Чокнутая будущая (СИ) - Алатова Тата

— Доброе утро? — неуверенно пробормотала я, открывая ей дверь.

У Алеши была невозможно пролетарская двухкомнатная хрущевка, тесная и неудобная, и я понятия не имела, как в ней жить вообще.

Мой новый муж любил этот курятник, потому что отсюда до театра было рукой подать.

Я любила свой дом в частном секторе, почти загород, зато двадцать соток, розы и гортензии.

Разумеется, как люди современные, мы пришли к компромиссу: я обещала жить в этом курятнике лишь половину недели, с субботы по вторник, а Алеша, кажется, очень радовался тому, что четыре ночи в неделю он будет проводить свободным мужчиной. Кто знает, может мы открыли секрет счастливой семейной жизни, да только карты предсказывали совсем другое развитие событий.

Впрочем, я еще надеялась избежать предсказанного.

Будущее — это ведь не что-то, высеченное в граните, неотвратимое и безжалостное.

Мы меняем его каждую секунду, каждым своим поступком или решением.

— Доброе утро, — согласилась со мной бледная Лиза и просочилась в квартиру, вручив мне ужасный масляный торт в безвкусных розочках.

— Бессонница? — тонко намекнула я, вложив в свои интонации весь сарказм, на который только была способна в это время суток.

— Ну что ты, я отлично выспалась, — хмуро отозвалась Лиза.

Мне оставалось только пригласить ее на микроскопическую кухоньку, где двое уже казались толпой.

— Хороший кофе в шкафчике у окна, — подсказала моя предшественница. — Тот, что на столе, — он специально для гостей.

Мой муж еще и скряга?

Вот сюрприз: прикидывался-то приличным человеком, а сам на булавках, то есть зернах экономит!

С молчаливым неодобрением я потянулась к шкафчику у окна. Широкие рукава атласного кимоно цеплялись за многочисленные фарфоровые статуэтки и завядшие букеты. Посреди крохотной кухни стояло ведро, наполненное цветами, — на этой неделе в театре случилась премьера. Алеша играл дядю Ваню и был так хорош, что цитаты из Чехова мигом вошли в моду в немногочисленных чатах заядлых театралов. Я состояла в каждом из этих чатов, муж рьяно одобрял, когда женщины им восхищались. В мои обязанностях числились пылкие хвалебные комментарии и сердечки под каждым фото.

— Что он сказал про меня? — вдруг требовательно и нервно спросила бледная Лиза.

Я стояла к ней спиной, пристально наблюдая за кофе в турке.

Это настоящее проклятие: стоило не то чтобы отвернуться, а просто моргнуть, как он немедленно извергался, как взбесившийся вулкан, и горячие темные бурные потоки заливали плиту.

Кофейное бедствие могло коснуться даже стен и полов, по части заляпывания всего вокруг у меня был превеликий талант.

Ударить в грязь (вернее, в кофейную лужу) лицом при бледной Лизе не хотелось особенно, и я не сразу сообразила, что она меня о чем-то спрашивает.

Что Алеша сказал про нее?

Всего лишь «понятия не имею, зачем я на этой женщине женился. Она мне даже никогда не нравилась». Это было необычно, ведь Алеша всегда охотно очаровывался. Он любил любовь, эти волнение и трепет, придававшие его глазам особый блеск, о котором так восторженно писали потом поклонницы.

— Алеша высоко ценит твои выдающиеся достоинства, — ответила я убежденно. Женщина, женившая на себе мужчину, которому даже не нравилась, безусловно способна на многое.

— Ну при чем тут этот болван, — воскликнула Лиза. — Я говорю об Антоне!

Тут я так удивилась, что повернулась к ней, — она казалось сердитой и смущенной одновременно.

С таким лицом не говорят о… как это? О деверях.

С таким лицом выпытывают интимные подробности о жизни бывших.

С таким лицом могла бы говорить об Антоне я — ведь это мне предстоит с ним грехопасть.

У Лизы не было ни одной очевидной причины делать такое лицо.

А неочевидные подсказывали, что мне довелось стать частью той еще семейки. Извращенцы!

И в эту минуту зашипело сбитое кофейной лавой пламя в конфорке.

Ну конечно!

Разве могло быть по-другому?

