Каждому есть что вспомнить - Кир Булычев

Ксения успела забежать между водой и Удаловым и встала на его пути как танк.

– Не пущу! – кричала она.

– Пусти, – вяло сказал Удалов.

Он понимал, что хоть сейчас, с опозданием на много лет, он должен броситься в воду, чтобы искупить тогдашний свой страх. Он никогда не думал, что это так ужасно – вспомнить.

Минц нажал ладонью на его плечо, заставив сесть на траву.

– Выпейте. – Он протянул желтую таблетку. Ксения набрала в горсть воды из реки, и Удалов покорно запил таблетку.

– Что вы со мной сделали! – тихо произнес он.

– Простите, – сказал Минц, который все уже понял. – Побочный эффект.

– Я не хочу жить, – ответил Удалов.

– Мне надо было испытать средство на самом себе, – произнес Лев Христофорович. – Но и то, что мы с вами сегодня узнали, хоть и дорогой ценой, послужит темой для серьезной и в целом оптимистической статьи.

– Оптимистической? – спросила Ксения.

– Природа милосердна, – объяснил Лев Христофорович, – а я попытался лишить ее милосердия. Память человека гуманна и потому избирательна. Мы куда острее переживаем горе, разочарование, потерю, чем радость или достижение, потому что жизнь учит нас на наших ошибках. Но горе уходит – с горем нельзя жить рядом. В прошлом мы запоминаем хорошее. Дурное уходит в подсознание. Оно живет там как бы за занавеской. Чтобы не мучить нас. Мы с улыбкой вспоминаем о том, как мальчишкой потеряли двадцать копеек и как ужасно было остаться без мороженого, потому что эти двадцать копеек ты копил целую неделю. Мы снисходительны к ужасу, который вроде бы выветрился из памяти. А представляете, каково было сегодня Корнелию пережить все те трагедии, которые на самом деле с высоты лет давно уже перестали быть трагедиями?

– Нет, – сказал Удалов. – Там рубля два было, мне мать на молоко дала. А они отобрали. – Он вытер слезу. Он на глазах успокаивался. Видно, желтая таблетка начинала действовать. – Но ведь она утонуть могла.

Минц с Ксенией переглянулись. Они не поняли, они решили, что Удалов заговаривается.

Поддерживая Корнелия под локти, они повели его обратно.

Удалов был мрачен и старался не глядеть по сторонам. У поворота на Пушкинскую им встретился Стендаль, который спешил в редакцию.

– К двенадцати часам жду статью! – весело крикнул он.

– Нет, – вздохнул Удалов. – Писателя из меня не вышло.

В этот момент его лицо исказила жалкая гримаса.

– Я согревал ее руки поцелуями, – произнес он с невыразимой болью, – и жаром своего дыхания. Всю ночь напролет я бодрствовал подле нее и возносил к небу молитвы о ниспослании ей сна тихого и безмятежного. О Боже, сколь пламенны и искренни были мои моления! И сколь жестоко Ты их отверг!

Удалов плакал.

– Я умру сама! – воскликнула Ксения. – Он опять о ней!

– Нет, – возразил профессор, морща лоб. – Это что-то знакомое…

– Конец ее страданий приближался, – продолжал Удалов. – Я потерял ее. Она засвидетельствовала мне свою любовь в самую минуту смерти. Это все, что я в силах сообщить вам о сем роковом и горестном событии.

Удалов уселся на мостовую и закрыл лицо руками.

– Аббат Прево, – вспомнил и облегченно вздохнул Лев Христофорович. – «Манон Леско». Заключительная сцена. Смерть Манон в диких прериях Америки.

– Правильно, – согласился Удалов. – Я читал эту книжку в восьмом классе.