать, что Персику сознательно прививалось это – хотя бы и самое невинное – умение угодить Мичгинзу или кому-нибудь другому. Напротив! Она не могла бы припомнить ни одного случая в своей юной жизни, когда бы она купалась в корыте без ночной рубашки (окна прачечной всякий раз завешивались). Господин Пичем был против того, чтобы его дочь любовалась своей красивой кожей.

Кроме того, господин Пичем и на пять минут не отпускал ее из родительского дома без провожатого. Она ходила в школу, как все прочие дети. Но домой ее постоянно отводил Сэм.

– Твоя дочь – это сплошная чувственность и больше ничего! – сказал как-то господин Пичем своей супруге, застав Полли в тот момент, когда она вешала на стену в своей комнате вырезанную из газеты фотографию какого-то актера. При этом мнении он остался на долгие годы.

Госпожа Пичем держалась иных взглядов на чувственность – тут сказывалась горечь разочарований. Когда ее дочери пошел девятнадцатый год, она стала водить ее по воскресеньям вечером в «Каракатицу». Это был отель с почтенной репутацией; к нему примыкал небольшой садик с тремя искривленными каштановыми деревьями. Там воскресными вечерами играл духовой оркестр. Молодежь танцевала – разумеется, в высшей степени благопристойно, – а мамаши сидели со своим вязаньем вдоль садовой ограды.

Такая девица, как Полли Пичем, не могла остаться там незамеченной. У нее завелось множество поклонников; о двоих стоило серьезно подумать. Господин Бекет появился первым, но господин Смайлз был приятней. Тем не менее шансы господина Бекета возросли именно с появлением господина Смайлза и благодаря ему.

Господин Бекет был коренастый сорокалетний крепыш с головой в форме редьки. Он носил гетры на пуговицах и почти никогда не выпускал из рук необыкновенно толстой трости. Цвет лица у него был нездоровый; его нельзя было даже сравнивать со Смайлзом, который был гораздо моложе и отличался здоровым цветом лица, свойственным молодым людям, занимающимся гребным спортом на Темзе. Зато Бекет был коммерсантом, а Смайлз лишь писцом в адвокатской конторе, и поэтому господин Бекет внушал госпоже Пичем гораздо больше доверия. Молодым людям вроде Смайлза незнакомо чувство ответственности, они обычно живут сегодняшним днем, отдаваясь на волю своих страстей. Какой смысл подобной голытьбе обременять себя какими-либо обязательствами ради укрепления своего доброго имени?! Что им доброе имяР!

Этой весной Персик посещала вечернюю школу домашнего хозяйства. По дороге домой она частенько встречала Смайлза. Он увлекал девушку в ниши домов и болтал с ней, упершись ладонями вытянутых рук в стену, справа и слева от нее. Он рассчитывал главным образом на источаемый им запах различных эссенций и даже не очень старался.

С тех пор как госпожа Пичем стала кое-что подозревать, она раз в месяц тщательней обыкновенного просматривала белье дочери и всеми способами выказывала предпочтение господину Бекету. Господин Бекет был лесоторговец, мужчина строгих правил. Энергично поощряемый госпожой Пичем, он не только внешне выдвинулся на первое место. Притягательной силе красивого мужчины он мог противопоставить не менее соблазнительные достоинства мужчины хорошо обеспеченного.

Во время танцев вызывало удивление, что этот лесоторговец умеет так обнимать свою даму за бедра. Как видно, именно в этом благопристойном, одобренном матерью романе таились заманчивые бездны. Тем не менее господин Бекет долго не решался перейти границы этих освященных обществом вольностей.

Господину же Смайлзу он уступал прежде всего в том, что, будучи весьма обременен делами, не имел столько свободного времени, сколько его соперник. Он не всегда мог отлучаться.

Однако от господина Бекета не укрылось, что Пичемы имеют в отношении него серьезные намерения. К счастью, он меньше чем кто-либо имел основания уклоняться от настоящего брака. Он пригласил госпожу Пичем и ее дочь на небольшой пикник, каковой и состоялся на Темзе в ближайшее воскресное утро. Пикник чуть было не расстроился, так как в субботу, около пяти часов вечера господин Пичем вернулся домой в самом плачевном состоянии, жалобным голосом попросил ромашки, сразу же повалился на кровать и приказал жене положить ему на живот завернутый в горячее влажное полотенце кирпич.

Он не так давно впутался в одно предприятие, лежавшее в стороне от привычных для него дел: это были какие-то транспортные суда. Положение вещей было, судя по всему, неблагоприятно, а волнения обычно отражались на состоянии его желудка. Однако в воскресенье утром он, хоть и мучимый приступами боли, все же пошел с женой и дочерью в церковь, а затем отправился на деловое совещание. Дамам повезло: у него, как видно, были серьезные неприятности.

Для пикника господин Бекет, явившийся в белом костюме, взял напрокат кеб. Это была изящная двухместная коляска на двух больших колесах. Кучер сидел сзади на высоких козлах. Лесоторговец с большим трудом отыскал столь невместительный экипаж.

По дороге туда госпожа Пичем втиснулась между Бекетом и Полли, но когда они уселись на травке, из корзины, которой тоже нашлось место в ногах у трех седоков, вслед за яйцами, бутербродами с ветчиной и цыплятами были извлечены три бутылки ликера, и в результате господину Бекету удалось на обратном пути устроиться подле девушки.

Шел мелкий дождик: шерстяного пледа, в который они кутались, не хватало на троих, и госпожа Пичем басом подгоняла кучера, ибо время подходило уже к двум часам.

У «Каракатицы» дамы поспешно попрощались, ни о чем дальнейшем не условившись. Раскланиваясь, лесоторговец стоял у своего кеба в той же позе, что и в начале прогулки, с той только разницей, что на его голую макушку капал; дождь; но это был уже не тот человек. На следующей неделе он, делец, чье время было дороже денег, все вечера, кроме четверга, просидел в «Каракатице»; как-то он даже при^ шел дважды за один вечер. А госпожа Пичем три раза видела его в течение одного дня на Олд Оук-стрит: он стоял, опершись спиной на свою тяжелую трость и придерживая ее обеими руками. На самом же деле он даже еще чаще того созерцал вывеску «Музыкальные инструменты».

Он изучал дом.

Поджидая Полли, он внимательно наблюдал жизнь этой диковинной лавки. Он видел, как в дверь входили нормальные люди, а оттуда выкатывались на низеньких тележках калеки. Вскоре он убедился, что это одни и те же люди. Их там превращали в калек. Постепенно перед ним открылась сущность этого предприятия. Он понял, что это – золотое дно.

Госпожа Пичем, наблюдавшая за ним из-за оконного стекла второго этажа, в свою очередь делала разные умозаключения относительно этого настойчивого воздыхателя.

Он, как видно, ждал от Персика каких-то дальнейших шагов, но дальнейших шагов не последовало. Его уверенность в том, что во время прогулки произошло нечто такое, что должно иметь определенные результаты, по-видимому, не разделялась одной особой. Возвращаясь со своих курсов домашнего хозяйства, девица Пичем шмыгала в дверь, выходившую на другую улицу.

Нередко она торопилась на свидание со Смайлзом. С ним было весело прогуливаться вечерком по парку, мимо скамеек, занятых парочками. Он говорил ей разные приятные вещи и, так сказать, занимался ее наружностью. Ему непременно нужно было, чтобы взору открывалось одно место на ее шейке, иначе платье его не устраивало. Он говорил, что она сводит его с ума.