Князьки мира сего - Елена Кочергина

— Да щи я варила и радио слушала. А потом пошла в комнату и слышу — неладно за стенкой. Я — сразу в милицию звонить.

— А вообще к ним часто заходили друзья?

— Нет, не особенно. Я что-то ихних друзей не видела. Но молились они своим мертвецам два раза в сутки — утром и вечером.

— А молитвы (например, «Отче наш») они читали правильно или наоборот?

— Да не разберёшь через стену.

— А вы сами никогда не молитесь?

— Всё, что нужно, Иегова сообщает Верному и Благоразумному Рабу[2]. Какая глупость — лезть к нему со своими молитвами!

— Ваши соседи не были христианами. Они состояли в секте сатанистов! Видите, как ваша установка повлияла на восприятие событий? Вы вписали полученную информацию в свою картину мира и получили искажённое ви́дение действительности. Кресты Голубинниковы подвешивали к потолку, а иконам высверливали глаза.

Бабушка Ефросинья посидела минутку с открытым ртом.

— Это всё очень сложно, — сказала она наконец. — Иисус говорил простыми словами, надо подражать ему.

— Что поделаешь, в следственных органах много образованных людей. Если бы к нам шли одни имбецилы, страна бы давно развалилась. Но, слава Богу, они все у вас.

— К нам многие приходят! — гордо провозгласила бабушка Ефросинья.

— Вы где-нибудь видели Голубинниковых кроме как на лестничной клетке?

— Да на Рогожском рынке. Они овощи там покупают у одного кавказца. Напридумывали себе постов, как будто Всевышнему есть дело до ихних постов…

— А как зовут кавказца?

— А я почём знаю? Морда чёрная, уголовная. Мы с сестрой к таким даже и не подходим…

— Выглядит он как? Где его прилавок?

— Маленький такой, шустрый. Прилавок под крышей. Как зайти с центрального входа, в конце, справа…

До вечера Иваненко успел опросить ещё нескольких соседей Голубинниковых по подъезду, но никакой полезной информации больше не узнал. «Да, видели этих молодых людей. В разное время суток. Одежда обычная, неброская. Чем занимаются, не знаем. Появились несколько месяцев назад. Подозрительного ничего не замечали». И так далее и тому подобное.

Затем Пётр отправился домой, написал отчёт о проделанной работе, и у него ещё осталась пара часов, чтобы сделать одно дело, которое он считал весьма важным на данном этапе следствия.

Темнота. Но кое-что можно разглядеть. Маленькое окошко зарешёчено и прикрыто снаружи рольставнями. Холодно и сыро. Он лежит на нарах, а по щекам текут невидимые слёзы. Он убил человека. Не человека, а Человека с большой буквы. Выстрелил ему в спину и прострелил сердце. Пуля прошла навылет…

Пилат вышел к толпе и сказал: «Вот Человек!» А потом приказал этого Человека распять. Богочеловека. Образ Бога Отца.

И Пётр убил образ Бога. Образ Сына. Стал Богоубийцей. Самоубийцей. Украл у ближнего — украл у себя. Убил ближнего — убил себя…

Ему становится невмоготу, он разрывает пространство сна и выныривает в пространство утренних сумерек, струящихся из окна. Всего лишь сон, всего лишь сон… Какое счастье, что не стал человекоубийцей. Что не такой, как мытари и грешники… Что десятину с мяты даёт…

Прошлым вечером Пётр Иваненко второй раз в жизни прочитал Четвероевангелие. А сейчас надо идти на Рогожский рынок, искать маленького, шустрого такого кавказца, торгующего овощами.

Глава 3

Ибрагим

Люди идут по улице с суетными озабоченными лицами, увёртываются от автомобилей, торопятся в офисы, на работу. Они думают, что «работают на себя», но рабское выражение их лиц свидетельствует об обратном. Ну разве можно сравнить радостное лицо человека, работающего на себя, то есть занимающегося любимым делом, с перекошенным лицом москвича, носящегося в тухлом воздухе, как больная на голову ищейка, в поисках «деньжат» (ласково как называют эти засаленные бумажки!)?

А вот и здание рынка. Недоспавший охранник, ломящиеся от снеди прилавки. Все торгаши на своих местах.

Иваненко без труда нашёл нужного кавказца, показал ему удостоверение следователя МВД.

— Мы разыскиваем молодых людей, супругов, Алексея и Ольгу. Есть информация, что они отоваривались у вас.

— А что с ними случилось? — настороженно спросил кавказец.

— Так вы их знаете?

— Лёшу и Олю?

— Почему вы решили, что с ними могло что-то случиться?

— Дорогой, у таких, как они, много врагов.

— А может быть, они сами совершили какое-нибудь преступление?

Кавказец улыбнулся, глядя на Петра, как на умственно отсталого.