Кофе проклевывался, рос и созревал исключительно для того, чтобы однажды вырваться на свободу из узкого горлышка турки и понестись вскачь, свободным и неукротимым.

— Ах, какая неприятность, — в сердцах воскликнула я.

Бабушка пребольно била меня по губам за любое мало-мальски серьезное ругательство, и порой я выражалась странно для посторонних.

Лиза даже не пошевелилась.

По какой-то причине у нее отсутствовал безусловный инстинкт каждой женщины, который подбрасывал нас на месте в поисках тряпки каждый раз, когда где-то что-то проливалась или крошилось.

Она продолжала сидеть на месте, втиснутая в узкое пространство между холодильником и столом, и сверлила меня взглядом.

— Ну так что? — поторопила она меня.

— Что — что? — раздраженно протирая плиту, переспросила я. — Почему Антон вообще должен был мне что-то сказать? Я его даже не знаю.

— Вы разговаривали вчера за ЗАГСом, в кустах.

А ты, моль настырная, значит, подглядывала?

— Я бы не назвала это разговором. Просто несколько фраз ни о чем. При чем тут ты?

— Значит, ты должна поговорить с ним обо мне.

— Я? Должна? — это было так изумительно-нагло, что слов приличных не находилось, а с неприличными я не дружила. — С чего это?

— Как новая жена Алеши.

— Лиза, я ничего не понимаю, — призналась я и поставила на огонь новую турку с кофе.

— Разве тебе никто ничего не сказал?

— Чего — ничего?

У этой дамочки была поразительная способность невнятно излагать свои мысли.

Тут на кухне появился и сам Алеша — в шелковой молочно-белой пижаме, подчеркивающей его искусственный идеальный загар, художественно взъерошенный и сверкающий белозубой улыбкой, особой его гордостью.

— Лизонька, душа моя, — нежно пропел он, целомудренно клюнул бывшую жену в щеку, меня — в плечо, а потом пристроился за столом, красиво выгнув бровь. — Ты пришла подготовить Мирославу к разговору с Антоном? Послушай, детонька, — это уже, кажется, относилось ко мне, — всегда помни, что у этого засранца болезненное самолюбие и гора комплексов. Поэтому даже не думай насмехаться над тем, что он зарабатывает на жизнь, закапывая людей, — и он улыбнулся с высокомерием человека, который посвятил себя великому искусству.

— Давайте сначала, — предложила я миролюбиво, любуясь его жизнерадостным самодовольством.

Удивительное это зрелище — люди, которые в полном восторге от себя. На них можно смотреть бесконечно, как на горы или на море. Мне все время хотелось прикасаться к Алеше, как к редкому чуду.

— Ты не рассказал ей, — обвиняюще обратилась к нему Лиза. — Почему ты не рассказал ей?

— Потому что это ваши женские дела, — отмахнулся Алеша.

— Воспитание детей — женские дела? А ты не имеешь никакого отношения к тому, на какие деньги растет твоя дочь?

— Бытовуха способна погубить во мне артиста!

Кажется, намечался крупный семейный скандал.

Я остро затосковала по бабушкиному дому, в котором было так тихо, что оглушительно тикали ходики, и даже попятилась к двери в надежде раствориться в пространстве.

Тшшшш — зашипел убегающий кофе.

Ну что за утро?

— Мирослава, — Алеша нетерпеливо переставил турку на соседнюю конфорку, отчего стало еще хуже, выключил газ и усадил меня к себе на колени, поскольку других табуреток на кухоньке не было. — Оставь ты это.

— Но я хочу кофе.

— Речь идет о деньгах, — пояснила Лиза.

— Для нашей дочери Арины, — добавил Алеша, и мне показалось, что он сделал некую заминку. Будто вспоминал имя девочки.

У Алеши было двое детей: девятилетняя Арина, нажитая вместе с Лизой, и двадцатилетний Олег — плод любви с богической Риммой Викторовной.

При чем тут его брат, я по-прежнему не понимала.

— Он платит на них алименты, — рассеянно обронил мой муж, как будто речь шла о сущем пустяке, безделице.

— Антон? — уточнила я недоверчиво. — С какой стати?

— Я тоже не понимаю, с какой стати Олег получает столько же, сколько и Арина. Он ведь уже взрослый! — оживилась Лиза.