— Лёша и Оля? Дорогой, давай я расскажу тебе свою историю. Клиентов всё равно пока нет. Я приехал из Азербайджана в Москву совсем молодым. Восемнадцать лет мне было. Я сидел. Да, дорогой, вы же всё равно всё узнаете. Пять лет я сидел за грабёж. Я хорошо бегал. Родной дядя отправлял меня отнимать на улице сумки у обеспеченных женщин и убегать. На зоне меня сильно избивали, и я взмолился Аллаху, и Он защитил меня от смерти. Теперь я держу эту точку и всё делаю своими руками. Жена у меня азербайджанка, двухкомнатная квартира и пятеро детей. Ибрагим меня зовут, дорогой.

Азербайджанец протянул Петру покрытую чёрным волосом руку.

— Пётр Исаакович. И какое отношение имеет ваша история к супругам Голубинниковым?

— Мы всей семьёй ходим в мечеть, и мы, верующие, узнаём других верующих. Такое дело, дорогой, у верующих принято соблюдать заповеди, а другие делают, что хотят.

— Вы видели, как они крестятся? Может быть, они говорили, в какую церковь ходят?

— Нет.

— То есть это ваше предположение, что они верующие?

— Вот если ты, дорогой, увидишь ласку в глазах своей жены? Глаза её сверкают и говорят: «хочу», это будет предположение? Или знание?

— Вы правы, верующими они были. Своего рода… Алексей и Ольга пропали, нам надо обязательно их разыскать.

Взгляд Ибрагима сделался грустным.

— Вы их не разыщите. Они в раю…

— Или в аду.

— Всё лучше, чем здесь, — махнул рукой Ибрагим.

— Как это?

— Всё просто. Земля — СИЗО, рай — воля, ад — зона. Те, у кого нет хо́док, думают, что в СИЗО лучше, чем на зоне. Они ошибаются.

— То есть вам плохо на Земле?

— Как и всякому верующему. Да, я ращу детей, у меня любимая жена, своё дело. Но я не могу видеть, как все обманывают, брат брата отправляет на смерть, ненависть и злость всем управляют. Там Аллах этого не допустит. Даже в аду. Там — справедливость. Многие мои земляки любят Землю, потому что не верят в жизнь там. Они просят у Аллаха побольше денег и боятся смерти. Но есть и настоящие верующие.

— Вы говорили, что у Голубинниковых должно быть много врагов. Кто, например?

— Например, их родные, соседи, друзья. Все, кто не верит в жизнь там и хочет, чтобы все жили по законам рынка. Чтобы всё покупалось и продавалось — дружба, благополучие, любовь. Чтобы обманывать и командовать.

— Так вы с ними беседовали о Боге? — догадался Иваненко.

— Мы по-разному верим, но мы одинаковые.

— А говорил, что по глазам!

— По глазам вначале, дорогой. А в какую церковь ходят и где живут, я не знаю.

— Ибрагим, дорогой, а зачем ты называешь меня дорогим? Я тебе действительно дорог? Может, ты любишь всех работников милиции?

— Я называю всех «дорогой» и «дорогая» от чистого сердца. Мы все на одной планете, всем помогает Аллах.

— А как же «кафиры»? Может, тебе, дорогой, не в мечеть надо ходить, а в храм? И говорить всем, что Бог есть Любовь?

— Я верю так, как верили мои предки. Нельзя предавать традиции своего народа. Вы, русские, предали, и что с вами стало? Материтесь, даже женщины, пьёте водку и грозите всем ядерным оружием! Весь мир над вами смеётся! Даже хорошо торговать не умеете, а нас, «чёрных», обвиняете в том, что мы все рынки захватили!

— Мой отец, вообще-то, евреем был. Но он не в лавке торговал, а в Университете преподавал. Ладно, оставьте мне свой телефон, гражданин Ибрагим. Если Голубинниковы в раю, мы вызовем вас на опознание их тел.

«Люди какие нынче религиозные пошли, — размышлял Пётр Исаакович, прогуливаясь по парку в ожидании офицера ФСБ. — Может, и майор — какой-нибудь индуист. Нет, это ему не положено. Майор ФСБ должен исповедовать материализм. Хотя материализм — не религия, а образ жизни. Если тебе нравятся красивые изысканные вещи, удобная мебель и одежда, надёжный бесшумный транспорт, умная техника, упругие молодые тела… И ведь майору всё это нравится, но он служит родине. Он, как монах, готов терпеть лишения ради высшей цели — служения отчизне. А отчизне, в свою очередь, нужны материалисты, а не духовидцы. Вот оно как получается. Кто не материалист — тот враг родине! А как я, религиозно озабоченный человек, послужу своей родине? Вот что мне в наследство отец оставил — религиофилию!»